— В конце-концов, для Труде в этом деле нет ничего нового, — включился Бьорн, — вспомните ее репортажи с авантюр Руны Эгильсдоттер и Эйара Ньяльссона…
— Пришло время увеличить аудиторию ее премудрости за счет Панема? — Торвальдсон был по-прежнему язвителен, — Плутарх очаровал тебя своим проектом? Ты согласилась?
Девушка молчала, не представляя, что ответить. Улоф считал ее амбициозной выскочкой, что ей было хорошо известно. И ведь, ко всему прочему, он не был в этом уж так уж неправ. И как верно и ловко он вычислил всю ту гамму чувств, которую она испытала вчера, слушая Хэвенсби. И воодушевление, и какой-то необъяснимый восторг, сдобренный малой толикой страха, и предвкушение власти над тупыми зрителями, знакомое любому, кто делает картинку, и чувство превосходства над ничтожествами, которые на ее глазах будут резать друг друга, она же будет возвышаться, как вершина мыса Горн над беснующимся морем, над потоками крови, и ни одна ее капля не упадет на подол ее оранжевого платья. Присутствовала и тоска — Труде было определенно жаль Пересмешницу, хотя она и не болела за нее на прежних Играх. Ей больше всего хотелось, чтобы победила Лиса, и когда та наелась ядовитых ягод, Труде едва не разрыдалась в комментаторской… Но в Эвердин было нечто, заставлявшее испытывать к ней симпатию, какая-то загадочная притягательность, природа коей не была доступна пониманию. Она была из тех, кому хочется помогать, притом без всякой надежды на взаимность. Возможно, именно по этой причине, валльхалльская гостья и спросила Плутарха, что будет, если она почему-либо решит преступить закон жанра и вмешаться в ход игры. Распорядитель недовольно оборвал ее, дав понять, что последствия будут самые серьезные…
— Почему бы, на самом деле, не согласиться? — реплика Свантессона прозвучала для девушки более чем вовремя, — может быть, это будет способ, которым так или иначе мы найдем ключи к Сопротивлению…
— Как это возможно? — удивился Улоф, — мы оставим Труде здесь?
— Представим это как обмен посольствами. Думаю, совет и штатгальтер одобрят. Свяжемся с ними уже сегодня. Если только фройляйн Эйнардоттер, конечно, не против.
Она ничего не ответила. Схватив хрустальный кувшин, приспособленный ими под ковшик, она выплеснула все его содержимое на каменку и в клубах пара с радостным визгом побежала прочь…
========== 8. Там, где горы встречаются с небом… ==========
А что там у варваров диких творится
С тех пор, как их менторша куда-то исчезла, оставшейся без руководства и постоянной компании Твилл понравилось проводить бОльшую часть дня в оранжереях. Сюда не проникал тот казавшейся ей вечным пронзительный холод, скрыться от которого она не могла нигде. Яркий и живой свет, мягкая, влажная, обволакивающая ступни нежным теплом земля под ногами, разлитый в воздухе пряный запах созревающих растений и сорванной зелени — все это соединенное вместе доводило до какой-то граничащей с абсурдом высшей точки ощущения нереальности в голове словесницы, выросшей в каменных джунглях Восьмого. В отличие от страшного враждебного на каждом шагу леса, из которого ее похитили… хотя нет, не похитили, а спасли валльхалльцы, природа здесь была совершенно домашней, мирной, приведенной человеком к полной и безусловной покорности, несравнимой с покорностью дистриктов Капитолию. В какой-то момент Твилл начала мечтать о том, чтобы поселиться прямо здесь, под одной из яблонь, столь неприятным было для нее каждодневное возвращение босиком по стальным лестницам и каменным переходам в их с Бонни келью. С ученицей они жили по-прежнему мирно, хотя и весьма отдалились. У Бонни появилась подруга-сверстница по имени Одгерд, только-только объявившая о своей Авантюре — она была как-то связана с вышиванием, так что ей было о чем поболтать с уроженкой швейного дистрикта. За совместной работой девушка из Восьмого довольно неплохо продвинулась в здешнем наречии, существенно обогнав в этом Твилл, что оказалось для учительницы довольно неприятным сюрпризом — она никогда не считала свою бывшую ученицу наделенной какими-то выдающимися способностями. В довершение всего, Одгерд приохотила свою новую подругу к разминке. Каждое утро Бонни с большим удовольствием работала с коротким и легким скандинавским копьем, которое было в предпочтении у большинства валльхалльских девушек (немногие из них разделяли любовь Труде к тяжелым турским доспехам и цельнокованным клинкам), найдя для себя небольшую компанию для тренировок, занятий, разговоров и развлечений. Твилл эти забавы с оружием не нравились, как не нравилась и общая баня, устроенная в одной из бывших выработок. Как им рассказывала их менторша, такие бани водились в каждом валльхалльском поселке, потому что нагревать себя горячим паром и окатываться ледяной водой, а еще лучше кататься по свежему снегу, чрезвычайно полезно, но, в отличие от Бонни, она с трудом преодолевала в себе отвращение, которое вызывала в ней трущаяся, плещущая водой и хлещущая друг друга сушеными растениями толпа раздетых донага мужчин и женщин. Впрочем, делать было нечего, баня здесь была обязательна. Утром после разминки и вечером после работы. Учительнице оставалось только искать каждый раз какой-нибудь укромный уголок мыльной, из которой она старалась, исполнив свой долг перед богиней чистоты Идунн, выскочить как можно скорее. Одно связанное с этим местом воспоминание было поистине ужасным. Тогда Труде с двумя подручными не давая опомниться затащили ее в пышущую огненным жаром парную и принялись от души полосовать размоченными в крутом кипятке пучками дубовых веток… Потом мучительница призналась, что хотела спровоцировать Твилл на неконтролируемый всплеск отрицательных эмоций, сопровождаемый потоком нецензурной брани, но в очередной раз не преуспела: криков и шума было много, лексических единиц — ноль…
Своей новой работой бывшая учительница овладела быстро и была ей полностью довольна. Она напоминала уроженке швейного дистрикта работу портного, с которой познакомилась еще в детстве на обязательных и ненавистных уроках трудового воспитания. По прошествии лет выяснилось, насколько основательно панемской школой в нее был вбит навык орудовать ножницами, столь неожиданно пригодившийся сегодня. Рядом с ней в оранжерее трудилась целая масса людей. Мужчин и женщин. Большинство были одеты в одинаковые короткие льняные рабочие рубахи без пояса (тут только беглянка поняла, почему, когда она пыталась отказаться от принесенного менторшей разноцветного пояска, Труде под аккомпанемент каких-то особенно резких, очевидно, ругательных слов, своими руками затянула его ей на талии) и носили длинные волосы до плеч, незаплетенные в косы. Головного убора им не полагалось, вместо обуви некоторые прикрывали ноги чем-то плетеным из древесной коры или же, как Твилл, были босы. «Подначальные», — объяснила ей как-то Труде. Те, кто провалили свою авантюру или отказались от нее в здравом уме и твердой памяти. Отныне вся их жизнь будет происходить по команде пестунов, избранных из числа полноправных валльхалльцев. Поначалу Твилл подумывала, что это подобие панемских безгласых, но быстро переменила свое мнение. Подначальные были весьма болтливы и довольны своей жизнью. Ели они сытно, по вечерам употребляли по две-три кружки какого-то мутного желтоватого пойла, которое им, в отличие от учительницы, по всей видимости, очень нравилось, и собирались у экранов, чтобы развлечься их совместным просмотром. Очередной повод изумиться настал для словесницы тогда, когда она увидела на экране подборку из голодных игр. Оказалось, что здесь их весьма любили, и даже болели за того или иного трибута. Голос местного комментатора накладывали прямо поверх приглушенной трансляции, и один из голосов был до боли знакомым — она узнала речь Труде несмотря на этот чудовищный язык, казавшийся Твилл нечеловеческим. Временами показывали и другие картины Панема, особенно часто это были волнения, пытки и казни в том или ином дистрикте, прежде для нее совсем не ведомом, ибо им, в ее родном Восьмом, показывали только Капитолий, и только с хорошей стороны… Как-то раз она с ужасом увидела их с Бонни спасительницу Эвердин, упавшую под ударом плети какого-то страшного человека в белом мундире под комментарий Труде, в коем пришелица уловила какое-то необъяснимое ехидство и неуместную развязность… Каким образом здешние телевизионщики умудрялись воровать картинку с закрытых каналов панемской связи, она, разумеется, не имела понятия, зато осознала очень быстро и прочно — валльхалльские подначальные, сравнивавшие свою сытую растительную жизнь с терзаниями простых панемцев под жестоким игом кровавого Капитолия, видели себя на седьмом небе от счастья. Ведь им даже спорт не запрещался с одним лишь условием — единоборства были доступны только для полноправных фрельсе (1). Оттого излюбленной забавой бондов (2) во время разминки было перебрасываться круглым мячом через разделявшую две партии сетку.
