Я сильнее сжимаю ее руку и, должно быть, это больно. Резкий звук вырывается из моих уст, когда я отпускаю губу, которую прикусывал зубами. Как бы я хотел, чтобы вместо моей губы, которую я прикусывал, была она, я так сильно хотел ее. За несколько чертовых секунд я оказался на расстоянии десяти шагов от нее.

Самой ужасной частью всего этого было то, что здесь и сейчас я чувствую себя более живым, чем когда-либо за эти последние месяцы. Уж лучше боль, которую я испытываю в ее присутствии, чем пустота, которая во мне, когда она далеко.

Ее голос. По нему я и скучал. По его нежным ноткам, когда она разговаривает со мной, по ее остроумным комментариям, когда она ставит меня на место

Она даже не произнесла моего имени. Не проронила ни слова.

Я заслужил это, знаю. Но это не значит, что я могу с этим справиться.

— Кира, пожалуйста... — черт, я даже не знал, о чем просил ее. О том, чтобы она взглянула на меня своими прекрасными глазами? Или чтобы прикоснулась ко мне нежными руками? Коснулась моего изнывающего от желания тела?

Но ничего подобного не происходит. Вместо этого Кира поворачивается, кладет свою вторую руку мне на плечо и отталкивает.

При других обстоятельствах у Киры бы не хватило сил оттолкнуть меня. Особенно, если я не хочу этого. Но как же так? Кира, всегда бежавшая навстречу мне, всегда искавшая меня, отталкивает меня?

Я отступаю назад, мой мозг работает с перебоями, отказываясь признавать неправильность того, что только что произошло.

Она пользуется этим преимуществом, выдергивает свою руку из моей и продолжает идти на кухню.

Не глядя на меня.

Я точно убью сегодня кого-нибудь.

Самое дерьмовое в этом, что здесь только я заслуживаю этого и в этом доме никто, кроме меня одного, не заслуживает гнева.

— Брайден, вот ты где.

Ну не считая его.

Я отворачиваюсь от своего отца и наклоняюсь, чтобы поднять сумку. Когда я выпрямляюсь, он уже здесь. Стоит у входа в фойе в идеально выглаженных брюках цвета хаки, светло-голубой рубашке поло, с коротко стриженными и аккуратными светлыми волосами, а его зеленые глаза в ожидании смотрят на меня.

Я похож на него лишь цветом глаз.

Почти всем я похож на маму: у меня такой же цвет волос, хотя многие и говорят, что у меня есть некое сходство с отцом. Я похож на нее, кто бы и что там ни говорил.

Мой отец настоящий «степфордский папаша». И внешне, и внутренне. Безупречное совершенство внешне. Я даже не собираюсь касаться того, что внутри. Хоть я и зол на него, я отказываюсь продолжать отгораживаться от своего отца, пусть даже и мысленно.

— Иди к нам на кухню, сынок.

Я его сын, но, так или иначе, меня все еще раздражает, когда он называет меня так. Меня раздражает, насколько это неправильно. Мы никогда не были близки.

— Мне нужно отдохнуть.

Я отворачиваюсь от него, держа сумку в руке, и поднимаюсь по лестнице.

— Присоединяйся к семье через несколько минут. Отдохнешь попозже.

Я напрягаюсь из-за его командного тона, но отказываюсь отвечать. Я не уверен, что смогу. Если я отвечу, это будет примерно так: «Ты оторвал меня от моей семьи».

Райан всегда был мне как брат. Несмотря ни на что. Но я потерял постоянную связь с мамой.

Я потерял Киру.

Думаю, я в самом деле ненавижу его за это. Но с этим ничего не поделаешь.

Ярость бешено клокочет в груди, я иду прямиком в свою комнату и остаюсь там следующие десять часов под предлогом отдыха.

В реальности я отчаянно пытаюсь убедить себя в том, что раз Кира меня игнорирует — это хорошо. Это необходимо.

Спустя три дня у нее это так чертовски хорошо получается, что я готов взорваться.

Дважды. Я ловлю ее взгляд дважды. И каждый раз взгляды в мою сторону разжигают во мне ярость. Я не могу видеть ее боль, которая могла бы убить на месте любого тупицу, осмелившегося так поступить с ней.

Но опять же, я тот, кто сделал это с нею. И единственный, кто может это исправить. Черт бы меня побрал. Я просто хочу крепко обнять ее и все исправить.

Рождественский ужин — молчаливое действо. Просто Райан, Кира, я, Соня и мой отец. Который сейчас пристает к Кире с тем, что никто не разговаривает, и если он скажет еще что-нибудь вместо того, чтобы оставить всех в покое, думаю, я проткну его руку вилкой.

Да. Моего собственного отца.

Единственная хорошая вещь в том, что она никому не рассказала — никто не знает, что на самом деле проблема во мне.

К черту это. Лучше бы все узнали правду, чем видеть ее такой. Если после этого она начнет улыбаться... Черт даже мой отец понял бы, и я был бы счастлив.

— Стивен, ты же знаешь: она плохо чувствует себя уже несколько недель, — тихо говорит Соня, с нотками осуждения в голосе. А у меня такое чувство, словно она вонзила вилку мне в грудь. — Оставь ее. Я просто счастлива, что она здесь с нами.

Счастливого, нахрен, мне Рождества, верно?

Настало время отправиться в гостиную и распаковать подарки, когда Кира предлагает отнести тарелки на кухню и встает.

Все это длится не больше трех минут. Целых три минуты.

Райан встает, выходит из комнаты, чтобы ответить на звонок. Вероятно, это Дана.

Соня и отец идут в сторону гостиной, очевидно ожидая, что я последую за ними.

Я потерялся на почти двадцать шесть секунд после этого. Потом я поднимаюсь, действуя на чистом инстинкте, и направляюсь на кухню.

Я не должен этого делать. Думаю, сам Господь понимает это в данную минуту.

Но я стараюсь не думать об этом. Хочу полностью выбросить все из головы. Мое тело изголодалось. Весь здравый смысл покинул меня. Я не могу смириться с пустотой, не могу больше оставаться на расстоянии.

Не могу оставаться в стороне, когда она смотрит на меня таким образом.

Не знаю, что с этим делать, но к черту все. Я должен сделать хоть что-нибудь.

Кира

Меня трясет, когда я пытаюсь не сжимать бедра. Мои трусики намокли. Мое сердце обезумело. Это чистая, раскаленная похоть, и в очередной раз она обжигает все мои нервные окончания.

Это самое бодрящее, что я чувствую за последние пять месяцев. Это все из-за того, что я хочу чужого мужчину. Мужчину, который сейчас принадлежит другой, причем во всех смыслах. Я даже не чувствую вкус еды во время ужина. Знание того, что он принадлежит кому-то другому, заставляет мою страсть к нему взлететь на совершенно новый уровень.

Как я могу так сильно желать кого-то, кто не принадлежит мне?

Сидеть с ним за одним столом хуже любого ада, через который мне приходилось пройти. Не знаю, какого черта меня дернуло одеть юбку.

Когда я скрещиваю ноги под столом в отчаянной попытке успокоиться, я снова замечаю, как взгляд Брайдена направлен в мою сторону. Могу поклясться: что-то мелькает в его глазах, — потом пустота. Выражение его лица становится абсолютно равнодушным.

Неужели мои мучения заметны, даже при мимолетном взгляде? Неужели я не в состоянии скрыть это? Наверное, это замечают все. Как и он, вероятно.

Он предпочитает проигнорировать это.

Эта мысль причиняет боль больше, чем что-либо.

Я поднимаюсь и предлагаю помочь с посудой. Чтобы убраться оттуда. Я не могу справиться с этой мукой. Дикая, примитивная часть меня кипит, требуя наброситься на человека, явившегося причиной этого.

Я злюсь на себя, но еще больше на него, поэтому пользуюсь этим приятным временем, чтобы вымыть каждую тарелку в раковине, пытаясь раствориться в этом процессе.

Остается четыре месяца до моего восемнадцатилетия. Как только это произойдет, я уеду. Я молюсь, чтобы колледж, который находится подальше отсюда, принял меня. Расстояние. Вот что мне нужно. Мне нужно уехать как можно дальше, чтобы мысли о Брайдене превратились лишь в шепот в моей жизни.

Я отказываюсь оставаться с разбитым сердцем. Если сбежать как можно дальше — это единственное решение, то я рискну.