Приподняв голову, Гермиона крепко поцеловала его и откинула назад, все еще не сводя с нее глаз. Теперь его черты исказила нежность и, опустившись к ее уху, он низко и уверенно прошептал:

— Вот теперь ты простила меня… Я чувствую это.

Она выгнулась еще сильней, чтобы втолкнуть его в себя глубже, и покорно согласилась:

— Вот и славно, что ты наконец-то понял это…

Их глаза снова зажмурились, и на этот раз Гермиона поняла, что сдерживаться он больше не сможет. И оказалась права: Люциус толкнулся еще несколько раз, а потом челюсть его сжалась, в глазах вспыхнуло что-то ярко-серое, и он отдался собственному блаженству, нахлынувшему с такой силой, что с губ сорвался громкий гортанный крик. Он вошел в нее так глубоко, как только мог, и излился мучительно прекрасными и даже чуточку болезненными толчками.

Этих нескольких мгновений хватило и ей. Услышав, что он кончает, Гермиона тоже рухнула в блаженный оргазм, и его последние конвульсии взорвали ее саму.

Потом они долго молчали. Задыхающийся Люциус все еще лежал на ней и долго восстанавливал дыхание. И воздух, которым он дышал, казался теперь каким-то свежим и новым, словно он вдохнул его впервые в жизни. Гермиона продолжала крепко обнимать его за спину, изредка ласково проводя ладошками по позвоночнику.

Наконец он скатился, продолжая молчать, а Гермиона направилась в душ. И когда она вернулась, вытирая волосы заклинанием, он тоже молчал. Она подошла к своей сумке.

— Не уходи… — с тревогой попросил Малфой, явно опасаясь, что она собирается одеться и оставить его.

Повернувшись к нему с улыбкой, Гермиона прижала палец к губам, чтобы заставить замолчать. Потом потянулась к сумке и достала ожерелье, расположив его на шее. После этого вытащила флакон с духами и мазнула кожу в самых чувствительных местах. Аромат, казалось, наполнил все ее существо. Наконец, последним она вытащила свиток пергамента «Гларориума Лоре». Затем подошла и встала рядом с кроватью, глядя на Люциуса с нежной улыбкой. Обнаженная, одетая лишь в его подарки.

Люциус поднялся и встал на кровати на коленях. Руки его легко пробежались по ее телу: от живота до полушарий груди, коснувшись павлиньего пера. А затем он склонил голову к ее шее и глубоко вдохнул пьянящий аромат. И замер, наслаждаясь мгновением.

— Между прочим, вы нагло солгали мне, мистер Малфой, — почти пропела Гермиона.

— Надеюсь, тебя это не удивляет… ведь я только и делал, что лгал в течение долгих лет… — задумчиво протянул он в промежутках между поцелуями. — Но, клянусь, я не обманывал тебя в тех посланиях, что присылал вместе с подарками.

— Хорошо-хорошо, будем называть это либеральным толкованием правды.

— И почему же? — он все еще целовал ее шею.

— Ты сказал на балу, что не пытаешься меня соблазнять.

— Так я и не пытался. На балу.

— Да… Но теперь мы здесь.

— Слава Мерлину…

— Согласна.

— И еще… Сегодня… если кто и занимался соблазнением, так это одна маленькая ведьма, которой прекрасно известно об этом.

Прижав его голову к себе, Гермиона рассмеялась. А потом обхватила его лицо ладонями:

— Люциус, почему ты решил вымаливать искупление именно в это Рождество?

— Потому что именно в это Рождество рядом с тобой уже нет мистера Уизли.

Гермиона рассмеялась, снова вглядываясь ему в глаза.

— Спасибо.

— Не нужно.

— Надеюсь, теперь всё? Больше никаких мучительных угрызений совести?

— Не совсем. Но гораздо меньше, поверь.

Он увлек Гермиону на кровать и навис над ней. И та даже не подумала остановить его.

— Ты собираешься вернуться на работу в ближайшие дни? — тихо спросил Люциус, перебивая ее стон, когда пальцы снова коснулись клитора.

Гермиона мельком подумала о законе, который нуждался в исправлении, и еще о куче пергаментов, которые она решила закончить до каникул.

— Да так-то можно было бы… — невнятно пробормотала она. Люциус снова склонился к соску, а его набухший член чувствительно толкнулся ей в живот. Гермиона крепко прижалась к нему, ликуя от стона, слетевшего с его губ. Она уже опустила руку, чтобы теперь начать ласкать и его, когда еле слышно выдохнула: — Но, пожалуй, нет… Не вернусь. Ведь завтра все-таки… Рождество.