На спидометр не смотрит даже, просто выжимает из своей ласточки всё, что только можно. Едет около двух часов, наверное, паркуя машину уже поближе к её дому и неуверенно покидая водительское сидение.
Шагает прямо к двери, замирая перед порогом, но только на секунду. А затем стучит, громко и напористо, поджимая челюсть и считая секунды до момента, когда услышит за этой дверью шаги.
Но их всё нет и нет, он уже было теряет веру, когда тонкий голосок за спиной отдаётся мурашками по позвоночнику.
— Глеб?
Миронов разворачивается и видит её.
Её волосы аккуратно убраны в хвост, на ней безразмерный свитер и самые обычные обтягивающие джинсы, подчёркивающие миниатюрную фигурку. В руке маленький клатч, а в глазах слёзы. Они стоят, словно девушка дала самой себе установку, что не позволит им вырваться наружу, покуда не окажется за порогом собственного дома.
— Что... — машет головой и не может понять, в чём дело, сводя к переносице брови и пристально рассматривая блондинку, — что случилось? — интерес его неподдельный, чувства переживания наваливаются и застревают в горле комком, он и вспомнить не может, когда пёкся за чьё-либо состояние.
Но домыслам не суждено завершить свой путь, девушка не сдерживается и падает прямо на колени. Губы дрожат, она склоняет вниз голову и больше не может держать чувства в неволе.
— Наташа!? — подлетает быстро, падая на коленки рядом с ней и хватая за хрупкие плечи. — В чём дело? — не отпускает, но покорно ждёт, когда девушка вытрет слёзы и наконец поднимет на него мокрые глаза. Забавно, но даже с потёкшей едва тушью её лицо ему кажется ангельски прекрасным.
— Его убили... — это слово заставляет её отдаться эмоциям вновь, девушка беспрерывно плачет и машет головой из стороны в сторону, отказываясь верить в собственные слова. — Застрелили прямо в голову, я только что с опознания...
Дальше говорить не может, ком у горла мешает.
Ей нужно, просто необходимо взять себя в руки, но девчонке это не под силу, уж слишком велика та боль, что свалилась на неё нежданно. Она не хочет показывать эмоций, которые так усердно сдерживала в морге, не хочет, чтобы другие видели её слёз, но сейчас она просто сидит у себя во дворе, сама того не желая разделяя боль со всеми, кто оказывается неподалёку, будь это соседи или же просто случайные прохожие.
Глебу ясно это, как никому другому.
Слишком сильный, чтобы показывать свою слабость кому-то ещё. Он без смятения берёт Наташу на руки, легко изымая из ослабленной хватки ключи, открывает дверь и заносит в дом. На диван укладывает аккуратно, хватая сложенный рядом плед и накрывая оголённые плечи.
Признаться, он и вспомнить то не может, как должна выглядеть забота. Ведь это так, вроде, называется? Ему непонятно, с чего он это делает и отчего глаза сейчас навыкате. Он почему-то на физическом уровне не может перенести её слёз, убегая на кухню под предлогом поставить чайник.
Слишком израненная душа и слишком очерствевшее сердце, они словно сталкиваются в схватке, заставляя вспомнить о привязанности. Чёртовой привязанности к тому, кто заставляет чувствовать себя живым и нужным. Ведь одному невыносимо, тошно. Наверное, он уже и представить не может своё существование без кого-то, иначе чем объяснить присутствие Алеси в его недавнем прошлом? Такая же чокнутая, брошенная на произвол судьбы душонка, увидевшая в Глебе отдушину, данную кем-то свыше. А ему и на руку, собственное эго лишь подпитывается, когда кто-то видит в нём своего короля. Короля ада.
Но об Алесе сейчас думать не хочется, он отчего-то уверен, что по доброй воле сам толкнул её в кровать Михайлову. А после, когда всё закончится, он непременно вернёт её обратно, по щелчку пальцев.
Ну а пока он судорожно размешивает пару неполных ложек сахара в чёрной кружке, выбрасывая в урну использованный пакетик чая и снова устремляясь в гостиную.
— Держи, — протягивает кружку Наташе и садится рядом, стараясь себя не выдать. Сегодня определённо его день, ведь девушке не до его состояния. — Осторожно только, горячо.
— Кому он мог перейти дорогу? — её не волнует кипяток, не волнует то, что пальцы обжигает и что можно ошпарить язык. Она продолжает медленно ронять слёзы, произнося вслух то, что приходит в голову. — Он ведь был таким добрым, отзывчивым, у него было столько друзей. За что... — опускает голову, пока Миронов наблюдает за её неподдельными эмоциями, ярко выраженными на грустном личике.
Слова её не удивляют ничуть, он не по наслышке знает о её способности видеть в человеке только хорошее. А муженёк её, упокой Господь его душу, наверняка лил в уши басни о своей работе, втирая какую-то ересь про командировки. Уберечь хотел, наверное, скрывая правду. Да и если она хоть на долю была бы осведомлена о его делах, то знала бы, на кого он ведёт охоту и с кем хочет поквитаться. И на порог дома вряд ли бы впустила тень из прошлого, душа добрая.
— Слушай, — непроизвольно кладёт ладонь ей на колено, стараясь смотреть в глаза, — я помогу тебе с этим разобраться, хорошо? Просто хочу, чтобы ты знала, что ты не одна... — ему и отрадно и смешно одновременно, ведь будь тут рядом кто-то из его шайки, в жизни бы не поверили, что эти слова он добровольно произносит, да повторить бы заставили, ушам не доверяя.
Она молчит, молчит и просто кивает, накрывая горячей от кружки ладонью его руку.
— Спасибо, — глаза поднимает наконец, оказываясь в зоне его взгляда, — спасибо тебе...
Вздыхает, но не слышно. Сердце издаёт удар, и ему неловко на секунду. Девчонка смотрит искренне благодарно, доставая до души и заставляя даже поёжиться чуть. Но если врать — то врать до конца. Он и представить не может, что будет, если он расскажет ей правду. Она к ней не готова, ни в коем случае. По крайней мере, сейчас. Да и ему проще простого будет от улик и подозрений избавиться, дело плёвое, не впервой. Ему отчего-то как никогда необходимо сейчас её присутствие. А вот зачем — вопрос второго плана, с ним он разберётся позже.
— Мне страшно, — она жмётся и сжимает его руку, парой тихих слов делая трещину на каменном сердце.
— Я здесь, — а ему и думать над ответом не надо, сжимает хрупкую ладонь в ответ и подсаживается ближе, девчонка ведь жалобным взглядом об этом просит. — Отнеси меня в спальню, — ещё одна просьба, только уже озвученная.
Имеет место быть сразу же, Глеб без раздумий берёт блондинку на руки и относит в спальню, укладывая на кровать.
— Я сейчас.
Бегло объясняется и уходит, на этот раз мысля уже более трезво и мешая девушке в кружку нечто сильнее, чем просто чай.
— Держи, — протягивает и встречается с вопросом в хрустальных глазах, — снотворное. Поможет уснуть, тебе это сейчас нужно.
Его предложение не подлежит отказу, а она и не против, без расспросов изымает из его рук кружку и выпивает всё чуть ли не залпом. Признаться, сон сейчас — лучшее успокоительное и ограда от гнетущих мыслей.
— Я буду здесь, когда проснёшься, — вскользь улыбается и уже было хочет уйти, но Наташа ненавязчиво за руку хватает, заставляя отложить планы.
— Побудь здесь, пока не усну.
Она зевает и не стыдится слабости, ведь тоже всегда одиночества боялась. И на свою удачу находит понимание в том, кто без вопросов садится рядом, откидываясь на спинку кровати и прижимая её к себе.
Утыкается ему в плечо, ощущая уже чуждый ей парфюм вперемешку с сигаретным дымом, но всё равно облегчённо выдыхает, закрывая глаза в надежде, что уснёт совсем скоро.
А Миронов знает, знает точное время. Через которое уснёт, и через которое проснётся. Вот и рассчитывает всё до мелочей, уже спустя считанные минуты аккуратно перекладывая девушку на мягкие подушки. Накрывает, поднимая глаза на настенные часы, и в ту же минуту покидает дом, двигаясь к автомобилю и параллельно вглядываясь в экран мобильного.
От Макса по-прежнему ни намёка, обычно тот отписывается, или звонит хотя бы, но в этот раз подозрения ложатся на голову плотно, Глеб решает лично проверить обстановку.
