— Что делать с белокожим? — обратился вождь к старейшим охотникам, собравшимся в сторонке.

Мнения разделились. Одни предлагали оставить чужеземца в селении, чтобы он не привел к индейцам своих братьев, другие требовали отпустить: все равно Джунгли не выпустят его. Но нашлись и третьи, настаивавшие немедленно умертвить пришельца. О Лягушонке же, который еще недавно был в центре внимания, казалось, и позабыли.

Вождь отошел на несколько шагов и задумался. Сразу все умолкли. Вождь думал, и никто не имел права мешать его мыслям. Но вот он снова приблизился к пленнику и негромко сказал:

— Гокко!

Несколько индейцев побежали к крайней хижине, у входа которой был привязан позеленевший от времени человеческий череп. Посыльные вернулись, поддерживая под руки древнего трясущегося старца — колдуна.

Одежда старика состояла из ветхой тростниковой циновки, заменяющей набедренную повязку. На дряблой морщинистой шее болталось ожерелье из ракушек, на ногах и запястьях рук — пучки каких-то волос или водорослей. На груди висел старинный морской компас в тяжелой медной чашечке. Стрелка, в виде ладони с вытянутым указательным пальцем, дрожала и перемещалась по мере того, как раскачивалось тело старика. Высохшая, как у мумии, голова также раскачивалась из стороны в сторону, в такт движению.

Колдуна поставили напротив пленника, и все отошли на несколько шагов. Голова старика медленно приподнялась, выцветшие от времени глаза уставились на пленника. Взгляды старца и юноши встретились.

Старик долго глядел на пленника. В его водянистых глазах появилось осмысленное выражение. Казалось, вид бледнолицего пробудил в памяти старца картины далекого прошлого, когда и он был таким же молодым, полным жизни и сил. Может, он вспомнил, как с боевым кличем бросался на врагов — вот таких же людей с белой кожей, пришедших из-за моря. Только они не были беспомощны, как этот пленник.

Жестокие, вооруженные до зубов, с палками, способными посылать молнию, они уничтожали детей, насиловали женщин, а побежденных воинов-индейцев заковывали в цепи и заставляли работать в сырых рудниках Серебряной горы…

На какой-то миг голова колдуна перестала трястись, на лице появилось свирепое выражение, глаза гневно сверкнули, пальцы сжались в кулаки. Это длилось всего лишь миг. Искра сознания тут же угасла. Голова колдуна поникла, и он упал бы на землю, если б два индейца не поддержали его под руки.

Но он все-таки заговорил. Голос колдуна походил на скрип высохшего тысячелетнего дерева, которое качается от собственной тяжести.

— Дети Мудрого Муравья, Гокко очень стар… Много видели его глаза, много, много врагов убили его руки, таких, как этот… Сейчас Гокко вспомнил время, когда погибли лучшие воины нашего племени, когда страшной смертью умер сам Мудрый Муравей, которого хитростью обманули бледнолицые…

Вождь, а за ним и все охотники подошли ближе, чтобы не проронить ни единого слова из уст самого мудрого человека на земле — хранителя истории племени.

— Не трогайте бледнолицего! — прохрипел колдун. — Если вы его убьете, — придут другие, и тогда горе нам! Отпустите его на свободу, не делайте ему зла, пусть уходит… А нарушителя Священного Порога прогоните от себя, пусть умирает в одиночку…

Старик замолк и, окончательно обессиленный, опустился было на землю.

Индейцы-телохранители бережно подняли его на руки и унесли в хижину.

В торжественном суровом молчании стояли охотники. Казалось, приговор произнесен, и ни один самый справедливый индеец в Джунглях не мог бы сказать лучше, чем мудрый Гокко.

Но последнее слово оставалось за вождем.

Утох Твердое Сердце снова подошел к пленнику и повелительно произнес:

— Большой Лоу!

Старый охотник вышел из толпы и почтительно опустил глаза.

— Большой Лоу велик и мудр, — заговорил Утох, в знак особого уважения прикасаясь к щеке охотника двумя пальцами левой руки. — Он жил среди других племен и его глаза видели столько людей, сколько деревьев в Джунглях. Он питался пищей чужеземцев, носил их одежды, слушал их голоса и понимал их язык. Пусть Большой Лоу спросит бледнолицего, кто он и откуда, как попал он сюда? Пусть Большой Лоу скажет бледнолицему, что мы отпускаем его без обиды и войны и будем жить с его братьями в мире, пока не высохнут реки и не завянут листья на деревьях. Мы дадим ему лук и стрелы, чтобы он мог оборонять свою жизнь от Джунглей, дадим ему еду, чтобы он мог насыщаться, пока не встретится со своими братьями. Но пусть уходит и забудет это место!

На коричневом, изъеденном глубокими шрамами морщин лице Большого Лоу появилось выражение задумчивости. Все смотрели на него. Старый охотник молчал, по-видимому, припоминая что-то давно ускользнувшее из его памяти.

— Кто ты, откуда пришел к нам, белый человек? — заговорил Большой Лоу, с трудом подбирая нужные слова.

Пленник, уловив португальскую речь, оживился, кивнул головой в знак того, что понял вопрос, и стал отвечать, стараясь как можно яснее выговаривать каждое слово. Говорил он долго, взволнованно. Большой Лоу выслушал его с напряженным вниманием, немного подумал и перевел вождю все, как понял:

— Чужеземец, говорит, что прилетел с неба и хочет опять туда вернуться.

— Пусть хоть сегодня возвращается, — быстро ответил Утох.

— Он улетит, только немного отдохнет. Очень трудно человеку летать на небо, — уже от себя добавил старый охотник.

— Мы поможем ему возвратиться. Мы отправим его в Джунгли, и пусть духи Джунглей облегчат чужеземцу возвращение домой.

Все облегченно вздохнули и начали понемногу расходиться. Пленника развязали. Он сел на землю и задумался. Из того, что передал этот высокий индеец с изуродованным лицом, пленник понял: его изгоняют из селения, отдают во власть Джунглей.

Он догадался — индейцы считают его врагом, они могли бы его убить, растерзать, но почему-то не делают этого, а стараются поскорее избавиться от него.

Пленник подумал о молодом охотнике, который привел его, беспомощного, в селенье, спас от голода и слепоты. Его, наверно, ожидает более строгая кара, если связанного по рукам и ногам бросили возле хижины колдуна.

Из этих невеселых раздумий пленника вывело появление старой индианки. Она поманила юношу. Пленник послушно встал на ноги и, покачиваясь от слабости, последовал за ней.

У хижин, группами и в одиночку, сидели на корточках мужчины, курили длинные трубки. Женщины готовили пищу. Никто не обращал внимания ни на пленника, ни на его спутницу. Вот старая индианка остановилась возле хижины, сооруженной из бамбука и широких пальмовых листьев, приподняла полог, скользнула внутрь. Юноша последовал за ней.

Внутри хижина оказалась довольно просторной. В крыше и на одной из стенок зияли небольшие отверстия, пропускающие воздух и свет. Несколько шкур и циновок лежали на полу. По стенам висели какие-то инструменты из дерева, кожи и плоских камней.

В углу стояла деревянная рама с густо натянутыми на ней нитями: ткацкий станок, как догадался юноша.

Индианка поставила перед гостем кувшин из обожженной глины, плошку с кусками рыбы, знаками предложила поесть. Юноша благодарно кивнул головой и с жадностью накинулся на еду. В кувшине оказался приятный освежающий напиток, напоминающий кисловатое молоко.

Несколько раз входной полог приоткрывался, и в хижину заглядывали женщины или дети, но внутрь войти не решались.

Пока юноша ел, индианка, сидя на корточках напротив, внимательно наблюдала за каждым его движением. Ее доброе, сморщенное лицо с печальными глазами было скорбно.

Когда гость поел, индианка убрала посуду и выразительно приложила ладонь к щеке, давая понять, что гость может лечь спать.

Белый лег на циновки и собирался было уже заснуть, как индианка о чем-то горячо и страстно заговорила, показывая рукой за стены хижины. Юноша внимательно вслушивался в ее слова, но ничего не понимал. И вдруг до его сознания дошло слово:

— Аоро, Аоро…

Аоро! Ведь так зовут моего спасителя. Наверно эта женщина — его мать, догадался пленник. Он приподнялся с ложа, взял морщинистую руку старой индианки, поднес ее к своим губам и почтительно поцеловал.