— И о чём ты хотела поговорить?
Да хуй его знает.
Мне бы сначала у себя спросить, какого хрена я стою в собственной комнате, как приглашённый гость. Ещё стены так рассматриваю, как будто впервые вижу. Господи...
— Если честно, — давай, Нина, твой час позора, — я не знаю, — ожидаемо.
— Тогда что ты тут делаешь? — стою, аки дерево, не зная, какой ещё шикарной фразочкой плеснуть.
А ещё я пытаюсь понять, хочу ли знать всё, что тут происходило без меня. Пытаюсь понять, почему так больно на кровать смотреть, от которой я взгляд тут же отвожу. Ещё я до сих пор спиной к нему стою, пока мысли вихрем в голове кружат. Но заключение я всё же вырываю из этого винегрета, резко к нему поворачиваясь и чуть было не зажмуриваясь.
— Ты изменял мне? — сейчас просто получу ответ и уйду. Уйду...
И какого чёрта ты медлишь? Миронов, пожалуйста...
Хочется просто взвыть и попросить его убрать этот гипнотизирующий взгляд, с которым он подходит. А ещё хочется руки вперёд резко выставить и не дать ему нарушить своего личного пространства, но тело как назло не слушается, а язык немеет.
— Нет, — он что, подходил, чтобы лучше слышно было? Или фору себе для размышлений давал?
— Правду, — наконец впиваюсь в него глазами и не отпускаю. Требую, чёрт возьми, требую, хотя хочется его наизнанку вывернуть и выпотрошить всё.
— Почти было, — не знаю, какого, но в сердце будто впиваются остриём ножа, — если так хочешь это слышать, то мы лежали на кровати, разделись практически. Но до дела не дошло. В этот момент я понял, что это не ты.
Сука. Ты хоть знаешь, как это больно? Знаешь, блять? Каково теперь смотреть на эту кровать и видеть на ней вас! Голых, сука... Очень вовремя ты понял, герой. Хорошо, что хоть не пришлось присунуть и кончить, чтобы понять, что что-то, блять, не то.
Гнев. Гнев и агония, которые переплетаются воедино и рождают во мне ураган эмоций, буквально изнутри разрывающих. Трусить начинает с рук, и я еле совладаю с собой, чтобы справиться с чёртовым комком в горле и не разрыдаться прямо здесь. Единственное, на меня что хватает — в апатичном приступе замахнуться, что есть силы, и влепить Миронову такую пощёчину, от звука которой у самой в глазах темнеет.
Чёрт тебя дери, как же ненавижу...
— Целуется лучше меня, поэтому распознал? — из меня это выходит с таким надрывом, что я не узнаю свой голос. Он пустой. Пустой и отчаянный, сгрёбший в охапку все оттенки серого.
Сейчас я не хозяин своему телу, своим движениям. Но рука снова свистит в воздухе, и я намереваюсь дать очередную пощёчину, ещё сильнее. Но горящую спичку задувают прямо на ходу, и Миронов цепко перехватывает мою руку, не давая этого сделать. Смотрит на меня волчьим взглядом, расплываться потихоньку начинает. А всё потому, что прозрачная пелена наглухо застилает глаза, и ко всему я теперь перестаю контролировать эмоции, роняя слёзы из глаз так, что будь здоров.
— Тварь... — вырывается из груди писком, мешая сделать вздох. Я предполагала. Я, даже, в глубине души была уверена, но услышать в лоб оказалось больнее, чем получить пулю в лоб. — Сволочь... — пытаюсь выдернуть руку, и она идёт на излом, потому что он не отпускает. Только держит крепче, выпучивая свои глазища и, наверняка, гадая, что делать с обрушившимися на голову демонами. — Я тебя ненавижу! — а ещё я не контролирую речь, движения, биение сердца и вообще дыхание, которое бывает исключительно у того, кто забыл, как пользоваться лёгкими. — Не смей ко мне прикасаться! — я нахожу себя где-то между ним и дверью шкафа. Или, это стена. Или вообще хрен пойми что, мне это не важно сейчас. Я лишь запускаю в ход вторую руку и стараюсь как можно сильнее его ударить, зацепить.
И первые два удара он пропускает, пока меня долбят вспышки агрессии. Терпит и третий, который приходится моими когтями ему на грудь и расцарапывает кожу, отчего поражённое место тут же краснеет и, кажется, даже проступают капельки крови. Всё настолько мелко, хотя я уверена была, что достала до костей.
— Нина... — тогда он и перехватывает вторую руку, пытаясь заломать, остановить, успокоить, только тщетно всё. Даже собой со всех сил пытается прижать, но я тут же выпускаю зубы и вгрызаюсь ему в плечо, оставляя синеватую отметину и заставляя его дёрнуться, даже зашипеть.
— Забудь моё имя! — забудет он меня, как же... — свали от меня нахуй, видеть тебя не хочу! — очень кстати для человека, который сам сюда явился. Но по-другому не могу, никак не могу.
Он что-то бормочет, шипит снова, где-то даже сходит на рык, только мне сквозь свою истерику его слов не разобрать. Я затихаю только тогда, когда он меня хорошенько встряхивает и куда-то впечатывает, заставляя глухо ойкнуть и прижать от неожиданности голову.
— Что!? Что мне сделать?!? — приоткрываю потихоньку зажмуренные глаза и исподлобья наблюдаю жалкую картину. Его вены, вздутые на шее, на лбу... кажется, пара вен даже берёт начало от краешка губ. А самого трусит. Трусит, как после жуткой пьянки, где водку водкой запивали. И глаза... потерянные, стеклянные. Готова поклясться, что вижу в них влагу, но не могу быть уверенной. Точно не сейчас. — Мне встать перед тобой на колени и сказать, что виноват!? — кричит, так громко, что ушные перепонки треснуть готовы. — Я люблю тебя, мать твою! И я виноват перед тобой! Сука, что?? Что мне сделать?!? — отчаянный крик виснет в воздухе и застывает густым туманом перед глазами. Ничего не вижу. Не могу дышать от переизбытка эмоций. Злость. Она давит и ломает одну за другой кости, не оставляя выбора.
— Убери от меня руки, — моя просьба звучит так жалко, что причина моего хлюпанья балансирует где-то на грани.
— Прошу тебя, — просишь? Ты ещё и просишь? — успокойся, — да раз плюнуть, хуле там.
Ветер гуляет по комнате в вольном танце, а мне всё воздуха мало, несмотря на открытое окно. Потому что разрывает. Разрывает между тем, как я хочу его от себя отпихнуть, и тем, как всё равно потом окажусь запертой в комнате с персональным ручьём из слёз, потому что мне не плевать. Далеко, сука, не плевать. И сейчас мне будто нож в глотку запихивают, настолько сложно что-либо сказать.
— Давай начнём сначала? — от услышанного меня передёргивает, и даже появляется какая-то нездоровая усмешка. Сначала? Что? — Пожалуйста, я без тебя не смогу... — но ты мог. Мог! С ней, чёрт тебя за ногу!
— Отпусти, — всё, что могу сказать.
— Нина...
— Пожалуйста. Мне нужно побыть одной, — порыдать в углу я хотела сказать.
Мне хочется, правда хочется услышать хруст его костей, когда обниму. Хочется уткнуться в шею и сделать её жилеткой для своих рыданий на эту ночь. Но я уже вышла с того возраста, где мозгами пользоваться не обязательно, вот и набираю в лёгкие воздуха побольше, а в рот — побольше адекватных слов.
Но ни в одном из них не нуждаюсь, потому что Глеб отступает. Делает пару мелких шажков назад, наблюдая за мной. За тем, как я пристально на него смотрю примерно с четверть минуты. Как тяжело сглатываю очередной ком. И как неуверенно шагаю к двери, удаляясь настолько нехотя, потому что не хочу... не хочу того, что произойдёт, как только я останусь одна. Вот хоть волком вой.
Слов у него, видимо, не вагон, отмалчивается. И я не рискую даже обернуться, только дверью хлопаю и иду к себе. К Депо, точнее. А ещё матерюсь про себя, когда мимо двери Морта прохожу. Эти двое, кажется, настолько друг другом увлеклись, что забыли, где живут. А мне компания сейчас нужна, свихнусь иначе! Ибо острыми зубами что-то скребёт все внутренности, и нервы на пределе. Не могу...
Эстафета нелепых действий запущена, и происходит это тогда, когда я закрываю за собой дверь и сползаю по ней же на пол. Не думая достаю телефон и набираю номер, усмехаясь собственной ненормальности. Вызываемый не заставляет себя ждать. Спустя три гудка я слышу его голос.
— Поговори со мной, — почти без надрыва. Как будто я рыдала не три часа, а всего один. Прогресс. — Мне так плохо, Гош. Поговори со мной о чём угодно...
