— С трубочкой? — он не снимает с лица эту витиеватую улыбку, магическим образом заставляя меня поддаться этому настрою, который я ловлю как-то неосознанно.

— С трубочкой, — по-детски обиженно, я вдруг позволяю лютой ненависти покинуть своё лицо, которое теперь не искажает злобная гримаса. Теперь только лёгкая улыбка, которая становится лишь заметней, стоит Богданову принести вина. — Не боишься снова с Глебом поскандалить? — он усаживается рядом, чуть пододвигая к дивану небольшой компьютерный столик. Ставит два бокала и легко открывает бутылку, постепенно разливая игристый напиток.

— А ты? — и первый, выбивающий из колеи вопрос. Действительно, почему я пекусь сейчас об их возможном скандале больше, в то время как между нами образовалась огромная пропасть?

— Не знаю... — он ещё даже себе не налил, а я уже хватаюсь за бокал и делаю несколько глотков, не чокаясь. — Я ничего не знаю, — облизываю губы, ощущая, как приятная прохлада разливается по телу медленно, согревая каждую клеточку.

Гранатовый привкус остаётся на языке и рождает желание пригубить ещё, но я явно не хочу убиться за полчаса, чтобы уснуть без памяти. Да, этот бокал я определённо растяну на подольше.

— Полностью тебя понимаю, — он наконец наполняет свой бокал и отставляет бутылку, заключая тонкую ножку в пальцы, — иногда решение на всё плюнуть хотя бы на время бывает самым правильным.

— Я уже заплевалась до обезвоживания... — кроме нас тут никого, но я зачем-то говорю непозволительно тихо, как будто боюсь быть услышанной. Услышанной самой собой.

Признаться, даже не замечаю, как бокал опустошается наполовину. Не замечаю той пары часов, которая пролетает в компании практически незнакомого мне человека. Зато замечаю, как быстро летит время за теми разговорами, когда мы словно боимся куда-то не успеть, то и дело перебивая друг друга и желая как можно быстрее рассказать ту тли иную историю, а в последствии — поделиться мыслями насчёт этого. И мысли наши как никогда схожи.

Минус ещё четверть бокала.

Боже, представляю, как бы щекотал нервы мобильный, если бы он был...

Покидая дом, в котором провела достаточно времени, я отключила телефон отца, который и был средством связи. Это означало конец... конец его истории, ведь больше его голоса не услышал бы никто, в том числе и я... Соответственно, трубка автоматически перестала быть нужной, оттого и осталась пылиться на одной из книжных полок, в память об отце.

Но сейчас спокойно. Сейчас успешно выроненный, и наверняка разбившийся мобильник не тревожит, разрываясь от звонков. И я стараюсь, честно стараюсь не думать о том, где сейчас Глеб и что он делает. Что делают остальные, братец, например. Сорваться с места заставляют только мысли о Наташе, но я честно выбиваю себе последний от всех этих склок вечер, который предпочитаю провести вот так, в своём роде отчуждённо.

— Ты любишь её до сих пор? — мне не нужно доносить суть своего вопроса сполна, не нужно объяснять мотивы своего интереса, не нужно углубляться в недалёкое прошлое и напоминать, что видела его фото вместе с ней на заставке его ноутбука. И Гоша словно чувствует это, понимает без слов. Оттого и улыбается снова, только уже как-то печально.

— Не поверишь... — делает несколько глотков и догоняет меня, ровняя количество выпитого, — не знаю, — его подвыпивший вид забавляет, не иначе. Но в каком-то роде мне становится его даже жаль. Ведь эта стерва смогла сделать так, что до сих пор здесь находится, ещё и ночует в нашей, блять, комнате! И предположить боюсь, что она сделала с Вишну. Как повлияла на его жизнь. — Ей нужен кто-то морально сильнее неё, — после недолгой паузы он продолжает, прокручивая в руках бокал и наблюдая, как багровая жидкость переливается под светом настенного бра. — Кто-то, кто сможет осадить словом, кто сможет в нужный момент применить силу и надеть на неё ошейник, когда это действительно нужно. Иногда она по-другому не понимает, а я... — его взгляд застывает на бокале снова, и в следующее мгновение он выпивает оставшееся залпом, даже чуть причмокивая, — я не такой. Я привык давать право выбора. Я уважаю чужое решение и ничего не могу с этим поделать. Не могу принуждать, если люблю.

Его слова на минуту заставляют тишину вторгнуться в нашу непрекращающуюся беседу. Теперь и я застываю на одной точке, прокручивая что-то в голове и наконец понимая всю суть его слов. Точнее, понимая, что именно мне это напоминает.

— Я ценю доверие в отношениях. И свободу выбора, — будто продолжаю речь за него, переводя взгляд на свой бокал, всё ещё заполненный на четверть. — Но, к сожалению, иногда не могу вбить это в голову Глебу, — иногда — это всегда, когда нужно, но эту недосказанную фразу мне произносить, кажется, не нужно. Вишну и так прекрасно понимает, что я хочу сказать. Видимо, мой тяжкий вздох об этом сказал. — Упрётся в своё, как баран, и хрен переубедишь, — всё ещё обиженно бурчу себе под нос, негодуя. А после встречаюсь глазами с Вишну.

Эти, кажется, три минуты тишины — ничто иное, как какая-то невидимая связь. Как будто говорим друг другу всё желаемое, не используя слова. Потому что именно в этот момент кажется, что они не нужны.

— Может, продолжим разговор там, где нас не потревожат? — поглядывая на дверь и намекая, что моим товарищам может прийти в голову заглянуть сюда, дабы поинтересоваться, не видел ли меня хозяин комнаты.

Но я и понятия, если честно, не имею, о каком таком месте идёт речь. Где, интересно знать, наш покой могут не задеть.

Немой вопрос Вишну видит в моих глазах, и в следующую минуту встаёт с дивана, снова оттягивая свою фирменную улыбку и протягивая мне руку.

— Ты мне веришь?

— Что? — пялюсь на его протянутую ладонь и не могу понять. Не могу понять, какого хрена так торможу.

— Веришь мне? — он повторяет вопрос снова, закусывая нижнюю губу и не выпуская меня из плена своих глаз.

Не отвечаю сразу, нет. Только смотрю на него, пытаясь взгляд сфокусировать. А затем вспоминаю, что обещала себе в начале нашей встречи. Поэтому и берусь за бокал, опрокидывая за себя и допивая всё до последней капли.

— Теперь да, — пытаюсь сформировать улыбку на своём лице, и что-то мне подсказывает, что получается до жути нелепо.

Принимаю его жест и кладу ладонь в его руку, позволяя помочь мне встать. Да, после бокала вина помощь определённо не помешает.

Но он умудряется ещё и бутылку с собой прихватить, после чего тихо так дверь открывает, выглядывая в коридор. И выглядит это настолько комично, словно мы два грабителя, ворвавшиеся в магазин.

Поправочка: два трусливых грабителя, мельтешащие головами в поисках слежки.

Мелкими, тихими шажками мы добираемся до какой-то странной двери. Затем оказываемся чёрт пойми где, поднимаясь по лестнице. Он продолжает вести за руку, потому что я умудряюсь поймать у себя под ногами весь хлам: споткнуться об коробки, задеть старые доски и снова споткнуться. А Гоша только хихикает, разворачиваясь ко мне и приставляя палец ко рту, сопровождая это всё приказным: «Тшшш».

Делаю нарочито серьёзное лицо и мысленно обещаю быть аккуратнее. Спустя довольно короткое время вижу лестницу и молюсь всем Богам, чтобы мы обошли её стороной. Той самой, которой Боги обошли моё желание не иметь с этой лестницей ничего общего.

— Лезь, — Гоша пропускает меня вперёд и кивает наверх, игнорируя мои испуганные глаза, — я буду страховать. Лезь, — улыбается, пододвигая меня к лестнице за талию.

И я лезу. Лезу, чёрт возьми, неуверенно перебирая руками и стараясь избавиться от желания посмотреть вниз. Нет, отнюдь я не трусиха, просто выпитое в голову бьёт и я на ровном месте могу оступиться, а тут...

Ладно. Я трусиха.

Две минуты позора, и мне наконец открывается вид на наш район. Вечерний вид. Под этим определением я имею ввиду закат, и эта завораживающая картина даже отвлекает от того, что я сейчас нахожусь на крыше собственного общежития.

— Красиво, правда? — Гоша показывается следом, гордо удерживая возле себя бутылку недопитого вина.