Конечно, блять, узнаю. Ведь на ней никто другой, как моя мамаша, отсасывающая у Макса за бутылку водки, или что они ей там пообещали. Господи, какой позор... Безусловно, в школе знали, что у меня проблемы с матерью, но это не лезло ни в какие рамки. И я прекрасно понимала, что какой-либо косяк с моей стороны приведёт к тому, что фото это разлетится по всему классу, и не только моему. И тогда позор был бы прописан на весь оставшийся год, а я бы несла почётный титул изгоя и объекта насмешек.

— Я скоро вернусь. — Из дум меня вытянула ладонь Лины, одарившая теплом моё плечо на несколько секунд. Ждать и мерить шагами коридор она более не хотела, поэтому решила устроить себе небольшую экскурсию до первого этажа. Если быть точнее: до автомата с кофейными напитками.

Я же осталась, опираясь спиной на стену и покорно дожидаясь вердикта.

— Ты как? — это может прозвучать странно, но я в который раз за последние часы успеваю забыть о присутствии блондина.

— Тебе то что? — фыркаю в ответ, отворачивая голову и стараясь всячески показать, что своим присутствием он делает только хуже.

— Слушай... — он мирно выдыхает, делая ко мне ещё один шаг. — Я может тот ещё выродок, но я всё ещё человек.

Не знаю, почему, но это его высказывание заставляет меня усмехнуться. В голове всплывают картинки практически всех наших встреч, случайных и не случайных. Всплывает тот же момент на заброшке, всплывает это блядское сообщение на мой телефон, всплывает весь его синдром нарциссизма и стойко стоит перед глазами чёткой картинкой, заставляя меня поднять на него пропитанный отвращением взгляд.

— Ты не выродок... — я делаю небольшую паузу, приковывая к себе его внимание. — Ты хуже. — Чуть ли не рычу, смотря ему прямо в глаза. — Ты просто животное, с отсутствующими нормами морали и абсолютным незнанием того, что такое сострадание! — тихо сказанные громкие слова заставляют его измениться в лице, но он всё ещё не уходит. — Я не знаю, какого чёрта ты всё ещё здесь, но если ты думаешь, что всё то дерьмо, которое ты сделал, ты сможешь перечеркнуть одним благородным поступком, то ты ошибаешься.

Невесть откуда взявшаяся уверенность накрывает меня с головой, овладевая мною целиком и полностью. Меньше всего я сейчас хочу видеть его реакцию, поэтому просто невесомо отмахиваюсь, шагая прочь. Останавливаюсь у окна, вглядываясь в пустоту улиц. В мыслях почему-то мельком проносится картинка, как на одной из них, будучи совсем маленькой, я качалась на качелях. На улице было также пасмурно, но в душе моей светило яркое солнце. Я была наивно и по-детски счастлива, раскачиваемая на скрипучих, старых цепях своей матерью. Весёлой, молодой девушкой, чью душу тогда ещё не забрало алкогольное царство. Да и отец был рядом, находясь поблизости худощавой тенью.

Не знаю, сколько я так стояла. Может полчаса, а может и все два. Вытянула из отрешенности меня всё та же врачиха, подзывая к себе. И вид её, признаюсь, меня не просто пугал. Он убивал. И по мере приближения к её мрачной фигуре я будто чувствовала, как маленький, сжатый комочек надежды нещадно пинают ногами. А затем и добивают вовсе.

— Какие прогнозы? — на этот раз я решаюсь заговорить первой. Гул в ушах больше не стоит. Напротив. Я чувствую какую-то неестественную тишину, будто в этом коридоре нас могут услышать только стены.

— А ты как думаешь, дорогая? — интонацию её голоса мне сейчас сложно уловить. То ли это откровенная насмешка, то ли пропитанная сочувствием искренность. Но ответа у меня нет. Ни на свой, ни на её вопрос. Я даже плечами не пожимаю, просто таращусь на неё своими пустыми глазами. — Она несколько лет убивала себя и свою печень палёной водкой, а теперь ещё и это неудачное падение... — она опускает глаза куда-то в свои записи, а моё сердце, тем временем, пропускает несколько незапланированных ударов. И кажется, она их даже слышит. — Это всё равно рано или поздно случилось бы. — Это? Что “это”?? — Просто стоит сказать спасибо, что это случилось быстро. Ей даже больно не было.

Клянусь, я бы заплакала, если бы смогла. Если смогла бы, чёрт возьми, понять, на что она пытается намекнуть. Я обратилась к ней за конкретным ответом, мой мозг сейчас не в состоянии решать эти долбанные ребусы! И как следствие, я хватаю её за руку, когда она пытается уйти.

— Скажите мне прямо, — с непривычным в голосе надрывом, я умоляюще смотрю в её глаза, не желая слышать неутешительный ответ, — что с ней?

— Она в коме. — Что? Я ожидала всего, что угодно: что операция ещё не кончилась, либо же не принесла пока никакого результата, либо же всё прошло успешно, ну, или на худой конец — она останется прикованной к постели. Но останется живой... — Не могу сказать точно, сколько ей осталось. Может два дня, а может и пять. — Она говорит это, как заведённый робот, и в этот момент я искренне завидую её стойкости. Ещё бы, день за днём сообщать подобные новости... Невольно выработается иммунитет к подобным вещам.

— Я... Я не понимаю. — Всё я понимаю. Просто отказываюсь это принять вот так внезапно.

— Она будет в палате, ты можешь с ней попрощаться. — Пожилая врачиха медленно освобождается от моей руки, с пониманием и, возможно даже, с долей сочувствия глядя в мои глаза. — Мне очень жаль. Мы сделали всё, что смогли.

Она уходит. Уходит и земля из-под ног. Уходит всё, что меня сейчас окружает. Оно просто растворяется. Только чувства из меня никак не выходят. Я отказываюсь... Я просто, блять, отказываюсь принимать это! Почему сейчас? Почему так рано? Почему именно тогда, когда я к этому вообще не была готова!? Я даже не могу сказать, бывают ли вообще люди готовы к подобному? Я пытаюсь взять себя в руки, но ничего не выходит. Мотаю из стороны в сторону головой, пытаясь, видимо, отмахнуться от всего и выбежать отсюда на свежий воздух. Но ноги непроизвольно делают шаги назад, пока спиной я не чувствую холодную стену. Влагу в уголках глаз я чувствую не менее отчётливо. Всего какой-то миг, и неконтролируемый водопад из глаз остановить я уже не в силах. Всё, что я могу — это сползти вниз по этой чёртовой стене и обхватить руками коленки, прижимая ближе к себе и пряча в них лицо. Холодно. Больно. Невыносимо. Пусто...

Чувствую на себе чьи-то руки, но это не Лина. Боже, мне ведь придётся рассказать это ей...

Передо мной блондин. Настроение на его лице я описать не могу, зато могу описать своё, когда он медленно, видимо, чтобы не спугнуть, пытается меня обнять. И ему удаётся. Я позволяю. Впервые в жизни я позволяю прорваться эмоциям при постороннем для меня человеке. Хотя именно сейчас, именно в этот момент, ближе нет никого. Я утыкаюсь ему в грудь, пропитывая слезами его кофту. Меня поглощает отчаянное желание разделить всю эту боль с тем, кто морально сильнее меня. Ведь в случае с Линой, сильной стороной и ходячим успокоительным выступаю я. И в необратимом желании быть понятой хотя бы на минуту, я примыкаю к нему с ещё большей силой, невольно вдыхая аромат его парфюма. Стойкий, мужской аромат на мгновение опьяняет, заставляя вспомнить туалетную воду отца, этот запах из детства... А ведь они чем-то даже похожи. Высокий рост, светлые волосы, оба худощавые, и вечно сопутствующий спортивный стиль и неотъемлемый цинизм. Мне и правда не хватало, до безумия не хватало мужского плеча, но если бы ещё несколько часов назад мне сказали, что этой опорой станет Миронов — я бы наложила на себя руки незамедлительно.

Минуты забвения кончились, настало время возвращаться в реальность. В ту реальность, где он — далеко не тот, кем бы я его хотела сейчас видеть.

— Эй... — он чуть отпрянывает, заключая в ладони моё лицо и заставляя поднять голову. — Как ты?

Ответ заметен на моём лице. Точнее, на мне нет лица, и этим всё сказано. Из глаз потихоньку капают остатки слёз, а в память навечно врезается этот мрачный коридор с перегоревшей лампой.

— Наверное, тебе сейчас нужна поддержка? — я непонимающе уставляюсь на него, но отчаянно киваю головой, кажется, не соображая, кто передо мной. Но он заставляет вспомнить, слегка меняясь в лице и возвращая на прежнее место свой циничный взгляд. — Как жаль, что я просто животное с отсутствующими нормами морали и абсолютным незнанием того, что такое сострадание!