Горемыку препроводили в хлев, где он был встречен густым конским ржанием (на что сам единорог отвечал вполне человеческим и осмысленным матерком), а Искандера пригласили в дом.

После того как расположился вещами он в чердачной мансарде, едва осмотрелся, умылся с дороги, уже был вызываем хозяевами вниз, в гостиную, на ужин.

Шломо и правда не обманул, стол был богато накрыт всякими национальными еврейскими кушаньями, о существовании которых Искандер ранее даже не подозревал.

– Садись, садись, пора бы перекусить по чести, весь день питались чем попало, а Мойра моя в кухмейстерстве искусница, это есть такое, – увещевал Шломо, суетливо подвигая по скатерти тарелочки, чашечки, судёнышки, блюдца со всякой мудрёной снедью.

Кушали неспешно, переговариваясь, присматриваясь друг к другу, определяя у кого что на уме притаилось. Искандер после пары бокалов вкуснейшего вина подтаял, да и начал рассказывать о своих путешествиях по Украине с Горемыкой. Рассказывал хорошо, насыщенно, приправляя где надо мудрёных или перчёных слов так, что уж и Мойра раскраснелась, вспотела от удовольствия, проникнувшись к татарину неким подобием симпатии.

После обильного ужина Шломо пригласил гостя на крылечко выкурить трубочку. Засели на ступеньках, прямо под раскинувшимся над головой куполом необъятно-звёздной южной ночи. Вокруг то тут, то там обозначалась различными звуками какая-то живность, а Искандер с Соломоном распространяли между собой важный разговор.

– Имею заметить, Искан, шо у меня хозяйство добротное. Скромное, небогатое, но добротное, грех жаловаться, спасибо создателю. Всё есть, всё, молочко сытное, яички отборные, фрукты-овощи вовремя собираем, мясо – лучшего мяса прямо до Одессы ты никак не встретишь, спроси на Привозе, все тебе скажут, шо надо брать у Шломо. И я рад, определённо счастлив в иные моменты такого существования жизни, ты можешь мне не поверить, но это теорема.

– Доказанная, однако, – поддакивал Искандер и лениво сплёвывал на землю.

– А вот чого мне сейчас не совсем хватает, так это рабочих рук на ферме. Мыколу выгнал в прошлом месяце, но ведь и было за шо, пьянствовал падла. С утра наливался самогонкой и толку от этого Мыколы уже ноль. Пьют у нас здесь, ты не поверишь, а зачем, когда вокруг такая красивая природа?

– Натура у человека в этом – пить. И ругаться, – философствовал в ответ Искандер, выпуская в ночь колечки дыма.

– Вот и я говорю, если бы не алкоголь, – Шломо в этом слове смешно упирал на первую букву «а», – то у нас бы ферма приносила доходу в два раза больше супротив того, шо имеется. И вот как мне эту прибыль таки организовать, не скажешь?

– Не скажу, не знаю. Я путешественник и шоумен, а не бизнесмен, что ты от меня хочешь, Шломо?

После короткой паузы еврей отвечал:

– А хочу я шо бы ты пошёл работать ко мне на ферму. Подумай сам, – место хорошее, обустроишься жить на мансарде, кормить моя Мойра будет от пуза, а ведь ещё и зарплату тебе положим хорошую. Такую, шо вот прямо пятнадцать тысяч гривен в месяц. А? Каково? Единорога твоего приспособим для шоу в деревне, и это будет отдельная песня, ребятишки только обрадуются. Ну шо, Искандер? Думай быстрее, пока мы курим эти чудные трубки, второго такого предложения я никому не делаю.

Искандер и правда задумался. Рассчитывал всё очень веско про себя, расставляя приоритет «за» и «против», сооружая аргументы для того, чтобы вежливо отказаться. Но кажется, что отказываться-то особо не нужно – предложение играло заманчиво во всех комфортных и денежных параметрах.

– Так это… А чего делать-то надо у тебя тут? – предпринял всё же попытку прощупывания татарин.

– Ай, да шо тут делать. Чинить всякое, в амбаре крыша подтекает вон, красить, гвозди вбивать, доски стругать. Положим организовывать новую теплицу я стекольщика позову, но ведь и ему подсобить нужно будет. Такое вот, работа на самое вспомогательное, но так шобы с качеством и без пьянки ежедневной. Ну или выпить вина вечерком разве шо, но так шобы совсем немножко, без фанатизма… Ну шо ты там, решаешь уже?

И ещё посидел-подумал Искандер, но видно – проформы ради, внутренне он согласился, что видно по его бесхитростному лицу было.

Протянул наконец ладонь в сторону Шломо, и тот горячо хлопнулся об неё своей ладонью.

– Только с одним условием, Соломон, чтобы и Горемыка мой обижен в твоём хозяйстве не был. Так он лошадь бесполезная, считать умеет немного, да и то, криво, но всё ж уже родной мне человек, обидеть нельзя никак…

На радостях еврей приобнял татарина:

– Об чём диалог, дорогой Искан, будет твой Горемыка как царь на троне, знай только просыпайся, кушай да в туалет сходить не забывай…

На том и порешили в этих уютных, в призрачной прозрачности тёмных украинских сумерках двое приятных с виду и в общении мужчин. А вокруг всё так же продолжали свои концерты сверчки, и в отдалении допевала песню малиновка, а фоном глухо взлаивала чья-то соседская собака – деревня уходила на ночь.

Так оно, собственно, всё и повелось. И стоит рассмотреть – как именно конкретно, вот прямо взять один из этих староголубовских дней.

К примеру, 30-го июня. Искандер вскакивает рано, по звонку даже не с телефона, а разбуженный заправленной на определённое время в старинные ходики кукушкой. Широко зевает, тянется, глядит из окошка мансардочки во дворик, где уже вовсю орудует солнышко – хороша жизнь, ободряюща.

Не мечтая о лишнем, прыгает татарин с гигиеническими принадлежностями по лесенке вниз и, хлопнув дверью дома, – к умывальне рысью. Ополоснуть лицо, когда и тело разом холодной водой умыть, зубы почистить, побриться, всё это нужное дело. Далее, обтеревшись насухо полотенцем, спешит на кухню, где уже степенно приветствует хозяев.

Однако, прежде чем сесть к завтраку, должен исполнить Искандер немаловажное дело. А именно: прихватив подготовленную Мойрой посудину с кашей и отдельно расфасованными горкой на тарелке пирогами, – заглянуть к Горемыке. Тот уже давно не спит, – радостно поджидает, всхрапывая и поматывая радужной своей мордой.

– С добрым утром и привет, – церемонно обмениваются они нехитрым ритуалом приятных пожеланий, а Искандер даже в порыве чувства чмокает единорога во влажный нос.

Пообщавшись таким макаром с «чудой природы», возвращается татарин к еврею с его женой, садится за подготовленный к трапезе стол. Говорят, как правило, ни о чём особом, обсуждают неважное, а вместе с тем и важное – строят рабочие планы, прикидывают необходимые в ближайшее время материалы и инструменты. Советуются, в общем, по всяким вопросам. Иной раз, между прочим, добродушно ругаются друг с другом.

Но в этот прекрасный день какой смысл ругаться? Нет, сегодня всё весело, по-семейному, так, как оно и принято в среде полюбившихся друг другу людей.

Уже после, хлюпая по земле штанинами брезентовой робы, Искандер с ящичком инструментов отправляется по делам. На участке у Шломо требуется сегодня наладить поливочную немецкую машину, раскинувшую свои коварные сети по грядкам на многие метры пространства. И он, напевая что-то пиратско-бравурное, поминутно заглядывая в бумажку с инструкцией, охотно начинает священнодействовать. Отвёрточкой покрутить, плашку снять, покопаться внутри, каких-то деталек из запасных заводских поднапихать, вот считай дело и готово. Уже кричит в сторону маячившей неподалёку Мойры татарин:

– Эгей, хозяюшка, а ну врубай тот краник, сейчас как тресканет.

И действительно, трескало со всех поливочных орудий так, будто залпом козаки вдаривали со своих рушниц по тёмной орде очередного супостата Гирея какого-нибудь или польского королевича в давние времена. Хорошо водица идёт, и Мойра уже крутится вокруг рассады с тяпкой, подрывая целые каналы с водохранилищами.

Довольный сотворённым Искандер минут на пять позволяет себе рассиропиться в беседке под виноградом, с налитым в кружку лимонадом, – крякая от удовольствия, одобрительно наблюдает за беснующейся на грядках еврейской женщиной.