Изабель выдыхается минут через пятнадцать — те самые пятнадцать, на которые себя ему как-то совсем по-шлюшьи предлагала — и реальность почти перестанет ощущать. Алек ненавидит себя в который раз по бесконечному кругу; жаль лишь, что эта ненависть задним числом ничего не исправляет. Ни тогда, когда он губами прижимается к ее виску, ни тогда, когда он ее на руки тянет, а она все за рубашку его цепляется и тихо повторяет, просит не делать этого. Он ведь в такие моменты как на ладони; по нему ведь видно, что он совсем о ней, как не о сестре.

Хорошо, что он учится порой не слушать. Хорошо, что он все свои с детства выращенные принципы глушить учится.

Удобнее на руках ее перехватывает, куда-то в самую макушку, ногой дверь за собой закрывая:

— Мы идем в ванну и спать. И мне плевать на твою работу так же, как и тебе всегда было плевать на мою, — ее в чертовой заботе и хриплом чуть голосе топит. — Я должен был все это раньше увидеть, Из.

Быть может, такими вот темпами по Институту скоро поползут совершенно неуместные слухи. Алек Изабель прижимает к себе теснее; в конце концов его приоритетом всегда было защищать ее.

А у него дыра расползается где-то за грудиной от осознания того, как сильно ее изломало и изламывает дальше.

Даже тогда, когда она почти успокаивается. Когда пальцами ловит его ладонь и доверчиво, с чем-то таким домашне-родным, чем-то, что лишь за закрытыми дверями, произносит, взглядом с ним встречаясь:

— Ты со мной идешь. Сам же говорил — «мы», — и тянет за собой в сторону ванной.

========== 39 ==========

Это же так просто — отдать одно простое воспоминание ради того, чтобы помочь девчонке найти свою маму. Это так просто, что она даже не задумывается об этом в процессе. Воспоминания — это же такая ерунда несущественная. Их так много, что одним больше, одним меньше. Да она и не заметит.

Только Изабель за завтраком пялится на Алека, в третий раз уже подряд говорит Джейсу, что с ней все в порядке. Просто голова, наверное, болит после вчерашнего.

— Я не могу вспомнить, что это было за воспоминание.

— Разве не в этом и смысл? — отзывается Алек, практически из рук у нее вытаскивает пустую уже чашку, и в сторону раковины направляется.

А Изабель не знает, как бы ей все объяснить.

У нее больше нет воспоминания об Алеке, она дыру из-за этого чувствует не зарастающую. Провал, который на мозг давит будто-то.

У нее где-то там брешь образовалась. И эту брешь просто жаждет быть восполненной. Она ведь непроизвольно сделала это; у нее даже времени на выбор не было. Если бы ей дали час. Два, три, пару дней — она бы отобрала воспоминание тщательно. Какое-нибудь из детства. Какое-нибудь, что ничего большого под собой не несет.

Только времени не было.

Демон вытащил из нее первое попавшееся.

Кусок, вырванный кусок воспоминаний. Сродни амнезии и навязчивой идеи вспомнить.

Изабель пытается вспомнить, что именно ей всегда в голову приходит первым, когда она слышит имя старшего брата, когда просто вспоминает о нем. Только в голове тишина. Белый шум. Ни одной подсказки.

А Алек от нее отмахивается и в стороне несколько подчеркнуто держится. Настолько, что ей хочется — как лет в тринадцать — повиснуть на нем и канючить, пока он просто не сдастся, пока не поймет, что она просто так не отвяжется. И это почти обидно; она что-то важное теперь не помнит. Что-то, что напрямую с ним связано. А он просто отмахивается от нее. Он просто ведет себя так, будто она маленькая надоедливая девчонка, а у него так много его важных и серьезных взрослых дел.

Ей не восемнадцать.

Ей будто бы тринадцать снова; и Изабель все чаще ловит себя на этой мысли.

Уж слишком он далекий для того, кто находится так близко. Отчего-то еще и кажется, что дело никак не связано с тем, что его-то воспоминание было о Джейсе. Ей просто плевать на это. Она ведь знает, что он чувствует к Джейсу. Она давно знает, и это вроде как вполне привычно. Непривычно только то, что Алек снова от нее закрывается, прячется за своими извечными стенами, уходит.

А она ночами сидит с выключенным светом, подтянув колени к груди, и пытается вспомнить. Вспомнить-вспомнить-найти, понять банально, откуда тянется нитка, которая ведет в никуда. Где нитка начинается с разорванного конца.

И не выходит совсем ничего.

— Помоги мне, — просит, когда уже совсем не выдерживает.

— Помочь с чем? — а он ведь правда не понимает, о чем речь. Он ведь и правда не понимает, что и зачем ей нужно.

— С воспоминанием, конечно.

Алек смотрит на нее пару секунд, а потом вдруг начинает так широко улыбаться, что ей ударить его хочется. Он смеется, а Изабель его в плечо слабо пихает.

— Идиот, — практически рычит на него недовольно.

— Иззи, ты все еще переживаешь из-за того воспоминания? Это же такая ерунда. Подумаешь — воспоминание. Да это же могло быть что угодно. Может, как я учил тебя шнурки завязывать.

На этот раз она пихает его уже ожесточеннее.

— Я вполне помню, как завязала тебе палец, придурок, — и уходит, не желая слушать все его дурацкие предположения. Он просто не понимает. Он просто не понимает, насколько это важно. Да она и не ждет, что он вдруг поймет.

Ей просто нужно упорядочить все мысли, разложить все воспоминания по полочкам. И тогда она сможет найти недостающее. Хотя бы по хронологии. А потом она выбьет из него это воспоминание. Он скажет; Изабель уверена, что он все ей расскажет, если она сама до всего додумается, а к нему подойдет в самый последний момент и не тогда, когда он максимально погруженный в себя.

Ей никто не поможет; но это уже не новости.

Изабель на чердаке находит старые семейные альбомы. Странно даже, что эти еще тут валяются; она была готова поспорить, что отец давно отвез их домой в Аликанте. Закинул на чердак там, чтобы вообще не отсвечивали. Находит покрытого пылью собственного медведя. Того самого, который вообще-то был Алека, а она его себе практически войной смогла отобрать. Находит там даже какие-то старые вещи Джейса.

Не находит только самого главного.

Все это она и без того помнит; а ждать помощи от старшего брата не приходится.

Наверное, он прав. Наверное, он просто прав — как всегда, — а ей стоит забыть об этой дурацкой затее. Купить пару бутылок вина и устроить девичник с Клэри. Или купить себе бутылку текилы и просто забыться.

Какая, и правда, разница? Там было что-то, но что именно — она никогда уже не узнает. И это не хорошо, и не плохо. Это просто данность. (Только мерзкий привкус на самом корне языка остается.)

Все выкинуть из головы удается лишь для того, чтобы посреди ночи неделю спустя запереться на крышу, как следует поддав перед этим. И Изабель не особо устойчиво уже стоит на своих высоченных шпильках, когда замечает спину Алека; когда не совсем четко, как-то расплывчато видит, что он стоит, облокотившись на край выступа, и докуривает сигарету уже. Ее нетрезвый мозг не особо соображает, но вопросов о том, почему это он вдруг курит, почему-то не возникает.

— Алек, я так и не вспомнила.

И он, когда оборачивается, сигарету тушит и кидает в жестяную банку окурок, выглядит как-то обреченно. Выдыхает тяжело.

— Хорошо отдохнула? Пойдем, уложу тебя в кровать.

Изабель головой отрицательно мотает. И как-то тупо губами в его губы впечатывается, когда он подходит вплотную. Он ее за руку, почти за локоть где-то ловит, когда у нее нога подворачивается, когда она уходить вниз начинает.

— Это оно было? — и голос у нее какой-то умоляющий почти; пускай он соврет ей даже. Пускай скажет, что да, что она забыла, как они целовались.

Но вместо этого Алек смотрит на нее как-то устало, руку ее себе на шею закидывает, плотно к своему боку прижимает — а ладонь на ее талии такая теплая — и выдыхает несколько мрачно:

— Нет, не оно.

После паузы:

— Пойдем, тебе надо проспаться.

А ей остается только головой отрицательно мотать. И мысленно просить не ненавидеть ее за это; и на утро не называть ненормально-больной-безумной.