Джейс фыркает и язвительно выплевывает, что хорош, блядь, ломать тут комедию. Он-то все видел, он-то помнит. И то, что между ними двумя было, не может вот так просто уйти. Исчезнуть по щелчку пальцев.

Он курит меньше, она почти не пьет. И лишь чуть подчеркнутее дистанцию держат, не касаются друг друга. Но все в порядке, все в полном порядке.

Она в объятиях Саймона чувствует себя вполне хорошо, вполне уютно и комфортно. Наверное, у нее в голове что-то коротит, когда она тратит почти три тысячи долларов за одни выходные. Косметика, туфли, украшения, даже новое белье. Все это дерьмо ведь способно заполнить пустоту внутри, правильно?

А ему приходится одернуть руку и остановиться, чтобы не позвонить Магнусу. Ничего хорошего из этого не выйдет.

Да и тут каждый сам за себя; нечего других втягивать.

v.

Он видит ее с Саймоном, внутри канаты со свистом, с треском рвутся. Нихуя Алек не в порядке, потому что Изабель смеется громко, губы тому под поцелуи подставляет. И краем глаза замечает брата.

Знает, что он видит.

Знает, по глазам его видит, что рушит его в крошку просто. Целует мальчишку — а тот всего на год младше ее брата, которого она мысленно всегда называла своим мужчиной — порывисто, прижимается чуть теснее.

Джейс прочищает горло, Джейс почти гаркает на нее, что нечего здесь устраивать порно.

Алек не может уснуть всю следующую ночь. И курит снова. Курит, пока не рассветет. А на мгновение кажется, что закрой он глаза, она обнимет со спины и тихим шепотом пробормочет, что ей без него не спится, что ему пора вернуться в кровать.

Только утром она обнимает Саймона, и ясно отчетливо, что тот спал в ее комнате.

vi.

Облажались; оба. Изабель и себе не признает, что снова играет, что снова позволила стать себе прежней. Она ведь играет Саймоном, играет его привязанностями. Алек для убедительности снова и снова повторяет себе, что вообще-то «их» никогда и быть не должно было.

Изначально он не должен был позволять себе ее касаться. Целовать. Пальцы в ее трусы запускать, губами к ее груди прижимаясь, слыша ее тяжелое дыхание, мешающееся со сдавленными стонами. Так что оно и правильно.

А сначала им уже не начать.

Дороги назад все уже закрыты; на дне зрачков друг друга читают.

(Изабель, наверное, чертова лгунья; она ведь помнит, как убеждала его, что у нее сил не хватит оставить его.)

И пальцы больше не дрожат, желания ворваться посреди ночи в комнату к другому тоже нет. Одна лишь горечь от того, что позволили друг другу дойти до шестой стадии.

Теперь уже никак.

Комментарий к 28

Пускай будет здесь; в конце концов, сборник и нужен, чтобы все в него сгружать.

one night stand — секс на одну ночь.

========== 29 ==========

Наверное, он просто уже не может слушать, как ее вечно «спасают» другие. Это не усталость, не раздражение и не ревность. Хотя именно на последнее он склонен все сталкивать и спихивать, будто это может хоть как-то оправдать его, как-то помочь. Изабель независимая; Изабель помощь готова принять от любого, кроме собственного старшего брата.

Алек разбивает лицо в кровь Рафаэлю — не помогает.

Наверное, он просто перегорел и выгорел настолько, что лишь как-то пассивно сам себе признается, что у всей этой истории далеко не родственный характер. Что-то такое, о чем он вслух никогда не говорил, о чем так и не дал ей и задуматься. Они же нормальные; они же здесь все нормальные. Такая хорошая ложь. Клэри двигается рассудком, кажется, после потери близких, после войны, которая не заканчивается, а лишь новый виток событий разворачивает. Джейс ломает сам себе пальцы, его из стороны в сторону морально швыряет. Руны, связующей их, нет; после его смерти и необъяснимого воскрешения все не так. Он сам давно живет с осознанием того, что на собственную младшую сестру смотрит временами неправильно. Изабель спасения ищет в других — больше, чем раньше; чаще и совсем неуместно, — наркотики больше не трогает, но уверенности в этом у него нет.

Алек язвит на каждую вторую фразу, сказанную Саймоном в его присутствии — не помогает.

Наверное, он просто хочет какой-то обыденности, банальной будничной жизни. Просыпаться в лофте Магнуса, собирать детей в сад, выпивая меньше половины чашки кофе по дороге, проводить летучку в начале дня, потом часа четыре разбирать бумаги в кабинете, вечерами ходить на вылазки с Джейсом, а там забирать детей и возвращаться домой к своему парню. Это звучит так просто, так скучно, что о таком и думать не стоит. Но это проще, чем окружающая реальность. Проще, чем смотреть как чем дальше, тем сильнее все обваливаться на голову, как херовые потолки в заброшенном и так никем и недостроенном здании.

А она ладонь его своей сжимает, спрашивая, ну а как он держится, что он делает, чтобы не погрязнуть во всем этом дерьме. Алек не знает, понятия просто не имеет. Зато он знает, что уже устал слушать, как ее снова «спасают». Мелиорн, Себастьян, список получается длинный. Его тошнит, кажется, буквально уже от всего этого. Для нее просто лучшего хочет; не этого всего.

И уж точно не того, чтобы однажды она узнала, какие именно мысли по отношению нее порой снуют в его голове туда-сюда, не затыкаясь уже последние года полтора.

========== 30 ==========

Война заканчивается, и остаются последствия. И проблема-то как раз в этих самых последствиях; когда открываешь глаза на следующий день после окончания всех военный действий, и наконец доходит, что все там — в прошлом, позади; время к нормальной жизни возвращаться.

Негласное правильно — то, что было во время войны, необходимо забыть. Жить так, будто эти руки не убивали людей, будто эти руки не были готовы разодрать живого, причинить невыносимую боль, а желание выжить не толкало на самые безумные поступки, на отчаянные и жестокие. Это вроде как посттравматический синдром, только не он — когда взгляд на зеркале задерживается, когда отвести его не получается. И он знает, что собирался бриться, но все равно продолжает на свое отражение пялиться. Все это — один и тот же человек; шрамов больше, потрепало достаточно, но человек тот же. Все вокруг живут так, будто ничего не было.

Клэри ночами орет от кошмаров, Джейс дергается от неожиданных прикосновений, Изабель запирается в ванной и иногда ревет часами, Саймон голодом себя неделями изводит.

Всех их побило, пошвыряло и вытрясло.

А они якобы целые, они якобы нормальные, ничего якобы и не было.

Для Алека все было; вот в чем его проблема. Алек не забывает и себя не оправдывает. И самое хреновое — то, что он видит во взгляде сестры.

Они умереть должны были завтра, они сдохнуть должны были. У них не было времени, у них никакого будущего не было, у них не было ничего. Кровь по организму подгонялась страхом; и была абсолютная темнота, когда она вдруг тупо губами к его губам прижалась.

— Из, это неправильно, — все, на что хватило сил; хрипло и с какой-то усталостью.

— Мы умрем завтра, — у нее был до сорванных связок тихий шепот, почти лихорадочный, пока она фалангами его лицо гладила, пока волосы его сжимала так, что он боль чувствовать начинал; боль в напоминание, что живы. И губами по его губам, нестабильно как-то, постоянно отрываясь, возвращаясь обратно: — Поцелуй меня. Пожалуйста. Поцелуй меня, я все сама сделаю, ты просто поцелуй, пока мы еще живы.

Он не помнит — не хочет помнить, — почему все же поцеловал, зато слишком хорошо помнит, что ее язык в его рту лежал и двигался слишком правильно.

Ничего не было; войны как будто бы не было. Они все смеются, размешивают сахар в чашках, Клэри головой к плечу Джейса прижимается, в очередном витке смеха тонет. Алек чашку в руках крепко сжимает, взглядом в собственную сестру впиваясь.

— У тебя все хорошо? — интересуется она, слишком широко улыбается; а во взгляде ничего. Она не помнит, она забыла. Это вроде бы тоже часть войны была, а о войне сейчас не говорят. — Спал нормально?

Следит за ней долго, с заметным запозданием отвечает: