И цедит:

— А ты просто напыщенный индюк, который ничего не видит у себя под носом.

Не один он, она ведь тоже не замечает очевидного. Не видит, как летит без тормозов на бешеной скорости с горы под названием «рассудок». Как смотрит на него почти по щенячьи, как готова сломать ему пару ребер за то, что он снова подвергает себя опасности из-за Джейса, из-за Магнуса, из-за кого бы то ни было.

У нее ведь проблемы, сдвиг по фазе. Она хочет его. На полном серьезе. И сколько бы ни было ярких улыбок, флирта и уверенности в себе, за этим всем ей не удается спрятаться от себя. Не получается. Она пьет для храбрости несколько шотов и признается ему, выдает все как на духу. А Алек смотрит долго, молчит. Она целует его порывисто и ведь совсем не боится, что он назовет ее извращенкой, больной на голову и потерявшей рассудок. Изабель уверена, что растоптать ее, размазать в грязь ее брат просто не способен. Слишком уж другой вкус на языке остается после его поцелуев.

Все это имеет срок годности, и рано или поздно к ним обоим вернется здравый смысл. Вернется, иначе и быть не может. В этом она уверена абсолютно. С этим спорить нет смысла, врать себе бесполезно.

Но она ночью почему-то в который раз прокрадывается к нему в комнату, залезает под одеяло и облегченно выдыхает, когда он в полудреме, почти заснув, притягивает ее к себе и целует куда-то в плечо.

Изабель Лайтвуд дефектная, когда дело касается мужчин; она им совершенно не верит.

А ее родной брат — единственный, наверное; единственный, кого она может вспомнить и назвать — никогда и ничего ей не обещает.

========== 16 ==========

— Ты должна перестать меня так пугать.

У Изабель ноги ватные, перед глазами пятна, и она только плотнее прижимается к брату, переносицей упираясь ему в шею. Она не спрашивает, куда он ее несет, почему Джейс был такой уставший и в крови — там, в зале — и про странное поведение Клэри. Ни слова. На языке совсем другой вопрос крутится.

Руки ее слушаются плохо, но даже если она отпустит, даже если ладони выпустят шею, соскользнут с его плеч, ничего по сути не изменится. Алек ее держит; Алек ее держит, а она знает, что он не уронит. И спина ноет, лопатка болит, хотя боль и притупляется действием руны.

Она задает вопрос где-то в середине одного из коридоров:

— Что произошло? — слабо, еле шевеля языком. Ей бы поспать.

Алек молчит, его ладони — одна чуть ниже груди, даже до талии не доставая, другая практически на середине бедра — греют. Держат, что важнее. Но Изабель лишь отмечает, что от него исходит тепло. Тепло, которое ей сейчас необходимо. Носом она тянет воздух, кончиком трется о его шею.

— Все хорошо, теперь все хорошо, — убеждает он ее.

Ногой отпихивает дверь. Еще несколько шагов и опускает ее на кровать, Изабель отпускать не хочет его, ее холодным потом покрывает, захлестывает чем-то странным. Вроде страха. Вроде послевкусия от страха.

— Алек, что я сделала? — говорит она обеспокоенно, пока он подкладывает ей подушки под спину.

— Ничего, — поспешно отзывается он. — Ничего. Ничего ты не сделала.

Она ловит его за руку, сжимает несильно ниже запястья, и вряд ли это ее заслуга, но Алек все же садится рядом на кровать. И взгляд у него такой — то ли потерянный, то ли напуганный, — она не понимает. Ей как будто по голове ударили, еще и чертова лопатка ноет. Он обнимает ее, привлекая к себе за шею, больше даже сам к ней прижимаясь, дышит ей четко в макушку.

— Я убил ее, — признается на одном дыхании, пальцы сестры сильнее впиваются в его руки, как будто он сейчас отпустит. — Я убил Джослин, Изабель.

Когда они пересекаются взглядами, когда почти выпускают друг друга, она отрицательно качает головой. Не верит. Не мог. Это все ложь какая-то. Развод. Бред откровенный.

— Это… — начинает она, но найти слова не получается.

Алек говорит:

— Есть запись. Демон вселился в меня, и я убил ее. Она там, Изабель. Мертвая. И это я ее убил.

— Не смей так говорить, — она шипит на него. Алека передергивает, в этом шипении он слышит демона. Демона, кинувшегося на него в обличие его собственной сестры. — Ты не убийца, Алек.

Это не помогает заглушить чувство вины. Не помогают и руки Изабель, прижимающие к себе. Он оттопыривает часть ее майки, чтобы удостовериться, что рана затянулась, что руна подействовала. Корка застывшей крови, плотная и твердая. А сестра гладит его по голове, как маленького; будто он не убил мать Клэри сегодня, будто он всего лишь испугался нескольких пауков на стене в подсобке.

— Тебя трясет, — бурчит он ей в плечо.

Изабель улыбается. Ее знобит, но это такие мелочи. Это все такие мелочи. Она не говорит брату, что намного хуже было бы, если бы ситуация пошла наоборот. Если бы демон убил его, находясь в теле Джослин.

— В шкафу должно быть второе одеяло, — на выдохе, прикрывая глаза, пальцами перебирая его волосы.

Когда Алек отстраняется, когда она перестает чувствовать на своем теле его руки, на несколько секунд ее снова захлестывает странное чувство, то самое, что к страху близкое. Он смотрит четко ей в глаза.

— На несколько мгновений мне показалось, что мы никогда не сможем вытащить эту мерзость из тебя, — звучит обреченно, выглядит со стороны, наверное, еще более обреченно; оттого, что он сидит к ней так близко, сжимает в ладонях ее лицо; Изабель рада, что их никто сейчас не видит.

Ее попытка улыбнуться тонет в поцелуе. Никакой бешенной страсти, никаких попыток сорваться с цели, слиться воедино, никакого ощущения душащего вожделения и чужого-нужного языка почти в самой глотке. Вместо это попытка зацепиться друг за друга; с клинком под горлом он не признается, что это отчаяние, отчаяние и страх. Он ведь даже выстрелить в нее не смог, зная, что демон, находящийся внутри нее, церемониться не будет.

— Я бы никогда себе этого не простил, — выдыхает Алек после.

«Знаю», — застревает в глотке.

— Прости, — звучит вместо этого, и Изабель невесомо касается его губ своими.

В шкафу все же находится второе одеяло. И после недолгих препираний она даже соглашается поспать несколько часов, чтобы прийти в себя. Все лучше, чем не иметь выбора и спать под действием руны. Она не просит его остаться, сжимает ладонь на секунд семь, вряд ли больше, и закрывает глаза.

И это «прости» даже не за то, что она ударила его, не за то, что швырнула на пол. Изабель и не помнит, что вообще могла натворить. Это «прости» звучит за то, что в который раз напугала его. Вечно она его пугает, начиная с самого первого совместного задания, с первой миссии. Он и так слишком много себе не прощает, и так постоянно за что-то несет ответственность перед самим собой.

— Я буду в норме, — обещает она сонным голосом, лежа на левом боку.

Он целует ее в висок, пальцами по голове гладит.

— Знаю. Засыпай, Из.

Когда она просыпается, она не помнит, что произошло раньше — она выпустила его руку и уснула или он ушел, а лишь потом она заснула.

Оно, наверное, и неважно после всего, что произошло за этот сумасшедший день. Важнее, что оба живы, что хотя бы на сегодня они оба живы.

========== 17 ==========

Пока от нее пахнет духами, все хорошо. Запах алкоголя хуже.

Изабель носит на лице улыбку, как оружие. Или как попытку удержаться на плаву и быть собой. Продолжает красить губы в красный и делает вид, что ничего не происходит. А потом возвращается посреди ночи настолько пьяная, что путает свою комнату с комнатой брата и долго не может понять, почему дверь закрыта, почему ручка не поддается. Психует и ударяет ладонью по двери, оседает на пол рядом и так и сидит, не в силах встать.

Лишь удивленно поднимает взгляд на Алека, когда он, заспанный, открывает дверь и садится рядом с ней на пол.

— Что ты забыл в моей комнате? — икая, еле связывая слова.

— Ну хотя бы то, что это моя комната, — звучит в ответ.

На лице у нее удивление неподдельное, смотрит на него большими глазами, как будто он сказал какую-то ерунду несусветную. Потом доходит. Потому что дверь в ее комнату справа. Напротив. И она только что пыталась вломиться в комнату к собственному брату. Прямо посреди ночи.