Не так уж и давно они оказались в лесу. Читатель наш, внимательный друг, помнит, как шведскому полковнику Даннеру не повезло. Эти четверо солдат как раз и были из его людей. В тот несчастливый для них день ударили разбойники в голову отряда, и почти сразу же полковник был убит. Тут же лесные разбойники ударили и в хвост отряда. И так они мощно нажали с двух сторон, что посреди дороги образовалась давка. И эта давка всё нарастала, шведские кавалеристы, растерявшиеся без привычных команд своего многоопытного Даннера, были скоро смяты, оттеснены с дороги в лес. Но и тут их поджидали разбойники — с остро затёсанными кольями наизготовку. Всадникам было не пробиться, ибо ранили колья лошадей и в каких-то канавах ломали лошади ноги... Этим четверым — Карлу, Мартину, Оке и Георгу, — выбитым или вывалившимся из седел и не запутавшимся в стременах, посчастливилось избежать разбойничьей дубинки или крестьянских вил в живот. Бросив лошадей и амуницию, бросив гибнущих в жестокой схватке товарищей, они укрылись в густых кустах и таились там, пока дело не кончилось.

А когда стало тихо в этом злосчастном месте, они бежали вглубь леса. Потом опомнились: зачем так далеко бежали? От страха, понятно; не хотели попасть в руки к разбойникам. Сообразили, что от дороги уходить далеко нельзя. Но и по дороге вчетвером ходить опасно; разумнее, решили они, будет ходить тайно вдоль дороги. Но как только они это сообразили, пришла ночь. До утра мёрзли беглецы под каким-то кустом, прижавшись друг к другу; не сомкнули глаз. А утром стали возвращаться к дороге, но дороги не нашли. Плутали — будто нечистая сила водила их по лесу и путала им следы. И решили оставить пока поиски дороги, ибо хоть возле неё, хоть по ней, а армию шведскую им теперь никак не догнать. Фортуна не была к ним так зла, как к другим из отряда Даннера; и это следовало понимать и ценить. Но по дурной погоде далеко ходить — только к смерти прийти...

В каком-то овраге держали совет. Карл сказал, что надо где-то здесь, в лесах, затаиться и дождаться весны, а там уж и решать, куда идти. Георг заикнулся, что можно было бы ночами идти по дороге — попытаться догнать своих. И хорошо бы обзавестись лошадьми. Но Мартин и Оке его не поддержали. Да и где же лошадей теперь найдёшь? Все лошади давно прибраны — не русскими, так местными мужиками... или съедены волками. Разве что у кого отнять? На этот счёт Мартин и Оке здраво рассудили — надо сначала найти, у кого отнять. Усталость, холод и сырость совершенно сломили их дух, и они только и помышляли о том, где бы найти понадёжней убежище, чтобы отлежаться в нём, согреться и обсохнуть. Хорошо бы ещё найти еду...

Так оголодали, что готовы были съесть друг друга. Перебивались мёрзлыми ягодами. Спустя день-другой, немного кормясь, вышли они на какое-то пожарище. Хутор когда-то здесь был. Рылись в завалах остывших головней, надеясь отыскать погреб — может, даже с едой. Погреба они не нашли, как и еды никакой; под руки им попадались угли, зола да навоз... зато нашли полуобгоревший топор под чёрной печкой. Только позже они поняли, какой удачей улыбнулся им этот топор.

Этим топором в глухом углу чащи, куда и зверье не захаживало, они за два дня поставили сруб — не очень большой, но достаточно крепкий, чтобы стать им надёжным прибежищем до весны.

Пока трое товарищей ставили сруб, Георг ходил по лесу в надежде отыскать хоть какую-нибудь пищу. И однажды набрёл на звериную тропу. Он выкопал яму на этой тропе, долго караулил и дождался наконец счастливого часа: попала в яму лесная коза, весьма упитанная, надо сказать, была эта коза в предзимнее время — едва дотащил её удачливый охотник до того потайного места, где уже возвышался новый сруб.

Карл, Мартин и Оке не знали даже, чему больше радоваться — надёжной кровле над головой или добыче охотника. Навалив еловых веток на земляной пол в срубе, все четверо возлежали на этом ложе, мягком и душистом, рвали зубами мясо, по которому давно истосковались, мечтали о трубочке табаку и о кружке пива, да не какого-нибудь жиденького кислого пойла, разбавленного пять раз, — вроде того, что пили они в местных придорожных корчмах, — а настоящего, домашнего, честного шведского пивца, от которого в голодных кишках наступил бы праздник...

Согревшись и насытившись, вспомнили они песню.

Мартин затянул куплет, Оке поддержал, потом и другие присоединились, и вот уже будто не в лесу глухом, не в болотах литовских они обретались, а в родной Швеции были, в живописных горах, среди скал-исполинов, острыми зубцами воткнувшихся в небеса, среди бурных горных рек, шумных порогов и водопадов, среди ручьёв, вытекающих из таинственных гротов, обиталища эльфов и троллей, среди фьордов они были с недвижной водой, в коей, как в зеркале, отражались то низкое северное солнце, то звёзды, то высокие борта гордых кораблей, и зрили они внутренним взором красивую женщину, обращавшуюся к герою с такими словами:

Впервые за много дней они почувствовали себя защищёнными. Воспряв духом, поверили в свои силы и в то, что удастся им избежать смерти в этих покинутых Богом местах. Вот как удивительно действуют на людей, ещё вчера прощавшихся с жизнью, сытный ужин, тепло и добрая старинная песня.

Война войной, а праздников не забывали. Дождались и волшебного праздника Рождества Господня. Украшали хаты: было голодно, да красиво. Ходили девушки на перекрёстки петь колядки. А ещё и высокое славно выводили:

Серебром разливались, хрусталём звенели в морозном воздухе, в тихой ночи их чудные голоса. У кого было не пусто в тайнике, пекли овсяные блины. Надевали на святки рожу, ходили с вертепами и со звездой, славили Христа. Затевали святочные игры. Смотрели на небеса — тёмные ли Святки, светлые ли? Вспоминали приметы — уродится ли горох, уродится ли хлеб, будут ли молочные коровы, будут ли ноские куры, не разгуляется ли слишком зима?.. И повсюду гадали. И ходили по домам наряженные, по святочному обычаю колядовали. Затягивал у ворот, у дверей детский задорный голосок: «Я маленький хлопчик, принёс Богу снопчик, Христа величаю, вас со святам[83] поздравляю!» Едва «хлопчик» уходил, подтягивался хор: «Коляда, коляда! Подавай пирога, блин да лепёшку в заднее окошко!»; а то девушки выводили нежно-ангельскими голосами: «Подайте коровку — масляну головку: на окне стоит, на меня глядит» или «Подайте блинка — будет печь гладка!..»

И Красивые Лозняки стороной не обходили. Знал народ, где ещё можно чуток покормиться в голодные времена; помнил народ, что Ланецкие никогда не бывали скупы, в святочной подачке никому не откажут; от себя отнимут, другим дадут, голодного одарят, нищего приветят, честь сберегут. И не ошибался народ: подавали, была печь гладка; не репкой, не редькой и луком встречали колядчиков, а сладким пряником и пирогом, масляным блинком да душистой лепёшкой, сушёными ягодами и мочёными яблоками, кого квасом угощали, кого уваживали пивом, а кого и водкой одаривали. Весьма широкую тропку протоптали ряженые в снегу. Да не одну: и от Рабович тропка была, и от Улук. И по ним из других ещё тянулись деревень.