– Смотри, – он протянул мне свое новорожденное дитя.

Рукоятка опустилась в мою ладонь, как драгоценность.

– Нож, – констатировала я, пытаясь прийти в себя после увиденного – не могла поверить, что магическая ночь завершилось. – В самом деле.

– Это… это… медитация. Понимаешь ли ты… понимаешь, – он вдруг захлебнулся, чего с ним никогда не случалось, – это очищение. Как бы тебе описать… Это перерождение, как у Христа, которому был дан второй шанс.

– Шанс?

– Как у грешника.

– Христос – грешник?

– Он преодолел искушение дьявола, но не искушение добром.

– То есть?

– Мир – целостен. И в нем присутствует два полюса: добро и зло. И Христос отринул эту целостность, он выбрал один полюс. И ему был дан второй шанс охватить зло, и он спустился в Ад…

– Зачем ты мне это говоришь?

– К тому, что христианство однобоко. И тебе не обязательно ему следовать. Ты можешь следовать собственному пути.

– Слава, у тебя кто-нибудь есть? – пришло мне в голову.

– Нет.

– Твои родители умерли?

– Да.

– А я почти не общаюсь с матерью. С тех пор, как она ушла от нас с папой, она все равно что умерла.

– Когда люди уходят из твоей жизни, это освобождение.

– Освобождение?

– Значит, они выполнили свою функцию и больше тебе не нужны. Значит, ты продвинулась на ступень выше, чем была.

– Все же я предпочла бы, чтобы она осталась.

– Никогда ни о чем не жалей. Жалость – то, что тянет нас вниз. Замедляет развитие.

– Не все служит росту.

– Все. А иначе зачем быть?

– Ты – эдакий коуч.

– Кто?

– Коуч. Тренинги личностного роста. И все такое.

– Не смеши меня. Я тебе рассказываю, как я живу.

– Знаю-знаю. А какими были твои родители?

– Теми, кто вырастил меня таким, каким я стал.

– Ясно. Я очень любила своего папу.

– Это видно.

– Это как?

– У тебя на поведении печать, – он усмехнулся.

– Жаль, что он не увидел Париж. Не успел дождаться, пока кончится запрет на выезд за границу. Он же невыездной был. А так хотел. Странный у него был выбор профессии. Ему бы филологом. Он так любил французский. А про работу ничего не рассказывал. Вообще. Никогда. Мы с матерью толком до конца и не понимали, чем он занимается. А потом случилось Это… И мать ушла. Хотя мне думается, что она ушла не от него, а от меня.

– Да, я знаю, что ты мастер-фантазер. И не такого насочинишь.

– Если бы только мы с Тиной не были так похожи…

– Твоя фантазия не знает границ.

– С чего ты взял, что это фантазия?

– Когда ты говоришь, над твоей макушкой звездочки вьются.

– Смеешься надо мной.

Но я не обиделась. Обида была вне рамок наших отношений. Обида – из детского, молочного. У нас ей не было места. У нас все было по-другому. Рядом с ним мне не хотелось ничего выдумывать, хотелось просто быть. Может, это оттого, что Слава прирос к земле, к природе. Он естественный. Его поступки, его слова. Он говорит то, что думает, и не стремится показаться кем-то другим. Мне очень повезло, что мне удалось встретить такого человека. И даже если я не полюблю его, память о нем навсегда останется со мной.

– Что у тебя с коленкой?

Я собрала ноги, раскиданные по столу, и подперла ими подбородок.

– У тебя есть история, которой ты не делишься. Мне интересно, что в ней спрятано.

– Я попала в аварию, и мне зашили ногу. Остались шрамы. Ничего интересного.

– Поэтому ты умолчала об этом?

– Это неприятно вспоминать.

– Дай подумать… тебе было семнадцать лет.

– Восемнадцать.

– Ну конечно, ты немного оттянула.

– Ты о чем?

– Будешь притворяться?

Я провела пальцами по колее, прижившейся на моей коже.

– Ты что-то придумываешь.

– То есть, в тот год, когда твоя сестра покончила с собой, ты жила как ни в чем не бывало и ни о чем не помышляла. И случайно попала в аварию?

– Слава, почему ты вообще завел этот разговор?

– Потому что над твоей макушкой вьются не только звездочки.

– Сейчас раннее утро, мы не спали всю ночь, и тебе что-то стукнуло в голову.

– Да, меня осенило. Подтверди мою догадку.

– Не знаю, что я должна подтвердить. Оставь меня. Я хочу спать.

– Ада, я этого не оставлю. Скажи мне.

– Что тебе сказать? Зачем ты меня мучаешь?

– Не ровен час, ты опять попадешь в беду.

– Что ты каркаешь! Оставь меня!

– Скажи, что ты больше не думаешь об этом, и я отстану.

– Да думаю я! Думаю! – Слава выстроил воронку, в которую скатились мои слова.

– Так что случилось во время той аварии?

– Я бросилась под машину, доволен? – меня трясло от злости.

Но что-то внутри меня говорило, что он задавал правильные вопросы. Вопросы, которые никто мне ни разу не задавал. Тогда, семь лет назад, родители списали происшествие на мою невнимательность, на то, что я проглядела красный. Матери было все равно, папа бы ни за что не догадался. Я не хотела жить без Тины, хотела вновь испытать, каково это, быть цельной, но для этого необходимо было умереть. Тина ждала меня, одна, ждала, когда мы вновь станем одним. Ничто не волновало меня больше этого. Я злилась, но не на Славу, а на Тину, за то, что она ушла.

– Пора тебе с этим разобраться. Ты знаешь, почему твоя сестра покончила с собой?

– Нет.

– И никогда не пыталась узнать?

– Накануне она поссорилась с молодым человеком. Но я никогда не верила в то, что это стало причиной.

– Отчего ты не выяснишь, что ее подтолкнуло? Может, тогда тебе станет легче?

– Мне никогда не станет легче.

– По крайней мере, у тебя будет ясность, которой тебе не хватает сейчас.

– Еще ты должен спросить, как так получилось, что я не знала, что происходит с сестрой.

– Тебе задавали этот вопрос?

– Нет, а должны были. Я не знаю, как это вышло. Мы с ней мало общались последние пару лет. Я думала, наш разлад – это самое тяжелое испытание в моей жизни. Она ушла сама. Это большой грех.

– Не во всех культурах. У ацтеков, например, была специальная богиня для самоубийц, Иш Таб. Самоубийство через повешение считалось подвигом. Стоики причисляли суицид к достойным поступкам, если он вел к свободе, японцы верили, что харакири – выход, когда оно способствовало сохранению чести и достоинства. Это вопрос моделей, принятых в обществе. Не больше, не меньше. Ты сама-то как относишься к смерти? Что для тебя – смерть?

– Это когда отрезают половину тела и заставляют жить с одной. Как ты пережил смерть родителей?

– Как любую другую. Ее не нужно переживать, пережевывать. Смерть есть смерть. Каждый станет подножным кормом, стоит ли устраивать по этому поводу столько шума?

– И собственная смерть тебя не волнует?

– Не больше, чем чужая.

Мы вышли на улицу. За окном, как бутон, увядала утренняя заря. Я закрыла глаза и сглотнула, проталкивая шерстяной клубок, раздражавший грудь, вниз по пищеводу.

– Я так не могу. Я хочу, чтобы никто не умирал, я хочу, чтобы мои близкие жили вечно. Я хочу, чтобы от меня никто не уходил. Я хочу…

– Ну, хватит, хватит. Пойдем спать. Тебе через несколько часов на работу. Кем ты там работаешь?

– Программистом.

– Каждый раз, когда слышу это от тебя, вздрагиваю.

– Я могу не ехать в офис, ноутбук у меня с собой.

– Тогда днем я не дам тебе работать.

Но позже Славу вызвали, и он оставил меня одну. Сварив кофе, я расположилась на кровати с ноутбуком. Ночной озноб продолжался, и пальцы отказывались печатать код. Отбросив бессмысленное занятие, я накрылась с головой одеялом. В голове трещало логическое if-then-else. На что я могу повлиять, кроме настоящего? Могу ли перевернуть прошлое, внеся в него недостающую часть мозаики? Прав ли Слава, говоря о том, что я упускаю важное, не узнав причину суицида сестры? Почему раньше я об этом не задумывалась? У нее были друзья в школе, с которыми она общалась в последние два года, и они могли знать больше, чем я, живущая с ней под одной крышей. Почему родные люди так мало знают друг о друге, позволяя незнакомцам расставлять точки над «и» в жизни близких? Значит ли мое незнание, что я никчемна, или это естественный процесс? Тина не хотела со мной общаться, не хотела поверять мне свою жизнь. Сколько я мучила себя вопросом, что между нами произошло, и не находила ответа. Лет в пятнадцать в нее вселилось нечто, что отдалило ее от меня. Она забыла наш язык, забыла нас, забыла, что чужие запахи не несут в себе ничего родного.