Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Мы познакомились с Иваном, когда ему было семь лет. Иван остался без родителей еще младенцем. Его нежности и ласки хватило бы на нескольких домашних детей. С тех пор я начал приходить к нему в интернат и рассказывать о своей работе. Он заслушивался меня. Я приносил ему деревянные мечи и водяные пистолеты, и иногда забирал на выходные, чтобы отвезти в тир. Пацан рос на моих глазах, и его любовь вылилась в преданность. Сейчас мне сорок два, а ему семнадцать, – пришло время готовить замену.

Они лежали, отгороженные от мира криками, оружием, потом, мочой и кровью. Их три дня не выпускали из помещения. Террористы сновали между ними, придавливая к земле весом автоматов и видом масок. Им все было чуждо. Когда нам удалось проникнуть в здание, мы побежали по залу, убивая одного захватчика за другим. Один пытался схватить женщину, я ударил его прикладом по зубам. Трое у заднего выхода подняли руки, и я расстрелял их прямо у стены.

После я выносил на руках детей. Они тяжело дышали. Маленькие обескровленные тела стали совсем легкими. Я нес маленьких ангелочков, наполненных благословением и легкостью.

Рассказываю Ивану об операции. Он сидит за столом на моей кухне и восхищенно слушает про то, как команда просочилась в помещение, словно вода, во все возможные щели, и не оставила террористам выхода. Иван расспрашивает, как я забирался по крыше и спускался по стене вниз, отталкиваясь ногами. Его мир расцветает и преображается – это видно по глазам. Я показываю ему свою татуировку, и он хочет сделать похожую. Тотчас мы идем к мастеру и воссоздаем химеру на его груди.

Спускаясь на машине с косогора, я въехал в огромный валун. Машина не подлежит восстановлению, но я отделываюсь несколькими ушибами и переломом. Когда кость выходит наружу, от болевых ощущений теряю голос. Всматриваюсь в открытую рану, как в возможность познать настоящее. Ничто так не возвышает душу, как излом в теле. Мое увлечение ездой по бездорожью впервые натолкнулось на препятствие. В обыденное время нанести себе увечье легче, чем в рабочее.

Здоровой ногой я выталкиваю смятую дверь и выбираюсь наружу. Вокруг никого нет, до ближайшего населенного пункта девять километров ходу. Сняв ремень и перевязав ногу, медленно ползу в сторону дороги. Рана на лбу кровоточит, и начинает ныть голова. Добравшись до перекрестка, я принимаюсь ждать, когда проедет первая машина. Ожидание длится несколько часов, за которые я дважды успеваю заснуть или потерять сознание. Старичок на покосившемся автомобиле соглашается подвезти меня до ближайшей больницы, с отвращением косится на перевязанную ногу, не может отказать себе в удовольствии лишний раз поморщиться.

Теперь на несколько недель я прикован к кровати.

Лежа в постели, вспоминаю Варвару. Последние дни она не выходила на улицу, и я проведывал ее. Мы познакомились, когда мне было шестнадцать и я отдыхал у бабки в деревне. У Варвары была роскошная черная коса и большие карие глаза. Из-за редкой генетической болезни она была словно прозрачной, но мы гуляли с ней по рощам, останавливаясь на отдых, и вели разговоры о религии. Она знала, что ей осталось немного, и не спеша к этому готовилась. Ее хрупкость привлекала меня. И мне не терпелось попробовать ее на вкус. Но Варвара завещала себя Богу, пообещав бросить страсти в костер во имя главной любви. Мы вместе ходили в церковь, где она молилась, покрыв волосы косынкой.

«Любовь к Богу, – говорила она, – требует безоговорочной отдачи. Ты не можешь ни на что рассчитывать, ни о чем просить, у тебя нет никаких гарантий, но ты должен верить, что Бог услышит твои мольбы и примет и простит тебя».

Я позвал ее на танцы, где, обняв рукой, приподнял над полом и повел по кругу. Ей стало не по себе, когда я приблизил губы к ее щеке. Она оттолкнула меня, расплакалась и сказала, что больше никогда к себе не подпустит. Но уже через неделю ее мать пришла в гости к моей бабке и сказала, что Варваре хуже и она хочет меня видеть.

Больше она не вставала, и я ходил к ней домой, где мы подолгу беседовали о вере. Она просила меня не мучить и понять ее. Я молча кивал, надежды у меня не осталось. Лето подходило к концу, и скоро я должен был вернуться в город. В день отъезда я пришел к ней попрощаться. Она не хотела со мной разговаривать, но потом все же перестала на меня обижаться, и мы разговорились о совместно проведенном времени. Тогда ее глаза вспыхнули, и она слабо притянула меня к себе, прижав к груди. Она нехотя говорила нет, когда я залез на нее сверху, поднял ночную рубашку и вошел в нее. После мы лежали в кровати, и я гладил ее по голове, пока она тихо плакала. В тот вечер я уехал. На следующий год, когда я вновь приехал к бабке в гости, она мне сообщила, что Варвара умерла через два месяца после моего отъезда.

Перелом медленно заживает, а пока я передвигаюсь по дому на костылях. Вследствие долгого пребывания дома приучил себя пить чай с шестью ложками сахара. Иван навещает меня, как некогда я его в интернате. Помню, как он рыдал, когда воспитатель из-за сильного конфликта отправил его учиться на краснодеревщика. Я вступился и помог ему переопределиться в училище. А еще хорошенько отругал за непомерную жалость к себе. Ему многому предстояло научиться. Например, что жалость к себе разрушает похлеще рака с метастазами.

Когда Ивану было лет восемь, я присел к нему на скамейку и спросил, почему он не играет с ребятами. Он ответил, что игры их жестоки, и что ему лучше сидеть одному. «Но разве Бог одинаково не сотворил и людей, и землю? Все создано единым Творцом, и не стоит избегать его созданий», – рассказывал я ему, а он внимательно слушал. Я был тем человеком, к которому он потянулся и который украсил своим появлением его детские одинокие года. «Все создал Бог, – говорил я ему, – все имеет одинаковую ценность и ничего не стоит бояться, но брать в свои руки и создавать реальность вокруг себя». «Кто же тогда Дьявол?» – спросил Иван. «Бог и Дьявол есть одно, – отвечал я ему, – одно зерно, это человек придумал его проявлениям разные имена, человек разделил единое на два. Оттого многие люди боятся собственной тени. Но тебе не нужно ничего бояться: пока ты владеешь собой, твоя реальность у тебя в руках».

Иван присоединился к сверстникам, но те поколотили его. В коротких штанишках, оголявших синяки и окровавленные коленки, он сторонился меня, когда я пришел его навестить. Я рассказал ему, что не нужно бояться боли, что это дорога к единому. Боль отодвигает иные ощущения на задний план и оставляет тебя одного перед несотворенным. И если в это мгновение удается не поддаться боли, проигнорировать ее, происходит касание вечности. Он не понял ничего из того, что я объяснял ему, и только тихонько всхлипывал. Я приобнял его, и он попытался расплакаться. Тогда я отпустил его и сказал, что в момент, когда он дает волю чувствам, единое вновь делится на два, и в мир возвращается Бог и Дьявол, которые даруют страдание.

Иван напоминал меня в детстве: я тоже сторонился людей. Я презирал их. Они были наполнены злобой и жалостью к себе, их настроение было переменчиво и редко соответствовало реальности. Ужас наполнял меня при мысли, что я один из них. Детство прошло в борьбе с собственной человеческой природой, которая мне претила. И лишь со временем мне удалось усмирить презрение и позволить окружающим быть такими, какими они являются. Равнодушие – это нуль, из которого возможно взирать на мир, не теряя безупречности в оценке.

Еще хромая, покупаю новую машину: выбирать не приходится, я беру такой же джип. Эта марка меня никогда не подводила. Она позволяет мне добираться до мест, где маловероятно присутствие человека, где сердце радуется чистоте и первозданности воздуха и земли. Я ложусь ничком, сгребаю лесную пожухлую листву руками и вдыхаю запах. Вековые сосны безразлично взирают на меня, допуская в ветвях игру ветра. Я могу лежать часами, пока не насыщусь уединением и отдохновением от человеческого.

2
{"b":"639392","o":1}