Лили Гретхен подошла к бортику качающегося на пятибалльных волнах судна и, перегнувшись через перила, отправила за борт содержимое желудка. Спазмы душили Лили недолго, ибо она с утра практически ничего не ела, только пила тёплую воду с лимонной кислотой. Девушка выпрямилась и полной грудью вдохнула солёный морской воздух. «Инфлюэнца и морская качка в придачу, что может быть хуже такого сочетания»? – подумалось ей. Затем она вытерла рот платком, нащупала в кармане широкой юбки конфетку и, развернув фантик, сунула малиновый леденец за щеку. Через несколько мгновений, почувствовав облегчение, Лили опустилась в добротно прикреплённое к палубе плетёное кресло, закинув ногу за ногу, и расслабилась. Шторм затихал, болтанка судна улеглась.

У неё было мерзкое настроение и такое же гадкое ощущение от того, что болело горло, ныли уши. Мучивший ночью сильный жар спал, однако утром опять поднялась температура, невысокая, но противная субфебрильная. Корабельный врач измерял теплоту тела Лили странным термоскопом времён Фердинанда II, похожим на маленького лягушонка. Он считал подъём температуры положительным признаком сравнительно хорошего иммунитета. Якобы таким образом организм активно боролся с контагиями, вызвавшими эту инфлюэнцу. Но Лили могла согласиться с этим лишь отчасти, рассуждая иначе: «Если бы иммунитет действительно был «хорошим», то я не заболела бы вовсе. Доктор, наверное, думает, что, изъясняясь медицинскими словечками, он скорее вылечит пациента? Да за время болезни раньше я преуспею в латыни». Гнев, всё сильнее нарастающий изнутри с каждым приступом, ослабил железную хватку, разжав острые когти, и жертва обессилено отдалась посильному занятию – созерцанию зрелища за бортом фрегата.

Куда ни кинь взгляд, простирался морской пейзаж, налево, направо и кругом – вода, сплошь тёмная, серо-зелёная вода – ни намёка на дикие и необитаемые острова или скалы, торчащие острыми кинжалами из воды, ни полоски земли на горизонте, ни даже проплывающего мимо корабля. Лениво парящие чайки изредка взмахивали длинными крылами, да белёсые буруны резво выбегали из-под рассекающего волны носа судна. «Откуда здесь взялись чайки? Прибрежные птицы могут сюда долететь лишь с ближайшего клочка земли», – рассудила девушка. – «Может быть, они именно с тех рифов, которые – как сказал доктор, отвлекая меня от процедур, – мы обогнули ночью?»

Мелодия морской пучины сводилась лишь к внешним надводным звукам: «Крак-крак, тук-тук-тук» и многочисленным повторам этой дежурной гаммы. Иногда ритм сбивался, в общую симфонию проникала лёгкая диссонирующая синкопа, вносящая некоторое оживление в однообразное шумовое оформление. Дрожало ознобом раннее утро, и многие пассажиры ещё грелись под одеялами в каютах, догоняя ночные сновидения. На палубе, не считая вахтенных матросов, кроме Лили Гретхен никого не было. Девушка поправила на плечах плед, зябко поёжилась – утренняя сырость донимала особенно. «Одна радость – днём будет теплее», – подумалось ей. Она прикрыла глаза и стала мысленно сочинять мелодию, комбинируя морские ноты и шумы в разной тональности и длительности. Когда произведение родится целиком, то музыка сама легко и непринуждённо ляжет на бумагу.

На горизонте показался большой двенадцатиэтажный дом. «Наверное, это опять галлюцинация, плод моего воспалённого воображения вследствие высокой температуры, – проплыла ленивая мысль в голове. – Если бы к трубам на крыше добавить паруса или вёсла, то получился бы корабль». Девушка прикрыла глаза и стала фантазировать.

Тем временем океанский лайнер – двенадцатипалубный корабль о четырёх трубах – выпустил из труб дымы и протяжно загудел, ходко направляясь к фрегату. Страха не было, девушка плыла на хорошо укреплённом корабле – фрегате пятого ранга с двумя орудийными палубами, имеющими сорок четыре пушки. В случае опасности они могли надёжно защитить как груз, так и пассажиров. Красавец величественно выплывал из дрожащей дымки, размывающей четкость его контуров. То, что это большое и дорогостоящее судно, видно было даже без лорнета, невооружённым глазом. Впрочем, молодые глазки Лили до сих пор не требовали увеличительных линз. Девушка молчаливо следила за ним, продолжая сидеть на месте. Первая мысль, пришедшая в хорошенькую кучерявую головку, внушила ей ощущение нереальности или миража – слишком долго в их путешествии не случалось никаких встреч. Вторая мысль заставила девушку подняться с кресла и подойти к борту. Лили согнула ладошку козырьком, закрываясь от излишних лучей восходящего солнца.

– Положим, это корабль, но как он движется без парусов? – сказала она негромко, и улыбка надежды появилась на её грустном доселе лице. Лили не слишком-то разбиралась в типах кораблей, но кое-что припомнила из рассказов дядюшки, кузена матери, старого морского волка в отставке, частенько бывающего у них в доме. – Даже если добавить парусов, то на каракку всё равно это судно не будет похоже. У галеона может быть от двух до семи палуб, а здесь их двенадцать. Неужели это мифический призрак – De Vliegende Hollander?

– Фата-моргана, честное слово! – воскликнул подошедший молодой человек, пассажир каюты первого класса, показывая перчаткой прямо по курсу. – Гутен морген, фройляйн Гретхен!

– Гутен морген и вам, герр…

– Эммануил Зингер, я племянник и ассистент нашего корабельного врача. Будем знакомы, фройляйн. Я вижу, морская болезнь отступает, вам уже лучше?

– О да, благодарю, герр Зингер. Леденцы и микстуры, кажется, пошли мне на пользу, – девушка вежливо наклонила голову.

– Вы видели? – спросил он возбуждённо. – Я много читал об этом природном явлении, а своими глазами вижу впервые. Хотелось бы запечатлеть.

Он открыл альбом и принялся делать быстрый набросок карандашом.

– Фата-моргана… – тихо повторила Лили. – До сих пор и мне не приходилось встречаться с этим. Красиво и немного страшно.

Кроме них на корабле немецкий язык знал только доктор. Остальные пассажиры и члены экипажа говорили по-испански, по-французски и по-голландски. Молодая пара перешла на французский язык и попыталась найти свободное местечко ближе к носовой части судна:

– Пардон, мадам. Эскузе муа, месье.

Но толпа людей плотно сомкнула ряды вдоль обоих бортов, силясь разглядеть чудо.

– Эй, там, на марсе, заснул что ли? Якорь тебе в бушприт! Скормлю акулам, – зычно крикнул старший помощник капитана, сложив руки рупором.

Вперёдсмотрящий проснулся и округлил и без того круглые рыбьи глаза. Такого он ещё никогда не видел, однако быстро сориентировался, глядя, куда указывает бушприт:

– Тысяча чертей! Эй, на палубе! Слева по курсу вижу дом – вылитый корабль, но без парусов! Идет на нас.

– Корабль, глядите, корабль! – обрадованно подхватили последнее услышанное слово и другие пассажиры, «жаворонки», вышедшие ранним утром проветриться перед завтраком.

На палубу вышел капитан, сощурился и приложил подзорную трубу сначала к правому глазу, затем к левому. Лицо его помрачнело, он почесал бороду, вынул изо рта трубку, пожевал усы и авторитетно заявил:

– De Vliegende Hollander. Определённо. Поздравляю вас, господа пассажиры, молитесь! Это летучий голландец!

– Летучий голландец, смотрите, смотрите! – подхватил хор голосов. В ажитации никто из них и не вспомнил, что встреча с кораблём-призраком – плохая примета.

– Тьфу, сухопутные крысы, триста акул им в задницу! – пробурчал боцман, уважительно здороваясь с капитаном. – Доброго здравия, господин капитан!

– Рад увидеть твою рожу снова! – ответил капитан. Он протянул подзорную трубу боцману. – На, посмотри-ка сам. Ну как находишь, увернёмся?

– Тысяча чертей! Карр-рамба! Надо лечь на правый галс, вы как считаете, кэп?

Подошёл старший помощник:

– Господин капитан, идём фордевинд. Какие будут приказания?

– Да как обычно, расходимся правыми бортами. Моряки, они и на летучем голландце – моряки. Убрать людей со штирборта!