– Поищу в буфете чего-нибудь. Не ужинал и не завтракал я. Могу в качестве извинения пригласить тебя к нам на чай.

В холодильнике столовой я взял бутерброды с заветренным сыром и кружок краковской колбасы. Оставив записку на раздаточном столе о награбленном, мы с Коростылевым поднялись к нам.

Кабинет у нас с Эмилем был не просто большим, он был огромным. У окон стояли в ряд несколько столов, образуя собой просторную поверхность, которая у нас была часто заваливалась документами, бумагами, справочной литературой, чертежами и всем, что было нужно и не нужно. Иногда, в процессе многомесячной работы, не обнаруживалось и свободного пятачка полированного пространства. В углу около шкафов стояли наши с Эмилем рабочие столы, и по противоположной стене располагались приборы, аппараты, схемы и куча всего-всего.

Чайник недовольно выпускал интенсивную струю пара.

Эмиль все также сидел за своим столом, только стол уже был девственно пуст, не считая пишущей машинки в центре, пухлой папки-скоросшивателя слева и толстого блокнота справа.

Не заметив, как мы вошли, Эмиль с отсутствующим видом почесал шею и застучал по клавишам. Когда я выключил чайник, Эмиль передернул каретку, и снова застучал, изредка останавливаясь на секунду и бубня что-то себе под нос.

Мы с Коростылевым расположились на моем столе, заварили чай, порезали колбасу. Эмиль бережно вынул первый лист, полюбовался на него и вставил второй.

– Эмиль! – позвал я его.

– Что?! – вздрогнул он, точно впервые увидел меня за утро.

– Иди пить чай.

Эмиль очнулся и встал из-за стола. Поздоровавшись с Коростылевым, он присоединился к нам. Мы задумчиво поглощали еду и прихлебывали из кружек обжигающий чай.

– Марина беременна, – выпалил я. Реакции не последовало. Очевидно, этот вопрос никого из присутствующих не заинтересовал. Не только пожилого академика, у которого, вроде, не было семьи, но и Эмиля, имеющего жену и двух малолетних детей. Я продолжил: – А я как-то не хочу.

«Собеседники» опять промолчали.

– Я не готов нести ответственность за ребенка всю свою жизнь, – продолжил я, чувствуя, что мои слова прозвучали кощунственно. – То есть, я не хочу никакого ребенка.

– Типичные мысли, – наконец «включился» Эмиль. – У меня в первый раз так тоже было. Пройдет потом.

– Я утром поэтому из дома и вылетел, чтобы с Мариной не объясняться.

– Никита, это здорово! – с воодушевлением «проснулся» и Коростылев. Но у меня создалось ощущение, что у Коростылева все было здорово: появление ребенка, неудачный опыт в лаборатории, утренний чай, неожиданный гость. Казалось, что Коростылев просто по-другому не умеет реагировать на внешние события. – Продолжение! Что может быть лучше?

– Конец, – мрачно закончил я и пожалел о том, что рассказал. Все-таки некоторые размышления нужно оставлять при себе, чтобы не выглядеть «нечеловеком» в глазах людей.

– Родители обрадуются внуку или внучке, – радостно продолжил Коростылев.

– У меня, – я стал поспешно убирать со стола. – Нет родителей.

– Давно? – академик как будто обрадовался.

– Давно, – буркнул я. – Будто ты, Коростылев, не знаешь, что я один? Или у тебя склероз?

– А другие родственники остались? – живо поинтересовался Коростылев. – Сестра, брат? Дядя? Тетя?

– Нет! – я собрал кружки со стола и понес их в раковину. Включил воду и стал интенсивно тереть их тряпкой. – Что ты ко мне пристал?!

– Ничего, – сказал Эмиль. – Он себе сам теперь родственников наделает.

Коростылев откашлялся, взглянул на наручные часы и, поблагодарив за угощение, ушел.

Эмиль настороженно взглянул на меня.

– Родители обрадуются!!! – повысил я голос. – Можно подумать, что все родители детям радуются!

Эмиль настороженно взглянул на меня. Я заткнулся. Вода шумела в раковине и брызгала на пол, а Эмиль переместился к печатной машинке.

– Ты все очень ожесточенно воспринимаешь, – крикнул он мне. – По-моему, Коростылев не сказал ничего такого, чем можно было бы задеть или обидеть. Стандартные фразы.

– По-твоему?! Вот в этом вся загвоздка! Каждый думает по-своему и уверен, что и остальные должны так думать. Или воспринимать мир!

– Остынь ты, – отмахнулся Эмиль. – Нервный какой.

– Зато ты спокойный. У тебя работу из-под носа увели!!!

– Ничего у меня не уводили, – возразил Эмиль. – Пять неудачных попыток. Я решил сам свернуть этот опыт.

«Неудачных?!», – я ошарашенно уставился на него. Буквально вчера Эмиль говорил противоположные вещи.

Ровный стук клавиш будто отсчитывал секунды часового механизма готовящейся ко взрыву бомбы. Ощущение, что мое сердце с каждым звуком, колеблется как маятник все с большей и большей амплитудой: прошлое-настоящее, настоящее-прошлое, и, набрав ускорение, скоро вылетит за пределы системы.

Открыв форточку, я закурил. А затем, чтобы приглушить неосознанную тревогу, я принялся разбирать столы вдоль окна. Эмиль продолжал печатать, делая временами пометки в своем блокноте.

– Эмиль! – не выдержал я к обеду.

– А? – нехотя оторвался он от пишущей машинки.

– Пойдем в ресторан?

– Хм… – Эмиль вытащил очередной лист из пишущей машинки, приложил его к остальным и убрал бумаги в сумку. – Пошли.

Весна в этом году ворвалась стремительно. Дни стояли теплые, погожие. Воздух пах свежестью. Деревья быстро облачились в светло-зеленые нежнейшие облака листвы. Только настроение было совсем не весенним. И не знаю, что меня больше подкосило: гибель проекта, с которым неизвестно что теперь делать, или Марина…

Мы брели по малолюдным улицам в сторону проспекта.

– Я решил написать книгу, – выдохнул Эмиль.

– Это ее ты начал строчить в кабинете?

– Да. Я хочу описать все наши работы и опыты, выводы и предположения, планы, идеи, догадки…

– И разгадки, – полувопросительно сказал я.

– Не без этого, – кивнул Эмиль.

– Не напечатают.

– А это мы посмотрим. Буду с собой носить. А если что, ты ее напечатай.

– Может, не надо связываться? – вяло отозвался я, потому что последовательный Эмиль никогда не бросал задуманное. Если ему что-то пришло в голову, то оно обязательно «выйдет» из нее в виде конечного продукта.

– А как иначе? Я днем и ночью пропадаю на работе, но половина уходит в архив, который сроду никто разбирать не будет, а вторая половина – налево. Мне жаль, если кто-то будет тратить время на то, что я уже исследовал. Пусть учтут всю мою деятельность и опыты. Так же лучше?

– Наверное, – согласился я. – Ты копирку прокладывай между листами, когда печатаешь или чертишь, тогда у нас два экземпляра будет. Один мне, если что-нибудь с тобой случится, а второй – тебе, если со мной…

– Ничего не случится, – заверил меня Эмиль. – Меня не совсем интересуют возникшие противоречия. Я их не буду касаться. Я хочу поделиться только тем, что нажил, что доказал и опроверг. Хочу отдать свои знания тем, кому они пригодятся.

– Ты уже отдал, – рассмеялся я. – Я уверен, что они кому-нибудь определенно пригодились. А не выпустят эту книгу, потому что я не представляю, чтобы все согласились на научное признание некоторых твоих ошибок, как удачные эксперименты.

– Я издам ее сам. В типографии. И им придется пускать мою работу на суд более широкого круга, чем наш полузакрытый институт.

Солнечный свет щедро озарял город и касался теплом изголодавшуюся за зиму бледную кожу. Я зажмурился и почувствовал, как тепло проникает глубже, к сердцу, вновь вселяя в него покой и уверенность в будущем.

– Поступай, как считаешь нужным. Я с тобой, – беспечно кивнул я, совершенно не представляя, что и кому действительно нужно в нашем мире. – Сюда зайдем?

– Мне все равно. Я ужасно не выспался, – сказал Эмиль. – А что у тебя с Мариной?

– Ничего, – нахмурился я. – Я думаю, что ничего! А теперь это самое «ничего» будет все время рядом. Не мой она человек! Как же я не мог понять раньше? А что делать сейчас?

– Все твои сомнения возникают у каждого перед ответственным шагом. Думаешь, у меня такого не было? Ничего, все прошло. Так общество устроено. Есть порядок действий: учеба, работа, семья. Грубо говоря, фронт и тыл – соответственно.