В пятницу на мельнице растопили баню. Перед важным событием парились до хруста в натруженных костях, обливались студёной водой из запруды и снова ныряли в густые клубы пара.

В кладовой уже ждала большая корзина снеди и выпивки к завтрашнему дню. Жилко, на удивление, не клянчил «кружечку пивка после дела», а степенно, вместе со всеми, сёрбал малиновый травяной взвар, закусывая его желтоватым сахаром и куском пшеничного хлеба.

Напиваться перед серьёзной работой – последнее дело для настоящего мастера.

========== Часть 9 ==========

9

Ах, есть у Михеля новый камзол и золочёная пряжка на широкополой шляпе, кошелёк, набитый звонкими монетами, и новый красивый дом! Нет у него только невесты – хозяйки на хозяйстве, матери новорождённым горластым сыновьям, той, которая на праздничном обеде сядет с ним во главу стола и первой поднесёт почётному гостю крутобокий каравай со щепотью крупной соли.

Вторую ярмарку подряд горько рыдает за прилавком голубоглазая красотка Лизхен. Подходит к ней Михель, улыбается, принимает угощение, испечённое заботливыми руками, но больше никак не выделяет её из толпы других девушек. Видя тоску любимой дочери, пекарь Мюллер клянёт себя последними словами. Что стоило ему дать согласие на брак, когда нищий Михель, оборванец Михель, хозяин старой скрипучей мельницы и пары тощих кур Михель в первый раз посватался к его ненаглядной кровиночке?

Заручились бы тогда, надела бы Лизхен на белый пальчик простенький перстенёк со стекляшкой вместо камня, да подождали бы годик-другой, под разными благовидными предлогами откладывая свадьбу. Не разбогател бы Михель – так слово не воробей, его всегда обратно взять можно. Зато сейчас не пришлось бы локти себе кусать и причитания дочки слушать. А вдруг отыщет Михель невесту побогаче да покрасивее? Ведь теперь любая за него пойдёт – только помани.

Но вот ведь беда – сама Лизхен не хотела слово бедняку давать, прятать дешёвое обручальное колечко под тряпицей, лгать, что порезалась, когда подготавливала яблочную начинку для штруделя. Или того хуже – служить поводом для злых сплетен и пересудов. Мол, не могла первая деревенская умница-красавица другого жениха себе найти – и достатком повыше, и статью получше.

Вот и плачь теперь, Лизхен, ночами в пышную гусиную перину, заливай солёными слезами любовно вышитые наволочки! Не глядит на тебя Михель. Видно, забыл, как от одного взгляда твоих голубых глаз готов был хоть на край света босиком бежать. Забыл как краснел, заслышав твой голос и низкий грудной смех. Забыл как дрожал, дотронувшись до твоего нежного белого запястья.

Плачь, Лизхен. Видно, другая вошла в сердце Михеля, пустила ядовитые корни, одурманила разум, заволокла глаза невидящей пеленой. Не для тебя стучат возле мельницы топоры, возводя новый добротный дом, не тебе осенью восседать рядом с Михелем на повозке, чьи борта украшены золотыми пшеничными колосьями, не тобой он утешится в минуту горькой невзгоды, не с тобой разделит своё счастье.

Знать бы только имя этой разлучницы, хоть одним глазком взглянуть на ту, которая стала для Михеля дороже улыбки Лизхен. Ведь как ни щебечут красавицы из деревни, как ни наряжаются перед каждым праздником, – ни на одну он не смотрит, ни с одной не болтает дольше приличного. Неужто в городе невесту себе присмотрел?

Ах, нет внимательнее взгляда влюблённой и ревнивой девушки! Всё видит Лизхен, всё примечает: и берёзовую веточку с тремя листиками, будто бы случайно зацепившуюся за пряжку Михелевой шляпы, и то, как торопится он покинуть деревню и вернуться домой, и рассеянную улыбку, которая мелькает на губах, когда Михель думает, что никто его не видит.

Бьётся раненое сердечко Лизхен под накрахмаленным передником: есть всё-таки у Михеля зазноба, хотя и старается он до поры до времени скрывать свои чувства.

Но кроме этого ещё много странного замечает Лизхен: холодную отстранённость трактирщика Милоша, неприкрытую ненависть и страх Бояны. Первый после гибели племянника Петара не подаёт Михелю руки, хотя всего год назад называл молодого мельника самым работящим и честным парнем во всей округе. Вторая старается избегать Михеля, а случайно столкнувшись с ним на улице, опускает взгляд и под лотком с зеленью делает рукой непонятные знаки – будто бы отгоняет кого-то. Впрочем, Бояна всегда была странной, а после того, как пропал Жилко, и вовсе видно умом тронулась.

Зато с Милошем можно поговорить, решает Лизхен. Благо, вскоре находится вполне приличный повод: перед Троицыным днём трактирщик заказывает у Мюллера большую корзину сдобных маленьких булочек с начинкой из щавеля, яйца и черемши. Лизхен сама ставит опару, сама замешивает тесто и вызывается отнести готовый заказ. Отец не нарадуется: вот какая хозяюшка у него выросла, помощница в нелёгком ремесле, не пропадёт, даже если – тьфу-тьфу-тьфу! – не сладится у неё с замужеством.

Идёт Лизхен по улице, несёт тяжёлую корзину на сгибе локтя, прячет лицо под оборками чепца от игривого весеннего солнца. Не дай Бог, разукрасятся щёки россыпью веснушек, потом не наберёшься простокваши и чистотела, чтобы все свести!

Милош принимает заказ, но глядит хмуро, и на робкую попытку завести разговор отговаривается спешными делами. В трактире никого: все торопятся до Троицы перепахать и засеять клочки земли, чтобы не упустить урожай зерна, или заняты весенней уборкой. По каким-то делам из каморы выходит хмурая долговязая Лотта, рукав её коричневого платья со дня гибели Петара повязан траурной лентой.

«Неужели даже этой свезло быть просватанной? А ты того и гляди останешься вековухой жизнь доживать», – шепчет в голове у Лизхен неприятный въедливый голосок.

– Деньги передам твоему отцу при встрече, – говорит Милош. Его поза выражает твёрдое намерение поскорее избавиться от надоедливой девушки.

– А Михель здесь больше не появляется? Когда-то они с Петаром часто у вас бывали, – спрашивает Лизхен и заливается румянцем.

– Послушай-ка, девочка, – Милош задерживается у стойки и начинает поправлять идеально ровный ряд глиняных кружек и плошек, – забудь ты про Михеля, не для тебя теперь он. Я ведь тебе добра желаю.

«А для кого?» – хочет, забыв о стыдливости, спросить Лизхен, но Милош уже подхватил поднос с посудой и скрылся на кухне.

Она выскакивает на улицу, пытаясь не разреветься прямо на глазах у любопытных односельчан. Что ж, её самые грустные опасения подтвердились: Михель влюблён в другую.

– Вот идёт она, душегубова невеста, – ползёт за спиной Лизхен ядовитый шёпот, словно гадюка в бессильной злобе свивается тугими кольцами, готовясь к смертельному броску. – Да только не нужна ты ему ни на этом свете, ни на том. Заманит тебя чудищу в пасть, пропадёшь, сгинешь, перемелешься мукой и прахом.

Стоит возле трактира Бояна, щурит заплывшие жиром свиные глазки, чёрный чепец как крылья ворона по тёплому ветерку полощется. Караулила небось, чтобы Лизхен одну застать.

– Не растёт полынь по этому берегу реки. Жёлтой купальницей он зарос. Свиваются в глубоких омутах скользкие стебли кувшинок. Между берёз в полнолуние бродит белая тень… – бубнит под нос Бояна, раскачивается на пятках. Колышется её крупное тело, ходуном ходит.

– Сгинь, ведьма, – взмолилась Лизхен.

А Бояна возьми и швырни ей под ноги пучок молодой полыни, перевязанный красной нитью:

– Носи, девка, на поясе, коли жизни лишиться не хочешь! Как я носи!

Будто во сне нагибается Лизхен за травой, не в силах противиться наваждению, – хотя зачем нужна та полынь, ею только мух да блох отгонять, – а когда выпрямляется, Бояны уже рядом нет.

Только подол юбки за углом трактира мелькнул – быстро бегает, старая кляча, когда захочет.

Ах, всё, что нужно, есть у Михеля для счастья! Сидит он в тени старой отцовской вишни, щурится сквозь цветущие ветви на молодое весеннее небо в лёгких пёрышках облачков. Только не спокойно у него на сердце. И падают-падают душистые нежные лепестки, ложась на непокрытую голову и плечи Михеля. Издалека кажется: седой сгорбленный старик, заметённый снегом, прислонился спиной к нагретому солнцем стволу дерева. А если приглядеться получше, почудится в белоснежной вишнёвой кипени тревожный багровый оттенок.