Литмир - Электронная Библиотека

– Прости, – виновато шепчет он. – Я больше не люблю тебя.

И проходит мимо.

Останавливается Михель перед Мартой. Безумной радостью озаряется её лицо. Легко осчастливить дурнушку, вознести её над другими. Вот только что делать потом с раненым девичьим сердцем? Для того, чтобы поцеловать Марту в щёку, Михелю приходится привстать на цыпочки.

– Прости, – говорит он, – но это будешь не ты.

И проходит мимо.

У сероглазой девушки миловидное маленькое личико, хорошенький курносый нос. На вид ей не дашь больше четырнадцати лет. Девчонка почти, только-только надевшая женское платье и чепец, не познавшая пока ни мук, ни радости любви.

– Как зовут тебя, красавица? – спрашивает Михель.

– Иванка.

– Хочешь быть Летней Королевой?

Иванка, зажмурившись, радостно кивает.

И Михель, развязав ленты чепца, бережно укладывает на её простоволосую русую голову берёзовый венок.

Толпа разражается приветственными криками, когда Король и Королева праздника всходят на помост.

Ах, каким счастьем светится из-под зелёных листьев Иванкино лицо! Как робко она касается своими полудетскими пальчиками широкого Михелева запястья! Как звонко смеётся, когда звучат первые такты лужичанской польки – танца, который должны открывать Михель и Иванка.

Крутятся по лугу нарядные пары. Какой-то высокий парень подхватил за талию Лизхен. Даже для Марты нашёлся кавалер, Михель с удивлением узнаёт в нём Збышко – одного из братьев, что помогали ему делать колесо.

Ещё немного, и Летний Король, выполнив почётную обязанность, сможет незаметно исчезнуть с праздника. Кто знает, может быть, навсегда.

Рассеянно слушая щебет Иванки, Михель уводит свою маленькую Королеву из толпы танцующих, покупает ей с лотка Мюллера пышный маковый бублик, заказывает в палатке у Милоша кружку клубничного вина.

– Веселись! – напутствует на прощанье. – Ты здесь самая красивая!

Потом снимает со своей головы венок и исчезает в темноте.

========== Часть 16 ==========

16

– Я пришёл, – произносит Михель, стоя на берегу.

Эту фразу он говорил не раз, но у неё никогда не было продолжения, и никогда до этой ночи Михель не сжимал в кармане отцовский складной нож.

– Я истомился в ожидании, измучился разлукой с тобой. Я устал просыпаться и засыпать без тебя. Выйди под солнечный свет или забери меня во тьму, мне всё едино. Только не заставляй больше каждую минуту тосковать о тебе, – уговаривает он реку.

Висит над Михелем молодой месяц. Плещется вода в запруде. Какая-то ночная птица трижды прокричала в камышах.

– Выйди ко мне, дай в последний раз коснуться тебя. Дай увидеть, как светится лунным сиянием твоя белоснежная кожа, как звёзды отражаются на дне твоих зрачков, – страстным шёпотом просит Михель.

Зашелестел ветер, качнул ветви старой вишни. Давно осыпались белоснежные лепестки, но чудится Михелю, будто чей-то светлый силуэт соткался вдруг за корявым стволом. Сжал он покрепче нож, шагнул навстречу.

***

– Ты куда пропал? – обиженно спросила Иванка. – Там все танцуют, веселятся, я тоже хочу.

– Как ты здесь оказалась?

– За тобой пошла. Чуть не заблудилась. Мне страшно было, но я по дороге бублик жевала, чтобы не бояться. Хочешь половинку?

Ругая себя последними словами, Михель подхватил девчонку под локоть

– Найдёшь обратную дорогу?

– Неа, – честно призналась Иванка. – А ты что тут делаешь, рыбу ловишь?

– Рыбу-рыбу. Большую такую щуку с огромными острыми зубищами. Не уйдёшь подобру-поздорову, скормлю ей тебя, – невесело пошутил Михель.

– Не скормишь. Ты добрый, – Иванка прижалась к его плечу. – А большие щуки сегодня спят. Они всегда спят, когда люди костры жгут и веселятся. Можно, я с тобой побуду? Мне так холодно одной.

Вздохнул Михель, снял вышитый камзол, закутал в него Иванку.

– Садись, вот тут, под вишней, только тихо. Если случится что – беги в сторону луга и громко-громко кричи. Ты с родителями в деревню приехала?

– Я сирота. Меня в гости позвали, пожить немножко.

– Надолго?

– На неделю, – Иванка опять шмыгнула носом и, судя по звукам, принялась доедать бублик.

Замолчал и Михель, настороженно вслушиваясь в ночные шорохи. Вот плеснула вдалеке крупная рыба. Вскинулся он, встал между берегом и Иванкой.

– Не придёт она, – тихо сказали за его спиной. – Говорю же тебе, спит. Не нужно её будить.

Оглянулся Михель, а под вишней и не Иванка вовсе. Вернее она, только постарше, но вот насколько – на пять лет или на пятьдесят – так сразу и не определишь: красивая, светлоглазая, распущенные серебристые волосы струятся по плечам до самых лодыжек, светятся в темноте.

– Ты? – задохнулся Михель.

– Я, – кивнула Ундина. – Такой я была, когда твой отец заманил меня сюда много вёсен назад.

– Но я… я танцевал с тобой, я видел румянец на твоих щёках, слышал твоё дыхание!

– Сегодня необычная ночь. А твоя любовь дала мне силы на короткое время притвориться живой, различать запахи и вкусы, чувствовать холод и тепло. Ты танцевал со мной, ты накормил меня, ты был заботлив и нежен, – печально поёт Ундина. – Спасибо тебе, Михель, сын Михеля, за твой щедрый дар.

– Не уходи! – взмолился Михель. – На рассвете мы пойдём в церковь и попросим священника обвенчать нас. Я знаю, что если никса понесёт от человека ребёнка, то получит взамен бессмертную душу. Ты сможешь навсегда остаться со мной на земле.

– Моё тело давным-давно истлело, стало илом и тиной, – поёт Ундина. – Мне бы просто лежать на дне – краеугольным камнем для мельницы, основой благополучия твоего рода. Но, захлёбываясь речной водой, чувствуя, как она через горло попадает в мои лёгкие, безжалостно разрывая их на части… ах, Михель, в те последние мгновенья моей земной жизни я слишком сильно пожелала одного – отомстить. Я не обычная никса, не водная дева, рождённая из пены морской, не добровольная утопленница или потерянный ребёнок. Я – залог. Я – смерть, которая длится полвека. Я – искорка жизни, навеки запечатанная во тьме.

– Я люблю тебя! – Михель раскинул руки, словно для объятий. Блеснуло в правой ладони предательское лезвие ножа.

Силуэт Ундины подёрнулся мелкой рябью – так дробится лунное отражение в воде, когда кто-то бросает камень.

– Говорят, что месть сладка, – поёт Ундина. – Они лгут. Сын моего убийцы полюбил во мне душу, которую отнял отец. Душу, которой у меня нет. Разве не этого я хотела, не об этом мечтала? Но лучше бы ты убил меня, мельник, сын мельника. Ведь мы связаны – она и я. И чем живее, чем человечнее я становлюсь, благодаря твоей любви, тем сильнее её неутолимая жажда… Хочешь, я подойду ближе? Попроси, и я не буду сопротивляться. В эту ночь, когда я вновь почувствовала вкус хлеба и запахи луговых цветов, когда я вспомнила, каково это – быть человеком… именно в эту ночь ты вонзишь в мою грудь то самое железо, что держит меня на дне.

– Я люблю тебя, – с тоской повторил Михель. – И я не могу причинить тебе боль.

Вода в запруде забурлила, словно в котле над костром. Всплыли наверх клочья белой пены, различимые в утренних сумерках. Казалось, будто нечто тёмное и большое рвётся наверх из глубины.

– Твои слова ранят сильнее железа, – поёт Ундина. – Ты разбудил её. Она давно жаждет твоей крови. Но я поклялась не позволить ей причинить тебе вред.

– Я люблю тебя, – прошептал Михель. – Я не могу жить без тебя на земле. Пусть круг замкнётся на мне.

Скользнула к нему Ундина, перехватила занесённую руку. Успела. Вцепилась.

Держит.

– Отдай мне нож, Михель, сын Михеля, – не поёт, а говорит. Умоляет. И густые ресницы её мокры – от воды, от росы, от слёз ли? – Если любишь меня, отдай.

Вздохнул Михель, разжимая пальцы, серебристой рыбкой скользнул нож в прозрачную ладонь никсы. Поцеловала Ундина Михеля в лоб, словно прощаясь. И – нырнула в бурлящую воду.

Порозовела пена. Или это рассветное небо отразилось в ней, окрасив её в алый цвет?

***

14
{"b":"639318","o":1}