— Мальчики, что вы тут шумите с утра пораньше?

Насмешливый голос мадам Розмерты оказывает на Мирона странное действие. Он сразу сникает, опускает голову и (Билл готов поклясться!) заливается румянцем.

— Пришли выпить вашего кофе, чтобы взбодриться после бессонной ночи! — В Билла будто вселяется язвительный чертёнок. — Не окажете ли нам любезность?

— Окажу, — мадам Розмерта понимающе улыбается. — Тем более что варить кофе — моя прямая обязанность. Проходите!

Билл берёт за рукав остолбеневшего Мирона и буквально втягивает его внутрь.

Мадам Розмерта проводит их по ещё влажному после утренней уборки полу и усаживает за небольшой столик.

— Вам только кофе?

— Да, спасибо.

Мадам Розмерта идёт к стойке. Мирон буравит её спину воспалённым взглядом.

— Угостить тебя?

Билл роется в кармане. Он летом немного подрабатывал репетитором по нумерологии, и какие-то деньги у него ещё остались.

— Что? Ах да, если тебе не сложно, спасибо, у меня как раз туго с финансами, а денежный перевод из дома не пришёл, — Мирон начинает нервно комкать в руках бумажную салфетку.

Билл с беспокойством следит за ним. Они не были близкими друзьями в Хогвартсе, но с Мироном явно творится что-то неладное, а Билл не знает, чем можно помочь.

Мадам Розмерта приносит две чашки кофе. Ставит их на стол. Билл замечает, что на блюдцах лежат веточки розмарина.

— Это ещё зачем? — Он в упор смотрит на мадам Розмерту, краем глаза замечая, как Мирон хватает одну из них и жадно прижимает к губам.

— Комплимент от заведения. Чтобы не забывали и заходили почаще.

— А если я, наоборот, хочу — забыть? — Что-то важное ускользает от понимания Билла, и он начинает злиться.

— На здоровье! — Мадам Розмерта улыбается, но в её улыбке проскальзывает какая-то фальшь. — Ходите в «Кабанью голову» или «Сладкое королевство». Говорят, там тоже неплохо готовят. Извините, мне пора на кухню.

— Мирон, кофе! — говорит Билл, когда она уходит.

— Что? Ах да! — Мирон, обжигаясь, отпивает глоток. — Горячий!

Розмарин он так и не выпустил.

Билл пытается расспросить его о творчестве, о планах на жизнь. Мирон на некоторое время оживляется, рассказывает, как мечтает создать рок-группу, даже цитирует несколько стихотворных строк. Но потом — опять угасает.

Билл уже взволнован не на шутку.

— Слушай, — небрежно произносит он. — Меня предки достали, сил нет. И малышня под ногами путается. Но я пока не устроился на постоянную работу, и денег у меня немного, сам квартиру не потяну. Можно напроситься к тебе в сожители? Ты меня знаешь: я тихий.

— Ты? Ко мне? — Лицо Мирона вспыхивает неожиданной радостью. — Конечно, можно! Я плачу восемь галлеонов в месяц, по два в неделю. Заплати один галлеон и заселяйся хоть сегодня. Только, — на его лице появляется умоляющее выражение, — знаешь, я совсем на мели, можешь отдать мне деньги прямо сейчас?

Билл задумывается. Большую часть заработка он отдавал матери, и все его накопления составляют немногим более трёх галлеонов. Но с другой стороны, найти работу в Хогсмиде во время учебного года достаточно просто: всегда хватает нерадивых учеников, готовых выложить родительские денежки за эссе или реферат. А Мирону явно нужна помощь.

— Решено! — Билл высыпает на стол пригоршню мелочи, радуясь, что перед выходом из дома захватил с собой деньги. — Здесь пятнадцать сиклей и семьдесят четыре кната. Пятнадцать кнатов я оставляю себе. Держи остальное, как раз на галлеон наберётся.

— Спасибо! — Мирон лихорадочно сгребает со стола монеты.

— Не хочешь пересчитать?

— Нет, у тебя по нумерологии всегда была высшая оценка. Кому верить, как не тебе?

— Тогда за свой кофе заплатишь сам. — Билл демонстративно звенит оставшейся мелочью. — Я и за себя еле-еле сейчас рассчитаюсь.

— Что? Да, хорошо, — Мирон оставляет на блюдце серебряную монету. — Подождёшь меня на улице? Я быстро.

Билл аккуратно выкладывает на стол стопку монет. Отчего-то он знает, куда убежал Мирон, и от этого ему становится не по себе.

Билл подбрасывает две оставшиеся монетки в воздух, затем ловит их. Его розмарин по-прежнему лежит на блюдце.

Чтобы не забывали…

Ночной сон отдаётся в теле сладкой истомой. Биллу становится страшно. Он резко встаёт и выходит на улицу.

Мирон появляется почти сразу же. Его бледное лицо покрыто лихорадочным румянцем.

— Пошли? — спрашивает он.

Билл демонстративно хлопает себя по карманам.

— Погоди, я, кажется, забыл часы. Пока тебя ждал, вынул из кармана, и — вот. Ты подожди меня, я недолго.

Мирон недоверчиво смотрит на него, но кивает головой.

— Иди, я пока покурю.

Билл возвращается в паб и, небрежно насвистывая, отправляется прямиком на кухню.

Мадам Розмерта помешивает в большом котле суп. На столе высятся горки нарезанных овощей, и стоит большая квашня с поднявшимся тестом.

— Молодой господин что-то забыл?

— Да. Забыл бросить монетки в ваши магические сосуды. Одну — в огонь, другую — в любой из них? Я правильно помню? — Билл напускает на себя заинтересованный вид.

— Сегодня в огонь не обязательно.

— Но если я сам этого хочу?

Мадам Розмерта опять улыбается.

— Тогда конечно. Кто я такая, чтобы запретить молодому господину распоряжаться своими деньгами?

— Я могу быть уверен, что сегодня опять увижу свой сон? — Билл изо всех сил старается выглядеть как можно более жалким. — Дело в том, что у меня только два кната, но я не хотел бы, чтобы кто-то меня обошёл в очереди.

В голосе мадам Розмерты слышатся издевательские интонации — из сна.

— За одну медную монетку вы опять ставите условия? Не бойтесь, — говорит она уже своим обычным голосом. — Никто не запретит вам увидеть то, что вы пожелаете.

— И вправду, чего я беспокоюсь? — Билл опускает один кнат в первый попавшийся сосуд, а другой, как и вчера, — бросает в огонь. — Ведь дело-то не в цене?

Мадам Розмерта что-то бормочет себе под нос.

Билл пытается расслышать, но пожимает плечами и быстро выходит.

Нельзя, чтобы Мирон заподозрил, где он только что был.

***

В цене, мой мальчик, всё дело именно в цене. Думаешь, мне так нужны ваши жалкие деньги? Какое дело богам до затёртых жадными пальцами кругляшков?

Я смеюсь.

Я всё ещё умею смеяться. Но этот смех страшит даже меня саму.

Боги должны быть бесстрастными. Они не могут позволить себе вступить на сторону добра или зла. На то они и боги, чтобы оставаться — вовне.

Но я однажды уже сделала свой выбор.

Помона, дальняя сестра моя, предпочла сама сотворить смертное тело, чтобы доживать свой век в нём. Возможно, все они, мои братья и сёстры, поступили именно так, поплатившись памятью за короткий срок человеческой жизни. И теперь я не смогу узнать их иначе, чем заглянув им в лицо.

Розмари, святая бродяжка моя, моя сумасшедшая глупышка, поняла ли ты, каким щедрым даром явилось для меня твоё тело? Успела ли ты, разморённая полуденным июньским солнцем, сообразить хоть что-то, когда я вошла в тебя, стала — тобой?

Жили-были эльфы на холме,

Пели, чаши звонкие ковали,

Но однажды дело шло к зиме,

И сковали чашу из печали.

Нельзя спать на холмах, тебе этого разве не говорили, Розмари?

Ты не послушалась взрослых, и вот цена твоего непослушания.

Я растираю в пальцах соцветие розмарина, вдыхаю его горьковатый свежий запах.

Я помню — всё.

Каждого мальчишку, юношу, мужчину и старика, к которым я приходила в сон, — помню.

Женщины тоже были, но никто из них не приходил ко мне больше одного раза. Видимо, они инстинктивно догадывались о цене.

Мужчины же видят только то, что на поверхности. Две монеты — сон. И — больше ничего.

Я питаюсь их вожделением, их болезненной зависимостью, их страстью. Мало кто из них может достигнуть во сне полноценного оргазма, — и это тоже придумала я.

Чтобы возвращались ко мне, чтобы жертвовали братьям и сёстрам моим. Хоть так — не догадываясь о жертве, не вознося молитв.