Розмерта проводит рукой по лицу, словно снимая с него сеть мелких морщинок или невидимую паутину.

— Обычно да. Но я сегодня очень устала. Делай, как говорю.

Билл послушно выполняет приказание. Пламя в очаге на мгновенье вспыхивает, будто принимая жертву. Вторую монетку он не глядя бросает в низкий сосуд с орнаментом из рогатых голов.

— Хороший выбор, мальчик. — Розмерта достаёт из волос сухую веточку и протягивает её Биллу. — Положи это под подушку сегодня ночью.

Билл не помнит, как Розмерта провожает его к выходу, как закрывает за ним дверь. Он приходит в себя только на пороге Норы. За его спиной медленно смыкается пространство.

«Значит, я аппарировал».

Билл прижимает к губам веточку незнакомого растения в надежде уловить его запах. И тут же отдёргивает её.

«Глупости! Не хватало ещё!» — бормочет он, тихонько поднимаясь в свою комнату. «Нужно было выбросить эту дрянь!» — говорит он, бережно засовывая веточку под подушку. «Я как маленький ребёнок, какое во всём этом может быть волшебство!» — повторяет он, при свете палочки жуя холодные пирожки, заботливо оставленные мамой возле кровати. «Ничего же ведь не приснится», — шепчет он, засыпая.

«Ничего».

***

Я выпроваживаю последнего посетителя, протираю столы, ополаскиваю под краном кружки. Я делаю это машинально — привыкла за столько лет. Точно так же машинально я делаю всё остальное.

Делала. Так будет точнее.

Прежний хозяин «Трёх мётел» немало удивился, когда увидел меня на пороге. Но мне было совсем некуда идти. Захват тела девятнадцатилетней бродяжки дался мне огромным трудом, и я боялась, что у меня не хватит сил долго удерживаться в нём. Девчонка была сумасшедшей, но это ничего не меняло.

Первое время в «Трёх мётлах» я питалась случайными крохами: волнениями собравшихся за чашкой чая домохозяек (“Боже, помоги, только бы тесто поднялось!»), ничего не значащими суевериями (“Присядем на дорожку!»), студенческими приметами («А я такой перед СОВ положил в каждый ботинок по монете, шнурки не завязывал… и получил 10 баллов, представляете!»). Я чувствовала, что вот-вот вернусь обратно в ничто, каждый вдох давался мне с большим трудом. Но мой хозяин оказался премерзким типом. Именно это меня и спасло.

Через несколько дней он предложил мне с ним переспать. Мол, кров и еда, а также доброе отношение… «Доброе отношение» — он так и сказал, прижав меня к кухонному столу и шаря волосатой ручищей у меня под юбкой.

Я легко вырвалась и улыбнулась ему самой обольстительной из своих улыбок:

— Мне не нужна доброта, я нуждаюсь в щедром мужчине.

Он ожидал от меня чего угодно: сопротивления, покорности, ненависти, — но не такого явного согласия.

— Хочешь новые бусы? Сласти? Красивое платье?

Я развязала тесёмки блузки, и льняная ткань скользнула вниз по плечам, почти обнажив грудь. Он нервно сглотнул, его небритое, дряблое лицо покраснело.

— Что ты хочешь?

— Брось в огонь деньги. Ту сумму, которой я, по твоему мнению, достойна.

Я повела плечами. Блузка скользнула мне на пояс. Внимательно глядя ему в глаза, я положила свои ладони на грудь, нежно поглаживая соски и словно играя с ними.

Хозяин порылся в кармане передника и вытащил горсть мелочи.

— Ты уверен? — Моя рука медленно скользнула вниз и слегка задержалась на животе. — Я могу быть очень сладкой девочкой.

Он зарычал. Казалось, сейчас он просто набросится на меня. Я купалась в волнах его вожделения, кожей впитывая его жадность, похоть и страх. Он боялся меня, мой хозяин, — боялся девчонки-посудомойки, из милости взятой в трактир. И одновременно он желал меня — как желают богиню.

Я чувствовала себя словно нищий, перед которым внезапно появился стол, уставленный яствами. Сотни лет на меня не смотрели — так. Даже если бы победила жадность, то полученной энергии мне хватило бы на год сносного существования. Что такое год для древних богов? Ничтожная малость в сравнении с бессмертием — и триста шестьдесят пять долгих дней отдыха от постоянного гнетущего страха. Страха сорваться в бездну забвения.

Но победила похоть. Хозяин сорвал с себя фартук, в кармане которого была вся дневная выручка, и яростно швырнул в огонь.

— Подавись, шлюха!

Пламя вспыхнуло, пожирая жертву. Завтра, выгребая золу, я не найду в ней расплавившегося металла. Всё ушло мне — без остатка. Так когда-то приносили дары Росмерте — богине плодородия и домашнего очага. До чего же сладко снова почувствовать приток силы.

Хозяин прижал Розмари к стене, больно сдавил одной рукой грудь, обслюнявил вонючим ртом шею, пока вторая рука задирала девчонке юбку.

Мне было немного жаль своё новое тело. Бедняжка Розмари к тому же была девственницей, и это сулило определённые неудобства.

Хозяина трясло от нетерпения. Его член беспорядочно тыкался ей в промежность.

— Нагнись, сука! — прошипел хозяин, бросая тело Розмари на стол под каким-то немыслимым углом.

Когда он вошёл в меня, я закричала. Всё-таки я была ещё слишком слаба, и, поддерживая власть над телом, не могла отрешиться от боли, причиняемой ему. Хозяин несколько раз судорожно дёрнулся и затих, навалившись на меня всем своим весом.

Но это было лучше, чем забвение.

По крайней мере, мне хотелось думать так.

Я усмехаюсь своим невесёлым мыслям.

Дальше было проще. Несколько месяцев хозяин трахал меня, стараясь как можно сильнее унизить. В очаг летели мелкие монеты, мусор, плевки, а однажды он даже помочился в огонь, после чего изнасиловал меня с особой жестокостью. Мне было всё равно: пламя с равным удовольствием принимало любую жертву, предложенную ему.

На заднем дворе я разбила маленький огород. В самом дальнем углу медленно тянулись к блёклому солнцу ростки белены и вороньего глаза. Слишком медленно. Должно было пройти немало времени, прежде чем они войдут в силу, тогда даже несколько капель сока будет достаточно, чтобы убить взрослого сильного мужчину.

Но судьба — счастливая судьба, ведущая меня по этому миру, та самая, что заставила безродную девчонку-сквиба заснуть на одном из древних курганов, — и в этот раз не покинула меня.

Хозяин стал много пить. Ему уже было мало того унижения, что он причинял мне, и он начал в открытую предлагать меня посетителям. «Три метлы» постепенно приходили в упадок, за ними закрепилась слава борделя. Несколько комиссий из Министерства магии и Попечительского совета Хогвартса завершили дело. Местная газета разразилась серией статей: «Оградим детей от распутства!», «Гнездо разврата под стенами Хогвартса!».

В тот день, когда «Три метлы» официально закрыли, хозяин напился сильнее обычного, не удержался на ногах и упал головой в очаг. Он умер от болевого шока. Не так медленно, как я мечтала, но всё же достаточно мучительно, чтобы даже я могла его пожалеть. Обеденный зал трактира провонял палёным мясом, прибывшие утром авроры зажимали носы. Когда тело хозяина перевернули, некоторых стошнило прямо на пол. Обугленные кости черепа с лохмотьями кожи, сохранившимися в некоторых местах, и вправду являли собой малоаппетитное зрелище. Девчонку Розмари объявили в розыск. Но так и не нашли.

Спустя полгода появилась я — мадам Розмерта, дальняя родственница хозяина. Человеческие жертвы, как бы ни были ужасны, дарят богам много сил. Этой — хватило на то, чтобы состарить принадлежащее мне тело на десяток лет и даже немного изменить внешность. Розмерта вступила в права наследования, отдраила трактир сверху донизу, зажгла в обеденном зале ароматные курительницы, чтобы выветрить вонь, казалось, въевшуюся даже в стены.

Розмерта стала добавлять в напитки настой вербены и руты, вытяжку из корней нарцисса и полынный порошок. Для забвения. Мадам Розмерта вела себя, как полагается одинокой вдове: немного кокетства, капелька юмора, декольте на дюйм глубже приличного и высокие каблуки. И всё это — щедро сдобренное порцией очаровательной беспомощности. О прежнем хозяине вскоре забыли. Мадам Розмерте приписали несколько тайных романов, но ничего предосудительного — просто поиски счастья миловидной женщиной.