На Ксанкино плечо Рада наложила густую зеленовато-жёлтую мазь, пахнущую полынью и дёгтем, напоила Ксанку какими-то отварами, и первый день путешествия она проспала в кибитке. А сейчас сидит, свесив ноги, смотрит издалека на Яшкину спину и слушает неумолчную Азину болтовню. Зуралко с важным видом устроился рядом с Радой на облучке.

Плохо идёт запряжённый конь, привыкший к седлу и воле, неровно. Но всё же лучше, чем тащить кибитку на себе.

На исходе второго дня устраивают ночлег прямо на дороге. Выстраивают кибитки цепью, стреноживают лошадей.

– Завтра начнём спускаться, – улучив минутку, Яшка не преминул подойти и поболтать. – Жемчужный говорит, я везучий. Обычно на этой дороге даже летом случается много оползней, а мы пока встретили лишь пару небольших завалов.

– Не гневи Хозяина гор, чаворо, – серьёзно говорит Рада.

Но Яшка только отмахивается, быстро целует Ксанку в щёку и убегает устраиваться на ночлег. Ксанка бы с удовольствием ушла ночевать рядом с ним, но Рада запретила, а Аза подняла на смех – где это видано девчонке спать рядом с мужиками. И так, мол, на девкопарня похожа, даром, что в юбке.

Выйдя из кибитки за надобностью, Ксанка слышит, как Аза тихим голосом рассказывает Зуралко сказку о дальнем лесном посёлке, где когда-то жила с родителями. Что они не брат и сестра, это и с первого взгляда понятно: смуглый и белобрысая, какое уж тут родство. Но заботятся друг о друге пуще какой родни. «Почти как я с Данькой, – думает Ксанка. – А Рада им как бабушка, выходит. И всему табору тоже».

Краем глаза она улавливает какое-то лёгкое движение среди кибиток и машинально отступает в тень.

Рада медленно идёт по краю ущелья, рукой касаясь колёс, оглаживая лошадиные крупы. Словно не Яшка с цыганами днём, а она в глубоких сумерках осматривает всё, оберегает. Колдует?

Туман, поднявшийся со дна, переплёскивается за каменную кромку, будто кипящее молоко за край глиняного горшка, преданными собачьими языками лижет подол Радиной юбки.

Крадётся Ксанка следом, от волнения почти забывая дышать. А вдруг как споткнётся Рада, упадёт с обрыва, напугает лошадей? Или наоборот – перережет им втихаря поводья, навредит исподтишка. Узка тропинка, не разминуться на ней двум повозкам, случись что – и бежать некуда.

Прошла Рада вперёд, повернула за валун, шагнула к краю. Ветер треплет распущенные волосы, растущая, почти полная луна запуталась среди прядей пополам с сединой. И кажется, что у Рады вся голова седая. Поднялся туман ей до пояса, обвивает, клубится, а Рада руки к нему тянет, гладит ладонями, уговаривает тихонько. Потом и вовсе пальцами зашевелила, будто плетёт из невидимых ниток что-то – верёвку? удавку? сеть?

«Ведьма, как есть ведьма, – ахает Ксанка. – Небось порчу на кого-то наводит, своего горного Хозяина зовёт».

И когда подле Рады вырисовывается из сумерек тёмная мужская фигура, липкий ужас подкатывает к Ксанкиному горлу: пришёл Тот, кого звали, борони боже, как есть пришёл.

Опустился мужчина перед Радой на колени, сверкнула под лаской лунных лучей алмазная искра в золотой серьге. «Да это же Ефрем! – догадалась Ксанка. – Прощается или прощенья просит?»

Отвлеклась Рада, провела ладонью по склонённой голове – простилась? простила? – и дальше себе с туманом говорит. А Ефрем встал и вроде как к кибиткам направился, аккурат к тому месту, где Ксанка прячется.

Всполошилась она. Хорошо, что за время войны научилась многому. В том числе и уходить бесшумно и быстро. Юркнула в тень, прокралась с другого края повозки и припустила почти бегом – авось не заметит, а и заметит, так ругать не станет.

Добралась Ксанка до Радиной кибитки, а там Зуралко и Аза спят давно, дышат ровно, с присвистом. Легла с краю, закуталась в платок, но у самой из головы не выходит странная сцена – стоит женщина на краю обрыва, стоит мужчина на коленях, вьётся между ними туман.

***

Первая новость, которую Ксанка слышит на следующее утро от Яшки – об уходе Ефрема из табора.

– Тут поблизости вбок тропа уходит, по которой только пешком пройти можно, – восторженно болтает Яшка, протягивая Ксанке хлеб и тонкий прозрачный кусочек какого-то вяленого мяса. – Вот по ней он и двинул.

– А разве это не его табор? – спрашивает Ксанка.

– Шутишь? Баро тут старый Михель, ну ты видела, с длинной такой трубкой. А Ефрем Жемчужный – одиночка, в таборе оказался случайно, пробыл всего ничего. И надо же, что именно мне повезло с ним встретиться и поговорить. Внукам своим сказки сказывать буду.

– Правнукам! – поддразнивает его Ксанка, которой вся ночная история уже кажется просто красивым сном.

Тем более что Рада как ни в чём не бывало сидит себе у крохотного костерка, помешивая утренний взвар. И волосы у неё заплетены в две косы и убраны под платок.

– А хоть бы и им! – не сдаётся Яшка, и вдруг неожиданно предлагает: – Выходи за меня, Ксанка!

– Ой, чумно-о-ой! – тянет Аза-зараза, не дав Ксанке ответить. – Кто ж так замуж-то зовёт? Девке надо хоть простенькое колечко купить, да на колени встать, да спросить по имени-отчеству как полагается.

Яшка разудало брякается коленями о камни:

– Оксана Батьковна, не откажите.

– Гарбузных семечек бы тебе полные карманы насыпать, – в тон Азе мечтательно говорит Ксанка. – Но так и быть. Выйду… когда-нибудь… если будешь себя хорошо вести.

Она немножко злится на Яшку, что превратил волнующий момент в фарс. Тем более, на глазах чужих людей.

– Ноги в пуху, поклонись жениху, – подначивает Зуралко. – Ноги в тесте, поклонись невесте.

– По ушам как треснет, – хмуро отвечает Яшка, поднимаясь.

– Ай, дядинько, вы с тётенькой такая красивая пара будете. Особливо ежели тебя мукой обсыпать или её дёгтем намазать, – отбежав под защиту Рады, Зуралко показывает Яшке язык.

Хохочет Аза. И только Рада молчит, будто происходящее совсем не касается её.

– Ты обещалась, – жарко и щекотно шепчет Яшка Ксанке в ухо. – Я запомню.

И, не дожидаясь нового ответа, исчезает среди кибиток.

А притихшая Ксанка долго смотрит ему вслед.

7

Спуск с тропы оказывается намного сложнее подъёма. Мужчины ведут лошадей, следя, чтобы те не споткнулись. А остальные идут по бокам, придерживая кибитки, которые так и норовят покатиться с пологого склона, погребая под тяжестью всё на своём пути.

Ксанка вызывается помогать. Тем более что рука под свежей повязкой почти не болит. Но Рада, сдвинув брови, приказывает ей и Зуралко просто идти сзади и пытаться не отстать. Ксанка вначале обижается, но после часа пути пешком понимает, что с непривычки только путалась бы под ногами.

Дорога расширяется и уходит влево, оставляя страшное ущелье далеко позади.

Зуралко времени не теряет. Ему скучно брести рядом с Ксанкой, он то и дело ныряет куда-то вбок. Возвращается с пригоршней поздних августовских земляничин, нанизанных на сухие травинки:

– Угощайтесь, тётенька.

Точно такие же «бусы» Зуралко принёс для Азы. А самую длинную нить с крупными, тёмно-алыми ягодами, похожими на капли крови, он отдал Раде.

– Сам-то хоть ел? – спрашивает та.

– А то, – улыбаясь во весь рот, испачканный ягодным соком, отвечает Зуралко. – Сейчас ещё принесу.

И опять исчезает.

Душистые земляничины тают на языке.

– Эй, – окликает Ксанка Яшку.

Тот быстро отдаёт лошадиные поводья какому-то цыгану и торопится к ней.

– Хочешь? Сладкая.

– Хочу, – Яшка снимает ягодку с травинки, бросает в рот и хитро смотрит на Ксанку. – Только я знаю, где вкуснее.

– И где же?

– Вот тут. – С этими словами он целует её.

Яшкины губы пахнут земляникой, и от этого запаха у Ксанки кружится голова.

– Ты на самом деле согласна стать моей женой?

Она кивает, задохнувшись от счастья.

А где-то внизу, переливаясь под лучами солнца, плещется еле заметная полоска моря. И возвышаются в жаркой послеполуденной дымке белые стены Ялты – города, до которого они почти добрались.