Шок от сделанного открытия в сочетании с неожиданно произнесенной командой буквально парализовал все мое тело, и, охваченный ужасом, я вновь распахнул свой разум перед тем, что Тиллингэст называл «тем светом».
Теперь я находился в самой гуще вихря звука и движения, который совершенно не позволял разглядеть, что творилось у меня перед глазами. Где-то проглядывали расплывчатые очертания комнаты, а из некоей точки пространства словно вздымался бурлящий столб невообразимых образов или облаков, упиравшийся в твердь крыши впереди и чуть правее меня.
Затем я снова увидел тот же храм, однако на сей раз его колонны поднимались в толщу воздушного океана света, а сверху, точно в том месте, где несколько минут назад громоздилась масса дымного столба, спускался яркий, слепящий луч. После этого представшее передо мной зрелище приобрело поистине калейдоскопический характер, и, находясь в самой гуще этого хитросплетения звуков, образов и чувственных ощущения, я вдруг ощутил, будто сам растворяюсь, или, по крайней мере, чувствую, словно моя телесная оболочка утрачивает свою былую прочность и монолитность.
Никогда мне не забыть одну особо яркую вспышку. На какую-то долю секунды я словно увидел клочок диковинного ночного неба, заполненного сияющими, вращающимися сферами, а когда они чуть умерили свою яркость и скорость, стало видно, что мерцающие солнечные диски сближаются в некое подобие созвездия или галактики, имеющей вполне конкретную форму, причем форма эта сильно походила на очертания лица Кроуфорда Тиллингэста.
В какое-то другое мгновение я почувствовал, что мимо меня скользят громадные, словно нарисованные, но явно живые существа, которые изредка прикасались ко мне, а порой и просто пронзали мое тело. Метнув взгляд в сторону Тиллингэста, я поймал себя на мысли о том, что его более приученные к подобным зрелищам глаза также вполне отчетливо воспринимают эти же движущиеся образы. На память мне пришли его слова насчет шишковидной железы, и я невольно подивился, что же посредством этого сверхъестественного глаза мог видеть и уже видел он сам?
Неожиданно я и сам стал воспринимать окружающее словно через какое-то расширенное зрение. Сверху и передо мной, в светящемся и темном хаосе, стала проступать некая картина, которая, несмотря на всю свою размытость и нечеткость, все же имела вполне конкретные и постоянные очертания. Было в ней что-то отдаленно знакомое, поскольку неведомые и совершенно непривычные ее элементы как бы наслаивались на более близкие, земные образы, как если бы в кинотеатре луч проектора падал на заранее разрисованный экран или занавес.
Я увидел расположенную в мансарде лабораторию, электрическую машину, некрасивое, искаженное лицо сидящего напротив меня Тиллингэста; но самое примечательное заключалось в том, что ни один клочок этого знакомого мне пространства не пустовал. Совершенно неописуемые образы — как живые, так и все прочие — переплетались в безумном коловращении и беспорядке, и рядом с тем или иным привычным для взора предметом вращались и сновали бесчисленные, абсолютно чуждые этому миру силуэты, неведомые мне существа.
Можно было представить себе все это и иначе — как если бы близкие мне предметы и вещи пронзали собой массу незнакомых вещей. При этом среди живых субъектов попадались чернильно-черные, медузоподобные существа, которые вяло подрагивали в унисон с гулкой вибрацией странного агрегата. Они были представлены в чудовищном многообразии и количестве, причем к своему ужасу я обнаружил, что все они даже частично перекрывались, наслаивались, словно были полужидкими и свободно проникали друг сквозь друга, равно как и сквозь предметы, которые мы всегда считали твердыми и монолитными.
Характерно было и то, что все эти твари ни на мгновение не останавливались на одном месте, но беспрестанно кружили вокруг, одержимые какой-то явно зловещей целью. Иногда они словно нападали друг на друга — атакующая субстанция вдруг набрасывалась на свою жертву, и та в долю секунды полностью исчезала из поля зрения. С чувством дикой дрожи я внезапно осознал, какая участь постигла несчастных слуг этого дома, причем возникшая в моем воображении картина не исчезала все то время, пока я продолжал наблюдать других, уже новых обитателей этого обычно невидимого, но внезапно оказавшегося доступным органам моих чувств окружающего мира. Тиллингэст же неотрывно смотрел на меня и в какое-то мгновение быстро, возбужденно заговорил:
— Ну что, ты видишь их? Видишь? Видишь этих тварей, которые плавают, мечутся вокруг тебя, пролетают и проплывают сквозь тебя — и так всю твою жизнь? Видишь существ, населяющих то, что люди привыкли называть чистым воздухом и синим небом? Ну как, удалось мне сокрушить этот барьер, смог ли я показать тебе тот мир, видеть который не доводилось еще ни одному живому существу?
Даже сквозь дикий хаос звуков доносился до меня его пронзительный голос-крик, проступали черты обезображенной яростным напряжением физиономии, оказавшейся в непосредственной близости от моего лица. Теперь его глаза походили на горящие, полыхающие ямы, причем нетрудно было заметить, что горевший в них огонь был пламенем чудовищной ненависти. Машина продолжала омерзительно гудеть.
— А может, ты считаешь, что эти существа погубили моих несчастных слуг? Глупец, они ведь совершенно безобидны! Но слуги действительно исчезли, не так ли? Ты пытался остановить меня; ты опровергал и унижал меня именно тогда, когда я больше всего нуждался в одобрении и поддержке; ты, проклятый трус, страшился космической правды — но теперь я добрался и до тебя! Что же уничтожило всех моих слуг? Что заставило их так пронзительно, истошно кричать?.. Не знаешь! Ну что ж, скоро поймешь.
Посмотри на меня — слушай, что я скажу — ты в самом деле считаешь, что существуют такие понятия как время и величина? Уверен, что форма и материя — это нечто объективно существующее? Говорю тебе, что я достиг таких глубин, которые твой крохотный мозг не в состоянии даже приблизительно осознать. Я видел то, что творится за пределами бесконечного. Я вызвал демонов со звезд, где они обитают… Я запряг тени, которые скачут из одного мира в другой, сея повсюду смерть и безумие… Космос принадлежит мне, ты слышишь?! Теперь эти твари — алчущие, пожирающие, растворяющие все и вся — рыщут в поисках меня, охотятся за мной, однако я знаю, как от них можно ускользнуть. А обнаружат и уничтожат они именно тебя — как это уже случилось со слугами…
Что же вы поеживаетесь, мой дорогой господин? Разве я не говорил вам, что очень опасно совершить хотя бы одно-единственное движение?.. А ведь я спасал тебя, говоря, что нельзя шевелиться — впрочем, мне это нужно было лишь для того, чтобы ты больше увидел и услышал, что я скажу. Если бы ты хотя бы пальцем пошевелил, они бы давным-давно набросились на тебя.
Впрочем, можешь не беспокоиться, большого вреда они тебе не причинят. Равно как и слугам они не сделали ничего плохого — просто при одном лишь виде их эти глупые создания подняли такой страшный крик… Мои милые зверушки далеко не симпатичны на вид. однако они прибыли из таких мест, где эстетические стандарты… несколько отличаются от наших. Распад произойдет совершенно безболезненно, уверяю тебя — но мне хочется, чтобы ты увидел их. Я тоже, можно сказать, увидел их, хотя при этом и знал, как можно их остановить. Тебе тоже хочется узнать, как это сделать? А зачем тебе это? Я всегда чувствовал, что в тебе нет абсолютно ничего от подлинного ученого. Дрожишь, да? Трясешься от нетерпения поскорее увидеть обнаруженных мною первосозданий? А почему бы тебе не пошевелиться? Устал? Ну что ж, мой друг, не волнуйся, они скоро придут к тебе… Смотри, черт бы тебя побрал, смотри… прямо у тебя над левым плечом…
Мне осталось сказать лишь самую малость — впрочем, вы и сами, наверное, знаете все это из газет. Полиция услышала звук выстрела, донесшийся из старого дома Тиллингэста, где и обнаружила нас — хозяина жилища мертвого, а меня — лежащего без сознания. Меня сразу же арестовали, поскольку в моей руке все еще был зажат револьвер, хотя в заключении я провел не более трех часов — довольно скоро выяснилось, что Тиллингэст скончался от разрыва сердца, тогда как пущенная мною пуля попала в ту самую чудовищную машину, которая теперь лежит на полу лаборатории, превратившись в груду бесформенных осколков и поломанных механизмов.
