Свернув на него, я проехал мимо почтового ящика, на котором грубыми мазками краски было написано имя владельца: Эмос Старк. Фары высветили неказистый фасад дома, который при ближайшем его рассмотрении оказался и в самом деле очень ветхим, построенным в традициях этой местности как единое целое — сам дом, флигель, летняя кухня и сарай, вытянутые в одну длинную конструкцию под крышами разной высоты. К счастью, двери сарая оказались широко распахнутыми, а потому я, не видя вокруг иного укрытия, направил в него свою машину, ожидая увидеть внутри скот и лошадей. Однако в сарае царило полнейшее запустение, не виднелось никаких домашних животных, а одинокий стог сена, наполнявший воздух ароматом былых летних времен, явно лежал там уже не первый год.

Я решил не задерживаться в сарае, и сквозь пелену дождя направился к самому дому. Поначалу мне показалось, что несмотря на свет в окне, строение, как и сарай, также пустовало. Оно было одноэтажное, спереди проходила низкая веранда, пол которой, как я вскоре и, надо сказать, весьма своевременно обнаружил был в нескольких местах проломлен, отчего там, где некогда лежали доски, сейчас зияли темные проемы.

Подойдя к двери, я негромко постучался.

Несколько секунд до меня не доносилось никаких звуков, если не считать шума бившего по крыше крыльца дождя и стекавших в угол под ним ручейков воды. Так и не дождавшись ответа, я постучался вторично и уже почти прокричал:

— Есть здесь кто-нибудь?

Через мгновение изнутри донесся слабый, дрожащий голос:

— Кто там?

Я в двух словах объяснил, что работаю коммивояжером и хотел бы укрыться от дождя.

Свет внутри дома чуть сдвинулся в сторону — очевидно, кто-то перемещался с лампой в руках; окно потемнело, зато щель под дверью наполнилась ярким желтым светом. Послышался лязг отодвигаемых задвижек и снимаемых цепочек, после чего дверь наконец отворилась и я увидел перед собой хозяина дома с керосиновой лампой над головой. Это был иссохшего вида седой старик с темными глазами и косматой бородой, наполовину прикрывающей костлявую шею. На его носу сидели очки, но на меня он предпочитал смотреть поверх них. Взглянув на меня, он растянул губы в некоем подобии мрачной ухмылки, обнажившей пеньки давно съеденных зубов.

— Мистер Старк? — спросил я.

— Что, под дождь попали? — вместо приветствия проговорил он. — Ну что ж, заходите, обсохните. Вот уж не думал, что дождь так надолго затянется.

Я прошел за ним в комнату, из которой он только что вышел, однако произошло это лишь после того как он тщательно и основательно запер входную дверь на все засовы и задвижки, отчего в душе у меня шевельнулось довольно тревожное чувство. Видимо, он заметил мой настороженный взгляд, поскольку, опустив лампу на толстую книгу, лежавшую на круглом столе в центре комнаты, обернулся и с легким смешком проговорил:

— Нынче День Вентсуорта. Я подумал, что это Наум решил ко мне заглянуть.

При этих словах голос его чуть понизился и перерос в некое подобие настоящего смеха.

— Нет, сэр. Меня зовут Фред Хэдли. Я из Бостона.

— Никогда не был в Бостоне, — сказал Старк. — Даже в Эркхаме ни разу не побывал. Все на ферме работал, да дома крутился.

— Извините, я предварительно не спросил вашего разрешения и поставил машину в сарай.

— Коровы возражать не будут, — проговорил он и снова коротко хохотнул, явно порадовавшись собственной шутке, поскольку лучше меня знал, что никаких коров в сарае нет и в помине. — Сам бы я никогда в жизни не сел в такую чудную железную штуковину, но вы, городские, все на один лад. Любите кататься на машинах.

— Вот уж никак не подумал бы, что похож на городского хлыща, — пробормотал я, стараясь подстроиться под его манеру разговаривать.

— Ну, я-то всегда, с первого взгляда, узнаю городского. Бывали они и в наших местах, да что-то подолгу не задерживались, а то и вовсе неожиданно уезжали. Не нравилось, наверное, как мы здесь живем. Сам-то я в больших городах ни разу не бывал, да и не особенно хотел.

Он продолжал так болтать еще довольно долго, так что я имел возможность оглядеться и составить в уме некую опись находившегося в комнате имущества. В те годы я либо колесил по дорогам, либо без конца торчал в бостонских складах, и мало кто мог бы сравниться со мной в оценке самых различных предметов мебели и домашнего убранства. Поэтому мне не понадобилось много времени, чтобы убедиться, что гостиная Эмоса Старка была просто напичкана всевозможной утварью, за которую любой серьезный антиквар согласился бы заплатить неплохие деньги.

В частности, я увидел некоторые детали меблировки, которым, на мой взгляд, было не менее двухсот лет; кроме того моему взору предстали всевозможные безделушки, этажерки, а также несколько стоявших на них прекрасных образчиков дутого стекла и хэвилэндского фарфора. Были там и многочисленные предметы старинной ручной работы местных мастеров — щипцы для обрезывания свечей и формочки для их отливки, деревянные чернильницы с резными крышками, подставка для книг, кожаный манок для охоты на дичь, какие-то статуэтки из сосны и эвкалипта, трубки из горлянки, образцы вышивки, — причем мне показалось, что все эти вещи стояли на своих местах уже много лет.

— Вы один здесь живете, мистер Старк? — поинтересовался я, когда в болтовне старика возникла первая пауза, в которую можно было вставить хотя бы слово.

— Сейчас да. Раньше еще были Молли и Дьюи. Эйбел умер еще маленьким, а потом и Элла преставилась от чахотки. Вот уже почти семь лет как один живу.

Даже когда он говорил, было в его поведении нечто, явно указывавшее на то, что старик словно чего-то выжидает, к чему-то присматривается, а скорее даже прислушивается. Мне показалось, что он напряженно вслушивался в шелест дождя за окном — не раздастся ли там какой шорох или иной странный звук. Однако пока все оставалось по-прежнему: на дворе шел дождь, а в доме слышался слабый стрекочущий звук, словно где-то скреблась или легонько грызла дерево старых стен одинокая мышь. И все же он явно продолжал напрягать слух, чуть склонив голову набок и прищурив глаза, как бы от непривычно яркого света лампы, который неровными бликами колыхался по его лысоватой голове, окруженной венчиком беспорядочно взъерошенных седых волос. На вид ему было лет восемьдесят, не меньше, хотя на самом деле могло быть всего шестьдесят, поскольку жизнь отшельника в такой глуши неизбежно изменила бы внешность любого человека.

— По дороге вы никого не встретили? — неожиданно спросил он.

— Ни души, пока ехал от Данвича. Миль семнадцать, наверное, проехал.

— Да, что-то около того, — согласился старик и тут же затрясся от странного кудахтающего смеха, словно не мог больше сдерживать душившего его безудержного веселья. — А сегодня ведь День Вентсуорта. Наума Вентсуорта. — Глаза его на мгновение сузились. — Вы давно торгуете в здешних местах? Слышали, поди, про Наума Вентсуорта?

— Нет, сэр, не доводилось. Я ведь больше по городам езжу, а в сельскую местность случайно выбрался.

— Здесь его почти все знали, — продолжал старик, — да только никто не знал его лучше меня. Видите ту книгу? — Он указал жестом руки в сторону толстого тома в основательно засаленной тонкой обложке, которую я едва разглядел в слабо освещенной комнате. — Это «Седьмая книга Моисея» — самая толковая книга, которую мне когда-либо доводилось читать. Когда-то она принадлежала Науму Вентсуорту.

Он снова отрывисто хохотнул, словно что-то вспомнил.

— А странный все-таки был этот Наум. Но и вредный — а к тому же скупой. Как же это вы никогда не слыхали о нем? Не понимаю…

Я заверил его в том, что действительно ни разу в жизни не слышал такого имени, хотя про себя несколько поразился столь странному объекту почитания хозяина дома, поскольку знал, что «Седьмая книга Моисея» являлась чем-то вроде катехизиса для некоторых чудаков, утверждавших, что в ней якобы содержатся тексты всевозможных заговоров, заклятий и молитв, предназначающихся лишь для тех, кто был способен в них поверить.