Спири же напротив старался заговорить со Строгиным при каждом удобном случае, постоянно носил ему еду, и всем своим видом показывал, что он очень уважает парня и хочет с ним дружить.

Андрей старался вести себя дружелюбно по отношению к обоим своим соседям. Его немного напрягало молчание Чарли, но как исправить ситуацию, он не знал и поэтому предпочитал не обращать внимания.

Ему очень хотелось узнать, где Лера и как у неё дела, но, когда он пытался об этом спросить, его либо не понимали, либо не хотели понять, либо боялись что-либо делать по этому поводу, и поэтому предпочитали делать вид, что они не в курсе. Это было вполне понятно, поскольку они тоже были рабами, как и он, и поэтому были ограничены в своём передвижении и информационной осведомленности.

На третий день после инцидента Андрей попытался заговорить об этом с мулатом во время обеденного перерыва. Джонни был первым, кто внимательно выслушал его, стараясь понять все, что говорит парень, и после этого спросил:

– What age is the girl?¹

Андрей не сразу понял вопрос, тогда мулат объяснил ему, красноречивыми жестами, чисто по-мужски, описав в воздухе женскую фигуру и размер бюста.

Поняв, о чем говорит Джонни, парень сначала возмутился, подумав, что это слишком откровенный и обидный вопрос, но все равно ответил честно, подумав, что у мулата может быть совсем другой мотив для вопроса.

– A little, – он показал в воздухе рост девушки, а затем постарался показать своими ладонями, что у Леры ещё совсем маленький бюст и сказал: – small-small.

Мулат одобрительно кивнул, и сказал:

– This is good. While she is little, there is no danger that she will be taken to a captain or his officers for sex. More probably she is taken as a maiden for somebody. I may ask at the kitchen tonight. Maybe Dolly knows anything.²

Андрей еле дождался вечера. Он только и думал о том, чтобы спросить Джонни о том, получилось ли у него что-нибудь узнать у этой Долли.

Однако после работы им было приказано разойтись по каютам, а когда парень попробовал разузнать, где находится мулат, его предупредили, чтобы он даже и не пытался, популярно ему объяснив, что он новичок, и всякие передвижения по кораблю ему пока строго запрещены, за исключением маленькой территории рабочего отсека.

Андрей поплёлся в свою каюту, грустно понурив голову. Он понимал, что ему осталось ждать информацию не так долго, всего лишь до утра, но как же долго и томительно тянулось время! Как он узнал позже, Джонни был не рабом, а наемным слугой, поэтому он был старшим над всеми и следил за порядком.

Чтобы скоротать время после ужина, он попросил у Спири достать ему где-нибудь блокнот или тетрадь и ручку, что тот с радостью сделал, и уже на ужине вручил ему обычную тетрадь в клеточку и простенькую шариковую ручку.

После водных процедур, Андрей расположился у себя на кровати и стал на память записывать все новые и старые английские слова, которые узнал или вспомнил за последние несколько дней.

Слов оказалось много, но, когда он попробовал составить хотя бы небольшой рассказ о своей жизни, он сразу ощутил недостаток словарного запаса. Немного поразмыслив, он решил выписать все слова на русском, которые ему могут понадобиться в ближайшее время, и поэтому ему нужно узнать их перевод на английском.

«Хорошо бы словарь!» – с сожалением подумал он, и как ответ на его мысли, Спири вдруг повернул к нему голову и сказал, протягивая ему какую-то разноцветную книжку, похожую на детский учебник:

– Hey, man! You may need this. It helped me a lot at the beginning.³

Строгин протянул руку и взял у Спири книжку. Это оказалась потрепанная детская азбука на английском языке. Там не было ни слова по-русски, но напротив красочных иллюстраций, были написаны их названия. Сами иллюстрации были нарисованы так, что не оставляли места для сомнений в том, какое слово они обозначают. Андрей взял азбуку и искренне поблагодарил Спири. Книжка была как раз вовремя.

Канни вышел из туалета, потирая шею, и встретил обеспокоенный взгляд Сюзанны.

– Ты в порядке? – она внимательно заглядывала ему в лицо, пытаясь прочесть на нем, что случилось.

Он поднял на неё глаза и попытался выжать из себя улыбку, но у него это получилось очень жалко.

– Нужно торопиться. Пойдём одеваться скорее, – сказал он и решительно направился к тому месту, где они оставили свои вещи.

– Ты не ответил на мой вопрос.

– Я? – он пожал плечами. – Смотря с какой стороны посмотреть, но вроде, в порядке.

– Не хочешь меня расстраивать? – спросила Сюзи, хитро сощурившись.

Канни молча кивнул.

– Наверное, тебе не просто стало плохо, а ещё и состоялся какой-то неприятный разговор, да?

Он удивленно расширил на неё глаза.

– Дай, угадаю. Пока ты был в туалете, ты позвонил начальнику, и он тебя очень сильно расстроил.

– Я начинаю тебя бояться, Сюзи. Откуда ты все знаешь?

– Не бойся. Это просто догадки.

– Да, но очень точные догадки.

Однако он был рад, что после такого жесткого разговора с Алексом он может поговорить с Сюзи и найти поддержку в её лице. С каждым её словом ему становилось легче на душе, поскольку в ее голосе слышалось искреннее переживание и забота о нем.

– У тебя на лице все написано. А что, я все угадала? – с легким удивлением спросила она.

– Почти все.

– А что не угадала?

– Это не я ему звонил, а он мне.

– А-а… Ну, это мелочи. И что? Что-то изменилось?

– Не то, чтобы очень. Но мне на самом деле нужно срочно улетать.

– Я могу тебя довезти. Так будет быстрее. Ты согласен?

– Спрашиваешь.

– У тебя все вещи с собой?

– Да, только одна сумка.

– Тогда, поехали.

Они быстро оделись и побежали к автостоянке, на которой Сюзанна оставила свою машину.

Для женщины она была первоклассным водителем. Уверенно управляя своим Хёндаем, она неслась по автостраде, а Канни, сидя рядом, с грустью думал о том, что через сорок пять минут они прибудут в аэропорт, и расстанутся, возможно, навсегда.

– О чем думаешь? – спросила она.

– О том, что мы скоро расстанемся.

– Зачем об этом думать? Это же грустно.

– А о чем ещё думать?

– О чем-нибудь радостном.

– Например?

– Тебе было радостно со мной?

– Не то слово. Если честно, мне никогда в жизни не было так радостно.

Она расплылась в улыбке.

– Ну, вот об этом и думай.

– Так, мы же расстаёмся? – не понял он, к чему она клонит.

– Да, но, если ты будешь об этом думать, твои воспоминания обо мне будут омрачены грустью расставания. А если ты будешь думать о том, как нам было радостно вдвоём, все твои воспоминания обо мне будут радостными.

– Я не совсем понимаю твою логику.

– Она женская, Костя. Её не понять мужчине.

– Ну, я хотя бы попробую.

– Смотри. Постараюсь объяснить ход своих мыслей. В жизни в любом случае происходит много грустного. Никому из нас не нравится грустить. Чем больше мы думаем о грустном, тем больше времени мы пребываем в этих нежелательных эмоциях. Хорошего в этом ничего нет. Нам это не нравится. Так зачем мы тогда тратим на грусть больше времени, чем она длится по факту? А радостные моменты нам нравятся, и часто нам радости в жизни не хватает. Так, почему бы нам не продлить эту радость, больше вспоминая и размышляя о ней? А поскольку мы сами решаем, о чем нам думать, то насколько в нашей жизни много печали или радости зависит только от нашего решения. Вывод, когда мы проходим неизбежную житейскую грусть, мы можем как можно больше думать о чем-нибудь радостном и таким образом сделать грусть меньше. Поэтому, поскольку наше расставание все равно неизбежно, то по крайней мере мы можем сократить этот грустный момент, не думая о нем до последнего мгновения, и больше вспоминая весь тот позитив, который мы пережили друг с другом. У меня получилось объяснить свою логику?