— Алексей Борисович! — басом заорала она с порога. — Тяжелых везут, на двух «скорых»! Маша операционные готовит! Анестезиолог уже там!

Залманов с жалостью взглянул на заваривающийся чай — когда закончится операция, его останется только вылить. Но работа есть работа.

На пороге операционной Залманова поджидал Артюшкин — молодой, начинающий хирург. Из-под хирургической шапочки на Залманова глядели испуганные глаза, а светло-зеленая маска была почти одного цвета с его побледневшим лицом.

— Алексей Борисович, говорят, очень тяжелые, — умоляюще прошептал Артюшкин. — Вы поможете, если что?

— Ладно, — снисходительно буркнул Залманов, входя в операционную. — Посмотрю обоих, тебе отдам того, что полегче.

Артюшкин облегченно выдавил «спасибо» и скрылся за дверью.

Залманов оглядел операционную — все было в полной готовности. Приборы включены, свет направлен на стол, хирургическая сестра заканчивала раскладывать инструменты. Анестезиолог, приткнувшийся в изголовье хирургического стола вместе со своими приборами, ждал отмашки.

В коридоре хлопнули двери лифта, помещение наполнилось голосами и топотом ног.

— Везут, — прошептал анестезиолог.

— Маша, — окликнул Залманов сестру, — скажи там, чтобы Артюшкину везли того, что попроще.

Пациент, вернее, пациентка, достававшаяся Залманову, действительно была в крайне тяжелом состоянии.

И где же тебе, девочка, так досталось? — сокрушенно бормотал Залманов, проводя наружный осмотр. — Это кто же так тебя изрешетил? Всю обойму, стервец, наверное, в тебя разрядил, не пожалел…

Анестезиолог тем временем подключил приборы, быстро и умело провел интубирование, проверил показания и кивнул Залманову — можешь начинать. Но приступить к операции хирургу не удалось, он так и остался стоять с зажатым в руке скальпелем, потому как в затылок ему уперлось дуло пистолета. Послышался щелчок — кто-то за его спиной взвел курок, а потом незнакомый голос произнес по-английски «опусти скальпель».

Залманов сделал, что просили, и медленно повернулся. Краем глаза он видел застывшего на месте анестезиолога и закрывавшую рот рукой, чтобы не закричать, операционную сестру Машу.

— Вы понимаете по-английски? — спросил Залманова незнакомый мужчина в черном костюме. — Вам нужно заняться другим пациентом! Немедленно!

Оторопев от неожиданности — не каждый день в операционных незнакомцы размахивают пистолетами, Залманов так и остался стоять, спадая с лица.

— Пошли! Быстро! — торопил его незнакомец и для пущей убедительности качнул пистолетом в сторону второй операционной.

— Но... как же… — начал, было, Залманов и осекся: пистолет оказался весомым аргументом.

Во второй операционной растерянный Артюшкин топтался возле распростертого на операционном столе тела.

— Ну? Что тут у вас? — раздраженно спросил Залманов, к нему начало возвращаться самообладание.

— Алексей Борисович, — заикаясь от волнения, проблеял Артюшкин. — Пришли рентгеновские снимки. Вот…

Залманов быстро просмотрел снимки — случай серьезный, но не настолько, как другой.

— Она должна жить! — с напором по-английски произнес незнакомец. — Вы меня понимаете? Она не может умереть!

— Ладно, иди Миша, постарайся уж там, — с сожалением проговорил Залманов, отправляя молодого хирурга в свою прежнюю операционную.

На самом деле он не питал иллюзий — тот случай был крайне тяжелым и Артюшкин вряд ли с ним справится. Да что уж там говорить, он и сам не был уверен, что смог бы вытянуть ту девочку.

И Залманов принялся за работу. Теперь для него не существовало ничего, кроме пациента. Он выкинул из головы и человека с пистолетом, и невеселые думы о той, второй, пациентке, которую собирался оперировать. Скальпель, тампон, спасибо сестра. И так все три часа, пока доставал пулю, удалял осколки костей, сшивал разорванные мышцы, боролся с кровотечением. Это потом ему рассказывали, как спустя час от начала операции приехал зеленый от страха главврач больницы и заперся в своем кабинете. Еще через полтора часа в операционную ворвался, на ходу натягивая перчатки, Дольский — по негласному рейтингу лучший хирург Москвы, но, убедившись, что операция почти закончена и закончена успешно, не стал вмешиваться, а только наблюдал издали, чтобы в любой момент прийти на помощь. Как вызванная кем-то, в конце концов, полиция сначала было дернулась приехать — человек с пистолетом в операционной, это же ЧП! — но потом сверху пришел отбой.

Все это Залманов узнал уже после операции. Закончив, он устало кивнул анестезиологу и отправился в первую операционную — где-то в глубине души еще тлела надежда, что он сможет справиться и там. Но, едва переступив порог, он понял: все кончено. Приборы отключены, тело накрыто простыней, а Миша Артюшкин, низко опустив голову и теребя хирургическую повязку в руках, сидел возле операционного стола. Чуда не случилось.

Пациентку тем временем перевели в реанимацию, дышала она уже сама, показания приборов были в норме, насколько вообще после таких ранений может быть норма.

Однако, хотя операция и прошла удачно, но пациентка почему-то не приходила в сознание. Ни утром следующего дня, ни через день, ни через месяц. Один за другим ее осматривали светила науки. И все, как один, беспомощно разводили руками, даже выписанный на третий день после операции профессор из Германии. Ни он, ни другие зарубежные специалисты помочь ничем не смогли, они ограничивались лишь обычными рекомендациями, которые и без того выполнялись больницей.

А вскоре началось и совсем странное. Сначала, придравшись к какой-то мелочи, вынудили написать «по собственному» Мишу Артюшкина, а потом добрались и до Залманова, переведя его на Третью хирургию. Главврач, беспомощно разводя руками и отводя взгляд, успокаивал: «это только на месяц, не больше, пока страсти не улягутся». Но вот месяц прошел, скоро закончится второй, а Залманов так и прозябает на Третьей хирургии, вырезая вросшие ногти и зашивая полученные в пьяной поножовщине порезы. Убрали подальше и забыли…

* * *

— Скажите, я понимаю, что прошло много времени, но не помните ли вы фамилии пострадавших? — спросила я хирурга.

— Нет, фамилий я не помню. Могу сказать только, что пациентка, которую я оперировал, была ВИП-персоной, по крайней мере, мне так показалось. Знаменитость какая-то, наверное, но я ничего не нашел в газетах. Хотя и искал. Интересно мне было, из-за кого такой трам-тарарам поднялся.

— А внешность? Хоть что-то помните? Блондинка, брюнетка? — не сдавалась я.

— Внешность… Которая умерла — та, скорее блондинка, волосы светлые или русые. А та, которую я прооперировал, та темноволосая.

— Последний вопрос. У девушки сильно повреждено лицо?

— Лицо? — удивился Залманов. — Н-нет, насколько я помню... Ни у одной из них лицо не пострадало.

Поблагодарив грустного доктора, я вышла из больничного корпуса. Что делать дальше, я не представляла. Да, произошла подмена, в этом я была уверена на все сто, — одну девушку выдают за другую. А еще я была уверена, что это не роковая случайность, а целенаправленное и злонамеренное действие. Но кто это устроил и зачем?

Сообщать о своем открытии Роману и несчастной матери Вероники я не спешила. Вряд ли это знание им чем-то поможет — Веронику оно не воскресит, зато ее мать опять объявят сумасшедшей, как уже было однажды. По уму надо бы доложить шефу, но и от этого шага меня что-то удерживало. Дело приобрело настолько странный оборот, что теперь спешка могла испортить все. Действовать надо осторожно, очень хорошо подумав, прежде чем решиться на что-либо.

С такими мыслями я добралась до ближайшего кафе — чем не место пораскинуть мозгами.

В город наконец-то пришла августовская жара, и москвичи дружно рванули за город, не дожидаясь выходных. Поэтому я оказалась единственным посетителем маленькой уютной кондитерской — всего несколько столиков, где вкусно пахло свежесваренным кофе и ванилью.

Заказав капучино, я уселась возле огромного панорамного окна, откуда хорошо просматривалась почти вся территория клиники — подъезжающие «скорые», гуляющие по больничному скверу пациенты, редкие посетители, волочащие авоськи с кефиром и апельсинами. Даже небольшой самостийный рынок, торговавший всякой мелочевкой, и тот был как на ладони.