В сердце всё то же — Илья Владимирович там. Глупость такая, он не обращает на меня никакого внимания… Пустое место я для него.

Другие врачи хоть скажут что-нибудь приятное, когда вместе с ними чай пью. А он нет. Никогда со мной по собственной инициативе не заговаривает.

Моё место в ординаторской, не в сестринской, и тем более не в санитарской, а в ординаторской с врачами. Если у них есть настроение и время, они говорят со мной, рассказывают всякое, и по профессии, и по жизни. Иногда моей личной жизнью интересуются, смеются, когда говорю, что у меня её нет. Все так, кроме него. Он молчит, здоровается и всё, или приказы отдает. А я жду, сама не знаю чего жду.

Другая бы на моём месте уже бы давно ждать перестала, а я жду. Всё так же сердце замирает при его появлении. И мечты уносят вдаль.

И вдали там так хорошо и так красиво, только вблизи мрак.

Вот о чём я думала, пока мыла пол в коридоре отделения, одновременно слушая музыку с наушниками в ушах и МР3 в кармане.

А ещё думала о том, как всего два года назад была жизнерадостным ребёнком, готовым ко взрослой жизни, мечтающим о взрослой жизни, и кто я теперь? Человек, практически разочарованный в этой самой жизни. Потому что жизни-то и нет. Есть будни, такие однообразные будни, и всё.

— О чём задумалась?

Вопрос я услышала только после того, как Илья Владимирович тронул меня за плечо. Я аж дёрнулась, так испугалась.

— Да про жизнь свою думаю.

— Вот я и смотрю, что ты трёшь одно и то же место, а сама так далеко, что и не докричишься. Случилось что-то?

— Нет, ничего не случилось.

— А почему выражение лица такое мрачное? Пойдем чай попьём, поговорим.

— С вами?!

— Со мной, а что?

— Да, да, конечно!

Он смотрел на меня недоумённо.

— Убери свою швабру с ведром, чтобы никто не споткнулся и не упал, а я пока чай приготовлю.

Я не знала, что мне думать и чего ожидать. В ординаторскую шла как на эшафот. Сердце стучало так, что мне казалось, всё спящее отделение его стук слышит.

В кабинете меня ждал накрытый стол и даже пирожные-профитроли, мои любимые. Много.

— Ешь давай, — проговорил он, — ешь и слушай. Я всё присматриваюсь к тебе, приглядываюсь и понять никак не могу. Скажи мне, пожалуйста, что ты тут делаешь?

— Подрабатываю.

— Зачем?

— Опыта набираюсь…

— Это когда тряпкой из стороны в сторону машешь? Вот тогда ты опыта набираешься? Какого опыта? Ты бы лучше дома лишний раз полы помыла, всё матери помощь. А тут наши баба Дуся и баба Клава без тебя справятся. Тебе нужны деньги? На что? Ты не куришь, вредных привычек, которые не оплачивают родители, не имеешь.

— Вы хотите, чтобы я ушла с работы? — ком стоял в горле. Я этого Илью Владимировича практически ненавидела в тот момент.

Но если эмоции у меня сильны, то я ем. Просто катастрофически ем. Вот и сейчас я, чуть не плача, поглощала профитроли одну за другой.

— Да, я хочу чтобы ты ушла с работы. Потрать время освободившееся с пользой. Займись чем-нибудь, хобби каким. Понимаешь, никакого опыта ты не приобретаешь, серьёзных денег не зарабатываешь. А учёба страдает, я говорил с преподавателями. Иногда тебя просто жалеют. Девочка работает! Недоедает, блин, девочка! Я и с отцом твоим говорил, хотя он считает, что работа дисциплинирует, но я его убедил, что не та работа и не для того человека. Ты со специальностью определилась? Или как?

Меня просто выводил из себя его покровительственно-поучительный тон. Я понимала, что уволюсь завтра же, что больше сюда ни ногой, что человек, от вида и голоса которого я просто таяла, который так прочно, практически намертво поселился в моём сердце, теперь просто рушит мою жизнь. Я так хорошо пристроилась. Я могла смотреть на него издали, мечтать могла, а он…

Но он задал вопрос, и я должна ответить. Нет, не думала я определяться со специальностью. Знала только, что хочу быть практиком, что наука не для меня, и биохимия не для меня. Как бы я ни любила я маму и дядю Глеба, их работа казалась мне скучной: пробирки, анализаторы и таблицы, статистика и ещё раз статистика. Нет, нет и нет — не моё.

Но сейчас надо было сделать выбор и ответить. Не говорить же, что я тут торчу по личным соображениям.

— Хирургия, мне нравится хирургия. И можете не волноваться, я уволюсь, и меня вы больше не увидите.

После этих слов я запихала в рот следующий профитроль, встала и собралась выйти из ординаторской. Он надо мной ржал, просто открыто нагло ржал и не скрывал этого. Но как было красиво его улыбающееся лицо… потрясающе красиво…

— Сядь, я ещё не закончил. Значит, хирургия. Это кое-что объясняет. Но ты пошла не по тому пути. Я хочу предложить тебе другой вариант. Да, ты увольняешься и полы больше не моешь. Но ты можешь приходить в дни моих дежурств. Буду давать тебе задания, выучишь, ответишь, а дальше позволю присутствовать на операциях. Пока так.

Мой гнев сменился радостью. О таком я и мечтать-то не смела. Я ничего не смогла произнести, кроме: «Спасибо!» И своё спасибо я произнесла раз двадцать, не меньше.

Я накатала заявление на увольнение, допила чай, доела пирожные.

А потом произошло самое невероятное. Мы обменялись телефонами.

Он принёс мне свой график дежурств, но обещал звонить, если что-то изменится.

А потом болтали просто ни о чём. Вернее, всё не так, он рассказывал, как работал в первые годы. Как учился в институте, про преподавателей рассказывал, которые были у него. Некоторые из них вели занятия и у меня.

Но я просто слушала, потому что никак не могла поверить в своё свершившееся счастье, я упивалась звуками его голоса. Я находилась на вершине блаженства.

Неужели он заметил меня, неужели я ему… Нет, не буду загадывать.

Не буду! Буду жить здесь и сейчас, буду довольствоваться тем, что имею. А мне вон какой кусок счастья только что отвалили. Такой, что и подумать я не могла, да и представить не могла в самых далеко идущих мечтах.

Пол я домыла лишь перед рассветом.

А потом пошла на занятия.

Сегодня мне Ванька казался особенно молодым и особенно глупым. Ничего в нём нет, ни лоска, ни внешности, ни жизненной позиции. Мальчишка и всё.

Я ему, конечно, рассказала — и про увольнение, и про предложение Ильи Владимировича. С радостью такой рассказала, с восторгом. Пусть завидует.

А он сник, помрачнел и очень односложно отвечал на все мои вопросы. Так односложно, что мне и разговаривать с ним расхотелось. Он же друг, он должен радоваться за меня. У меня такая возможность погрузиться в профессию.

— Когда ты решила стать хирургом? — вдруг спросил он.

— Давно, а что?

— Ты никогда об этом не говорила.

— Ты считаешь, что я обо всём должна говорить?

— Я думал, что мы друзья.

Нас отвлекли девчонки из группы, потом началась пара. После которой Ваня проводил меня до самого дома. Шли молча, не проронив ни единого слова.

Только когда уже входила в подъезд, я услышала его слова:

— Я буду за тебя бороться, Анюта.

========== Предновогодняя кутерьма ==========

— Аня, ну почему надо дежурить в новогоднюю ночь? Ты уволилась. Графика работы у тебя нет. Новый год — семейный праздник. Где ты должна быть?

— Дома с семьёй. Мама, можно сделать исключение? Я не могу отказать человеку, который сам вызвался меня учить. Понимаешь, мама?

— А ещё тебе этот человек нравится! Так?

— Да причём здесь это? Я учусь, и собираюсь учиться.

— Дочь, я против!

— Что у вас тут происходит? — дядя Глеб вошёл в кухню, где случился весь этот разговор.

— Вон, племянница твоя собралась новогоднюю ночь проводить в приёмном покое хирургии.

— Значит, так для неё правильно. В чём дело, Маша?

— Я думаю, что это не то место и не то общество, на которое семейный праздник меняют.

— Не можешь отпустить взрослую дочь?

— Куда отпустить? Глеб, ты о чём? И какая она взрослая?

— Скоро двадцать, однако. Ты была взрослой в двадцать лет?