Володя расхохотался.

— Это ты к чему, Семёныч?

— К настроению твоему. К тому, что тебе, видимо, никто не даёт, а ты не представляешься.

— Ты ж вроде как в личную жизнь не лез ещё вчера, что изменилось, коллега?

— Банкира кричавшего вчера помнишь?

— Его забудешь.

— Он этой жене трупа твоего сегодня высказывал, обвинял его в совращении дочери. Типа муж её козёл. А она за него в ответе. А она с пацаном была…

— Мерзавец. Забрали тела-то?

— Забрали. Завтра хоронят. Но это уже не наше с тобой, Вован, дело. Хотя твоё настроение — это дело моё. Потому в разведку я бы с тобой сегодня не пошёл.

— Я только-только на работу пришёл. А ты про разведку, и анекдоты у тебя с бородой.

— Ага, и бомжиха, из люка доставленная, тебя дожидается. — Семёныч ехидно улыбался.

— Бомжиха так бомжиха. Себе кого взял?

— Самоубийцу, сиганула одна с девятого этажа.

— Может, несчастный случай?

— Может. Если окна мыла, то в квартире ведра, тряпки, химия будут. И на руках химия. Смывы сделал. Отправил в лабораторию.

— А на кой ты так рано на работу явился?

— Не уходил я. Вернее, ушёл, поругался с моей Маруськой и вернулся.

— И что ты с Верой Петровной не поделил?

Семёныч всегда, когда ругался с женой, переименовывал её в Маруську. Володя это знал, и знал, что сегодня же она прибежит к нему и будет просить прощения, а он простит, и они, довольные, вместе пойдут домой. Она всегда просила прощения, даже когда виноват был он. Семёныч этот ритуал знал, и блюл, и доводил супругу до белого каления, а потом прощал с высоты своего нехилого роста.

— Я тебе лучше ещё анекдот расскажу, потом попьём чайку, который ты и организуешь и пойдём по трупам. Слушай. Вовочка и его школьный друг нашли мешок анаши. А поскольку ничего не знали о наркотиках, решили его поджечь. Словили кумар, засели рядом и прутся. Мимо шел мусор. Унюхал, чем пахнет, и дое…ался: «Дети! А вы знаете, что из тех, кто нюхает такую срань, получаются подонки, уголовники, извращенцы… — вдохнул поглубже, — …поэты, художники, музыканты!»

— У тебя сегодня все анекдоты про Вовочку?

— Не задирайся, я сегодня холодный, голодный и одинокий мужчина в самом расцвете лет.

— Тогда ладно, тогда пойдёт, да, Владимир Семёныч?

— Вова, ты когда сюда пришёл, после больницы, мы с тобой договорились, что два Вовы в одном кабинете есть перебор. А следовательно, я стал Семёныч, а ты, как младший, остался Вовой. Сечёшь?

— Ещё как, Владимир Семёнович.

— Хам ты, Вова. Ну ладно, ещё анекдот слушай. Сидит мальчик на травке, играет в машинку. Как вдруг у машинки колёса отвалились. Мальчик сидит, плачет. Мимо проходил наркоман, услышал плач мальчика, подошёл и спросил: «Ты чё плачешь?» — «Я колёса потерял!» — «Ну, пойдём со мной, я тебе свои дам!» — «Нет, мне мама сказала на травке сидеть!» — «Блин, мне бы такую маму».

— Семёныч, пошли по трупам, потом и анекдоты будут, и чай, и микроскопия, и Вера Петровна придёт.

— Не прощу!

— Что ж она такого сделала?

— Говорит, что от меня чужими женскими духами пахнет. Вчера-то. Я ей говорю — запах подцепил от трупа. А она мне в ответ: «Ты сифилис от трупа, случаем, не подцепил?» Ну чего ты ржёшь? Конь ты необъезженный.

Настроение резко поднялось, и Владимир, пригласив санитара, отправился на вскрытие бомжихи. Периодически подхихикивал, представляя, какими духами от него сегодня пахнуть будет. Но жены у него нет, и ревновать будет некому.

За соседним столом трудился Семёныч. Периодически отпуская в адрес развеселившегося коллеги всякие колкости.

Покончив с вскрытиями, оба засели за написание протоколов.

— Вова.

— Да, Семёныч.

— Ты женат-то хоть был? Или ты не по женщинам?

— Да что тебя так моя жизнь взволновала? По женщинам я, успокойся, и женат был. Сын имеется.

— Сколько пацану?

— Десять. Только увижу я его вряд ли когда-нибудь.

— Звонишь?

— Звоню. По телефону разговариваем.

— Вов, это Маруся моя озаботилась. Нравишься ты ей.

— Семёныч, ты собственную жену пристроить другому решил?

— Не, Вов, ты что. Такая баба нужна самому. Я ж люблю её. Единственная женщина, которая сумела меня на себе женить. Считай, королева.

Вова только лишь улыбнулся. Смурной его коллега, но настоящий. Со стержнем мужик, и хоть не очень они дружат, но Владимир знал, что на Семёныча можно положиться всегда.

========== Часть 3 ==========

Последний месяц лета был ужасен, и вовсе не жарой или какими-то бы ни было погодными условиями. Просто в квартире по соседству шёл ремонт. Делали его гастарбайтеры, а потому стучали допоздна, а иногда и ночами шумели. Жили-то там же.

Владимир и так спал плохо, а тут так совсем. Проклинал стены из картона, сквозь которые голоса слышно, не то что передвижение по помещению.

Раньше в этой квартире жила бабулька, милая, старая, никого не трогающая и не задевающая. Он ей хлеб приносил и молоко, разговаривал с ней часто. У неё никого не было, кроме внука, и у него никого — на тот момент уже никого.

В эту квартиру он въехал после развода с женой. Она ему её и купила, продав их общую — большую, родительскую. Свою долю взяла деньгами, так как оставаться в городе не планировала. Ему сообщила адрес и отдала ключи. Она и мебель перевезла, ту, что посчитала нужной, и обустроила его жизнь без неё сообразно своим представлениям. Он ничего не менял, даже после того, как въехал в эту чужую квартиру. За те три года, что он прожил в ней, родным жилище так не стало. Но его всё устраивало и так. Телевизор исправно показывал нужные каналы, книги стояли на полках и занимали целую комнату, компьютер расположился в спальне, рядом с их общей кроватью. Владимир продолжал спать слева, оставляя вторую половину нетронутой.

Так вот, соседская квартира была через стенку от спальни.

Бабулька умерла год назад. Внук её похоронил — не без помощи Володи. А потом квартира пустовала. Целый год.

Но покою пришёл конец.

Последнюю неделю Володя спал в комнате с книгами, на диванчике, даже не пытаясь его разложить. Не высыпался, и жутко болела голова, почти до умопомрачения.

Головные боли, да ещё перед самой осенью, не радовали. Надо было купить лекарства и провести лечение. А иначе можно потерять работоспособность, а этого вот уже совсем не хочется.

***

— Вова, ты выглядишь всё хуже и хуже, — прямо с раннего утра завёл свою песнь Семёныч. — Ты либо бабу нашёл и перекувыкарся, либо заболел. Предпочитаю бабу.

— Семёныч, угомонись, нет у меня никого.

— Вова, колись. Лечить тебя буду.

— В чём колоться? Я вроде не грешен.

— Эх, Вова, мне бы пустую квартиру, я бы так оторвался, а ты — нет никого. Патология это, понимаешь? Скажи, у тебя проблемы?

— С чем?

— С потенцией.

— Да нет, не замечал. Почему подумал так? Ну и развеселил ты меня.

— Тебя не я, а женщины веселить должны. У меня такие истории в жизни были, хоть романы пиши. С одной вот прямо тут, в этом кабинете… Какие воспоминания!

Владимиру стало смешно — настолько, что головная боль немного отступила. А Семёныч продолжал:

— Ты понимаешь, Вова, она была у нас лаборанткой. Грудь — во! — и он показал двумя ладонями с растопыренными пальцами, насколько велика была грудь у той женщины. — Бёдра, Вова… это сказка, а не бёдра. Я её на работу взял только из-за форм. Она не отказала, дала при первом же моём желании. Здесь, в кабинете, на столе. Какой это был секс, Вова! Есть что вспомнить. Я так старался, я хотел, чтобы она про меня легенды рассказывала.

— И как, были легенды?

— Легенды были! Вова, в то время у нас меняли проводку, ты же понимаешь, что ремонт и прекращение работы — вещи несовместимые. Я в последний момент, на самом пике задел голой задницей торчащие из стены провода. Вова, если бы ты знал, как меня долбануло… Но ведь и её долбануло тоже, прямо через мой детородный орган. Я бы подумал, что он задымился, если бы не потерял сознание. Очнулся раньше неё, слава богу. Так она потом всем рассказывала, что я такой гигант, что она от семяизвержения отключилась.