Как и Кадм и Тисмен. Они так же спокойно, ничего не боясь, подошли к Рэми, встали за его спиной, и Кадм положил руку целителю судеб на плечо, прошептал ему на ухо:

— Что бы ты не сделал, что бы не решил, помни, мы на твоей стороне.

— Так ли? — усмехнулся Рэми.

— Ты до сих пор сомневаешься, брат? Когда я встал против тебя, Рэми? Или Тисмен, или Лерин? Да и Миранис… если подумать. Принц сглупил, сильно сглупил, но ты же видишь правду, ты, целитель судеб, все видишь… так почему сомневаешься?

И Рэми, посмотрев вдруг на Мираниса, ответил:

— Нет, давно уже не сомневаюсь.

И сразу же повеяло, окутало знакомой до боли тревогой и чужой, необъятной силой. И Миранису не пришлось оборачиваться, чтобы узнать, кто их вновь посетил. Не хотелось оборачиваться…

Ее сила была сейчас совсем иной. Она сплеталась с силой Рэми, дополняла ее. Плакала материнской печалью, томила душу невысказанной тоской, и Миранису стало ее жаль… жаль ее горькой любви, ее беспросветной муки… она любила своего будущего вождя. Она тосковала по нему, исходила грустными слезами. Она была рада его увидеть сейчас, но дикой и мучительной была эта радость… она знала, что его разгневала, и его гнев мучил ее сильнее любой пытки.

И только сейчас Миранис понял, насколько сильна любовь виссавийцев к их вождю. Мучительна и болезненна, навеяна магией. Дорогая цена за покровительство богини, за совершенное их предками предательство.

Мир вздохнул и встал по левое плечо Рэми, посмотрел на хранительницу и почти ее не узнал. Она стояла перед ними, такая хрупкая, тонкая и… несчастная. Она мелко дрожала, будто от холода и опустила голову так низко, что прямые черные волосы закрыли ее лицо и не было видно ее слепых глаз. Она так походила на жестко наказанного ребенка, что сердце Мираниса кольнула жалость.

Мираниса, как ни странно, не Рэми.

— Подойди… — позвал он, и голос его резанул холодом. Миранис вздрогнул. Он знал этот холод, так часто слышал его в голосе Армана, но Рэми… Рэми жалел всех, всех старался понять, так почему же теперь…

И пока Миранис удивленно смотрел на застывшее лицо своего телохранителя, взмылись пеной белоснежные одежды хранительницы, и гордая, всесильная служительница богини упала перед Рэми на колени, коснулась лбом пола, и черные волосы ее расплескались по синему ковру.

Но в Рэми не было и капли жалости. Взгляд его искрил бело-синим, сила его, чистая и чужая сила виссавийского наследника, сплеталась с силой целителя судеб, руки плавно поднялись, ладонями верх, и тонкие пальцы перебирали невидимые нити… Аши… в нем проснулся и поднял голову Аши. Безжалостный, бескомпромиссный Аши, тот, с кем даже Миранис не совсем хотел встречаться.

— Посмотри на меня, — приказал Рэми, и хранительница подчинилась.

Экстаз… на ее лице был экстаз жрицы, смотрящей на своего бога. Бескомпромиссная любовь, от одного вида которой Миранису стало плохо.

Но Рэми будто ничего не замечал. Тонкие пальцы его скользнули по вискам хранительницы, вбирая ее воспоминания. Миранис не знал, что увидел Рэми, но гнев его телохранителя стал более осязаемым, тяжелым. И опасным. Рэми милостив, Аши в нем, увы или ура, нет.

— Мой вождь… — прошептала хранительница.

— Я не твой вождь.

— Но им будешь…

— Ты хочешь меня насильно им сделать? — засмеялся Рэми. — Меня? При живом дяде? Ты плохо меня знаешь, хранительница!

И Миранис, кстати, с ним согласился. Рэми можно убедить, его нельзя заставить. И ни хранительница, ни ее богиня этого, видимо, не знают.

Впрочем, оно и к лучшему.

— Я знаю, что тебе нельзя оставаться тут! — вскричала вдруг хранительница. — Однажды он убьет тебя, слышишь! Уже убил! Я видела глазами богини все, что он тебе сделал! Видела раны на твоем теле, на твоей душе, так почему, почему ты до сих пор хочешь оставаться рядом с Миранисом? Рядом с его телохранителями? Почему хочешь защищать их страну? Их, не свою? Почему, наследник?

И Миранис вдруг с болью понял, что она, увы, права. И все, что она сказала — горькая правда. Миранис действительно ранил своего телохранителя, потерял его доверие. Рэми действительно меньше принадлежит Кассии, чем Виссавие, ведь его родители — не кассийцы. И если бы Миранис был на его месте…

— Видишь ли… — Рэми опустился перед хранительницей на корточки, посмотрел в ее невидящие глаза, и Миранис вздрогнул… какой же глубокий у целителя судеб взгляд. И совсем же не жестокий, понимающий. С легкой грустью и презрением. И слова его ранят в самое сердце своей правотой:

— Убил. Но после этого вернул из-за грани. Знаешь, как искренне он меня оттуда звал? Как терпеливо вел обратно в мир живых? Как молился нашему отцу, Радону, чтобы тот избавил меня от мучений? Знаешь, что он не спит с тех пор, мучаясь осознанием, что сам, своими собственными руками, увел за грань того, кто поклялся ему служить, своего побратима?

Да откуда же он…

Миранис отвернулся, впервые пожалев, что он слышит этот разговор… только не уши же затыкать? Теперь придется дослушать, видят боги, придется.

— Вождь тоже мучился, но его ты не слышишь…

— Нет, — ответил Рэми. — Потому что вы его слишком хорошо «слышите». После того, что сделал Миранис, его высекли его же телохранители. Вы… вы не сказали вашему вождю ничего. Даже слова плохого. Вы и сейчас ему позволяете слишком многое, не так ли? Как маленькому ребенку, вы позволили ему утонуть в его боли. Но… сколько можно оплакивать близких? Сколько можно погружать всю страну и скорбь? И может ли такое себе позволит не кто-то… сам вождь!

— Так исправь это…

— Я не намерен ничего исправлять, — улыбнулся Рэми, и Миранис узнал эту улыбку. Ой узнал. С той же улыбкой Рэми год назад оказывался стать его телохранителем. С той же улыбкой Аши в нем говорил, что Миранис не достоин такого телохранителя. И долго, ой долго пришлось Миранису убеждать Рэми в обратном.

Только бы и Элизар не убедил.

— Ты не понимаешь… — выдохнула хранительница. — Ты не знаешь о нас ничего!

— Я знаю, что вы бросили моего брата в беде, когда ему была нужна ваша помощь. Хотя дороже его в этом мире у меня нет. Даже ради моей памяти вы и не подумали ему помочь.

— Твоему брату помогал повелитель Кассии, куда же более?

— И Миранис. Он вытащил Армана из деревни. Он покровительствовал ему в замке. Он даже слова не сказал Арману, даже не думал его наказать, когда Арман недавно пошел против него. И он никогда бы и никому не позволил его ранить… потому что это его друг. А вы, что сделали вы?

— Наши люди исцеляют…

— Я и ты знаем, почему они исцеляют. Знаем, что это не совсем из милосердия, не так ли хранительница? Я видела, как целители с презрением отворачивались от тех, кому была нужна помощь, но я не видел в их душах жалости. Ни капли.

— Почему мы должны помогать убийцам? — воскликнула хранительница.

— Убийцам? — улыбнулся грустно Рэми. — Вы и тех людей не пожалели, что погибли в том поместье… где должен был умереть я. Вы не помогли их близким избавиться от скорби. Вы не помогли Арману, мальчику, который только что потерял самое дорогое. Вы идете по легкой дороге, собирая уважение и восхищение… но я-то знаю, что там нечем восхищаться. Я вижу… и мне больно от того, что я вижу… что вы забыли, что такое милосердие. Вы не умеете любить кого-то кроме вашего вождя, вашей богини и вашего клана. Вы умеете судить, но не умеете понимать и прощать…

— А ты прощаешь слишком многих! — ответила хранительница. — Но не прощаешь нас!

— Нет, я помогаю тем, кто нуждается в моей помощи. Вы… вы не нуждаетесь. Вы сами загнали себя в ловушку, своей слепой любовью к вашему вождю. И не мне вас оттуда вытягивать, вы должны это сделать сами

Ой как же он в себе уверен. Так уж и не ему. А Рэми встал, отошел от хранительницы на шаг и продолжил.

— Миранис был уверен, что я его пытаюсь убить, и все равно полез меня спасать. Знал, что отец его не простит, и все равно пытался, даже насильно, сделать меня своим телохранителем, тогда как повелитель меня приговорил. И ты мне рассказываешь о своей любви? Но жив я сейчас не благодаря тебе, не благодаря вашей защите, благодаря совсем другим людям. Презренным кассийцам, которых ваши целители отказываются исцелять.