— Я сам с ним поговорю, — пообещал Миранис, и содрогнулся от спокойствия в зеленых глазах Тисмена.
Телохранитель ему верил, они все ему верили, безоговорочно,… узы богов не оставляли им выбора. Даже Рэми… даже после всего этого… наверное… верил?
Проклятие!
— Мир, — тихо позвал Тисмен. — Ты почему так побледнел? Почему от нас отгораживаешься в последнее время? Почему опять пьешь? Что происходит? Скажи!
Что Миранис мог сказать? Он и сам не понимал, что происходит? Предпочитал не видеть, что Рэми нет не дежурствах, держать его подальше, чтобы снова не сорваться? Не словить в темном взгляде недоумения, зачатков отражения собственной ненависти.
— Не спрашивай! Все пройдет…
Наверное, пройдет.
Но ночь пришла, а покоя все не было. Он позвал свою новую любовницу, темнокудрую, милую, обнимая за талию слушал ее нежный шепот… яд ее слов:
— При дворе говорят, что ты прячешь своего телохранителя. Что он не выходит из своих покоях по твоему приказу… что ты ревнуешь… ты ревнуешь, дорогой? К этому?
И покоя опять не было.
Не выдержав, Миранис оттолкнул девушку, выбежал из спальни и схватил из рук поджидавшего хариба, личного слуги, плащ. Дежуривший у его дверей Рэми бросился следом. Идиот упрямый! Мысль пришла и исчезла, Мир несся по коридорам замка, зная, что телохранитель не отстает ни на шаг. Замер перед лестницей, вслушался в полную шорохов тишину замка, растворился в кутающем все вокруг полумраке, в тенях в складках темных портьер, в шорохе шагов телохранителя по толстому ковру. Смотрел вниз, за широкую, скрытую под темным ковром лестницу, в небольшую округлую залу, туда, где поблескивали в зеркалах, в начищенном до блеска паркете отражения светильников, и прошипел:
— Ты что еще не понял! Видеть тебя противно!
— Но, мой принц… — выдохнул Рэми и невольно отшатнулся, когда Миранис шагнул к нему. Боится? Не доверяет? Мысль пришла и ушла, навстречу ей поднялся страх: Рэми покачнулся наверху лестницы, и Миранис неосознанно потянулся к нему. Удержать! И вздрогнул, когда Рэми вновь отшатнулся, шагнул назад, посмотрел удивленно и… полетел вниз.
— Рэми! — выдохнул Миранис.
Удивление в темных глазах, мягкая, такая знакомая улыбка на пухлых губах, и время остановилось… Миранис сам остановился, замер, не в силах даже призвать собственной силы… и когда Рэми, наконец, долетел, перекатился по полу, застыл, сломанной куклой… сбежал по лестнице, упал рядом на колени, уже почти позвал Тисмена. Но Рэми лишь сел на полу, прохрипел:
— Все хорошо, мой принц, — хоть в глазах его плескалась боль и страх.
Паршиво… паршиво от этого страха. И от сжавшей горло совести.
— Проваливай в свои покои! — выдохнул принц.
— Но…
— Проваливай… я позову Кадма. И не показывайся мне до утра на глаза…
Твой хариб… он тебя исцелит… тогда и вернешься… но вслух Миранис этого не сказал. Поднялся, посмотрел хмуро на удивленного Рэми, и повернулся к дверям из коридора… плохо… боги, как же плохо! Что же он творит-то? Сегодня напьется, от души, успокоится, проспится, глядишь, и это раздражение уйдет… а потом… а потом надо будет что-то с этим делать.
Рэми на памяти Мираниса никогда и ничего не боялся. И только теперь…
И в этот день ваза, полетевшая в стену, вдруг развалилась на две аккуратные половины. Миранис выдохнул, опустился на колени, коснулся тонко вырезанного ажура и только тогда понял, что натворил.
«Явишься ко мне утром».
«Да, мой принц», — последовал немедленный ответ… едва слышным отблеском вопрос: «За что ты меня так ненавидишь, мой принц?»
Привиделось? Может быть… Миранис приказал замку не трогать осколки чаши и медленно поднялся. Приказал харибу подать легкий плащ и позвал дежурившего у дверей телохранителя. На этот раз — походившего на медведя Кадма. Огромный, мускулистый, с красиво очерченным лицом и собранными в хвост кудрявыми волосами, прирожденный воин, Кадм был к тому крайне умен. И сейчас его ум был так некстати.
— Мой принц? — спросил телохранитель. — Можешь объяснить, почему Рэми ушел с дежурства? Со мной он разговаривать отказывается, тебе отказать не может.
Как же плохо от этого «не может»-то!
— Объясню, — ответил Миранис. — Завтра.
— Хорошо, пусть будет завтра. А куда мы идем этой ночью?
— В храм Радона. Я должен… поговорить со своим небесным отцом…
Покаяться… наверное.
Кадм молча склонился в поклоне. Принял от своего хариба плащ, скрыл лицо под тенью капюшона, и открыв переход, прошептал:
— Я пойду первым, мой принц.
По другую сторону спал в ночной прохладе город. Рассыпалось по темному небу серебро звезд, вылезал из-за крыш тонкий месяц. Громоздкое, приземистое здание храма давило темным силуэтом, поблескивал в свете фонарей камень на широких ступенях, ведущих к всегда открытому главному ходу. А там, за спиной, журчала меж камней, спешила куда-то шустрая речка.
Миранис медленно вошел по ступеням, принял от телохранителя невесть откуда взявшийся (небось замок постарался) букет синих роз, и вошел в главный зал.
Он был обманчиво пуст: лишь где-то у стен мелькнули молчаливые тени жрецов, хранящих покой божества. Огромная статуя сидящего на небесном троне Радона казалась живой в отблесках лампад, и так же сильно пахло курениями… Миранис вздохнул едва слышно, взял от телохранителя букет и положил у ног своего небесного покровителя…
«Помоги мне, Радон! — выдохнул он, опускаясь на колени. — Помоги одуматься… я уже и сам не знаю, что делаю, не знаю, зачем. Не знаю, откуда во мне взялось столько ненависти… пойми… хотя я и сам себя не понимаю…»
Миранис прикусил губу, сжал кулаки и выдохнул то… чего и сам боялся.
«Убереги его от меня, мой небесный отец! Если… если я не могу его уберечь… то ты убереги… может, в Виссавии ему было бы лучше… может, нам всем было бы лучше…»
И вздрогнул, услышав:
— Мой принц?
Кадм, до этого стоявший в тени, немедленно вмешался. Встал меж Миранисом и тонким, низкорослым жрецом, спросил едва слышно:
— Пропустить его, мой принц?
— Пропусти, — сказал Миранис, поднимаясь.
Он узнал любимого ученика верховного мага и подумал вдруг, что, может, это знак… именно светловолосый, похожий на невинного мальчишку Лис ведь помогал когда-то Рэми вытащить Мираниса из ловушки Алкадия, именно Лис боготворил Рэми, вернее, Аши в нем. Именно Лис большей частью проводил церемонию привязки Рэми к Миранису, и именно он, наверное, сейчас был тем человеком, с которым можно поговорить…
Жрецы не выдают поверенных им тайн. А Лис был истинным жрецом, тихим, спокойным, умеющим слушать. И когда они медленно шли по пустынным галереям храма, когда Миранис говорил, сбиваясь… временами мучительно долго подбирая слова, не в силах оправдать свою дурь, Лис слушал. Внимательно. Спокойно. Не осуждая, не оценивая.
— Дивно все это, — сказал он, когда Миранис закончил. — Так непохоже на тебя, мой принц.
— И не говори…
— Нет, та ревность, что ты чувствуешь к телохранителю, как раз понятна, — Миранис вздрогнул, но промолчал. — А вот то, что ты с этим делаешь… и как потом мучаешься… Кто-то искусно играет на твоих слабостях…
Миранис лишь пожал плечами, подошел к перилам и посмотрел вниз, где спал город в огнях фонарей. Прогрохотала по камням карета, что-то крикнул проходивший по мосту пьяница, а с реки тянуло влажной прохладой.
— Спасибо… но я не хочу оправдывать свою глупость внешним воздействием.
— И это делает тебе честь, мой принц.
— Ничего не делает мне честь… он… он даже не пытается сопротивляться, Лис. Он поверил мне… он стал моим телохранителем, хотя мне равен… больше, чем равен. И я не понимаю, что я делаю… и как с этого ужаса теперь выбраться. Я даже другим телохранителям не могу в этом признаться, мне… стыдно. Но как только я вижу Рэми, разум отказывает…
— Мой принц, могут ли наши люди осмотреть твои покои?
Миранис вздрогнул. Потом пожал плечами, прохрипел едва слышно:
