Костя повел буренку на пустырь.
Микола еще оставался дома, когда Мария, взяв бидон с молоком, отправилась к своим клиентам. Двор она прошла с задумчивым лицом, глядя исподлобья: вспомнила поручение Хмурого, приказавшего ей лично с «доступной обрисовкой» составить мнение о прибывшем в УМГБ Волынской области подполковнике, обозначенном прозвищем Стройный.
И тут Мария вспомнила тот день, когда началась ее связь с «тайными людьми», так она звала оуновцев, еще даже не зная, как их именуют. А случилось это послевоенной осенью, когда Микола, повредив ногу, попросил жену отнести добытую коробку с медикаментами к тому самому Шурке-сапожнику, к которому сегодня к двум часам Мария велела сходить своему посыльному – законному муженьку. Немало воды утекло с тех пор, как стала она связной краевого главаря ОУН, получила псевдоним Артистка. И теперь недаром Хмурый счел возможным поручить ей сбор доступных сведений об одном из видных чекистов на Волыни. И это доверие не столько радовало ее, сколько вселяло тревогу.
Однако стоило Марии выйти за ворота, как вся хмурость сошла с ее лица и беспечная радость заиграла в глазах. Она шла энергично, с привлекательной, гордой осанкой. Вдруг снова вспомнила о чекисте, разузнать о котором ей было поручено. Теперь Артистка и сама не могла понять, почему впервые после многих тайных поручений забеспокоилась. Раньше подобного с ней не случалось. Она охотно принимала любое поручение и с легкостью, даже с воодушевлением, стремилась исполнить его.
Возле табачного киоска Мария остановилась, чтобы купить коробку спичек. Успела при этом сообщить: «На Котовского восемь с вечера занято». И пошла своей дорогой.
Отсюда ей хорошо был виден дом возле магазина, где поселился чекист Стройный. Во дворе Мария увидела женщину и рослую девчушку, но кто они, узнавать не стала, отложив это на другой час, ибо неподалеку, через два дома, жила Варя, которой она носила молоко.
«Как же попросить ее все разузнать о подполковнике? – думала Мария. – Не годится запугивать, надо с ней помягче. Бабенка она покладистая, смышленая… Можно было бы подкатиться к ее соседке Ксюшке, ушлой оладошнице, да она завтра же на весь базар растрезвонит».
Так и не решив окончательно, как подойти с разговором о подполковнике – экспромтом у нее выходило глаже, – Мария вошла в притемненную кухню и застала Варвару у печки.
– У-у, хлебный пар какой духмяный! – восхитилась Мария, подвигая к себе кружку и наливая в нее молока. – Дай-ка мне горбушку и наливай себе, пожуем.
– Тебе нельзя много хлеба, это мне еще не грех поправиться… – Изящная хозяйка достала кружку, глянула через плечо: – Цветешь ты, Маша. Я вот сама баба, да и то бы тебя сграбастала и затискала.
– Мой мужик мне не говорил этого, – живо подхватила Мария, и в глазах ее вспыхнули искорки. – Вчера на базаре один подполковник – второй уж день прицеливается – откомплиментил мне на ухо: «Милушка! Если бы вы встретились мне в не такой уж отдаленной юности, я бы давно сошел с ума». «А сейчас вы не сумасшедший?» – спрашиваю. «Пока нет», – говорит. Иду с рынка, а он мне, серьезный такой, вежливый, разрешите, говорит, проводить… Ты дашь мне горбушку?
– Ой ты, неужто разрешила? – торопливо спросила Варвара и, схватив горячую краюху, отломила исходившую паром горбушку, протянула гостье – и опять: – Ну, разрешила, что ль?
– Кто же так, с ходу-то… – аппетитно откусила душистого хлеба и запила молоком Мария. – Говорю, чего меня провожать, я посидеть с музыкой хочу.
– А он? – аж взвизгнула от нетерпения Варвара.
– Так я, отвечает, пожалуйста, было бы ваше желание. Куда пойдем?
– Волокла бы его в ресторан… Ну, ну, и что ты?
– Мало ли что я желаю, говорю. А может, чего еще и не желаю. Он мне: как вас понимать? Обыкновенно, объясняю. Не желаю, чтобы ваша жена страдала, и желаю, чтобы муженек мой нас не увидел, а то обоих чудными сделает.
– И отшила, да? – застыла в ожидании Варвара.
– Какой там, вовсе прилип. «Какая, – шепчет, – вы откровенная, и голос у вас девичий». А я ему: так я и вся из себя такая… И прошлась вперед, бедром вильнула. – Мария показала, как она это сделала.
– Ой, по шкуре мурашки, здорово, Маша! – будто от холода, энергично потерла плечи Варя и еще спросила: – Он, поди, обалдел?
– Он-то не знаю, а я вроде как втюрилась. Интересный мужчина, складный, глаза чистые, влюбчивые, какая-то в нем ласковая мягкость.
– Ну и давай… чего там. Не бойся.
– Я и не пугаюсь… – заговорщически шепнула, склонившись к Варваре, Мария и доверительно поделилась: – Мне бы о нем поразузнать, кто он, где жена и есть ли она. Такой не должен бы бегать, такая работа у него, ой-ей-ей, если не врет, в державной безпеке. Если правда, тогда другое дело. Да вроде не трепач, быть не может, а прощупать его надо, откуда он, какой характер, даже чего он любит, а чего нет.
– Ну, Мария, ты даешь, обалдеть можно. Только ты не как лягушка попала ужу на глаз? – живо прояснилось в голове Варвары. – Не гипнозом он тебя… говорят, в энкавэдэ пользуются этим умопомрачением.
– Чего городишь? В любви умопомрачение без энкавэдэ обойдется. И потом, что они, другие люди, что ли? Как все – с головой, с ногами. Даже лучше.
Варвара снова всплеснула руками, говоря:
– Глянуть бы на него! – откусила от каравая хлеба и залпом выпила полкружки молока. – А сколько ему лет-то? Не о старом вроде говоришь.
– Вот ты и узнай мне, сколько ему годов, не считая во рту зубов. Ему что-то за тридцать пять…
– Так он младше тебя?
– По-твоему, это плохо?
– Да нет… – повела плечами Варвара. – Плохо, когда никого нет. Тебе это не грозит.
– Он живет через два дома от тебя, поселился у тетки, у которой сын утонул.
– У Степаниды? – поняла Варвара. – Зайду к ней по-соседски завтра, поспрашиваю.
– У меня нынче вечером с ним встреча, надо же знать, обнадеживать его или как…
– Узнаю все, Маша, согласна, вплоть до того, храпит ли он ночью, а то от моего хоть беги. Ты только познакомь и меня с ним.
– Это еще зачем?!
– Ну-у, Маша, тебе ли бояться. Взглянуть охота на него, любопытно мне, тебе ведь кое-какой не приглянется, тебя, думаю, за подсердечко зацепить нужно.
– Нужно, Варя, когда не нужно будет, нос в окно на улицу выставляй… Так ты погодя и сходи к Степаниде, осторожненько с ней погутарь, мол, интересный постоялец… Нет, не говори «интересный», скажи «видный мужчина».
– Сообщу, Маша. Перед свиданием приходи, портрет его с потрохами выложу. А ты все-таки познакомь меня с ним. Ну, потом, когда…
– Зачем «когда»? Вечером выйди и жди его с работы, глазей тайком сколько угодно. Кстати, заметь, когда он возвращается домой, – ответила Мария, обозвав себя дурой за то, что предложила Варваре караулить подполковника после работы. Но успокоилась на том, что вечером получит нужную информацию, а там, не велика беда, что-то придумает. Заторопилась: – Ой, Варя, расчувствовалась я, заболталась, давай-ка посуду под молоко… В полшестого вечера я забегу. Побольше, понастырней мне все узнай, как для себя. Ладно?
…Базар Мария любила, на нем, можно сказать, и выросла. Без него ей чего-то недоставало. Вроде бы ощущения присутствия всего города, где можно и на людей посмотреть, и себя показать, и услышать разные новости, узнать, чем довольны и чем расстроены горожане, встретить нужных ей людей и самой оказаться полезной кому надо. На базаре Артистка чувствовала пульс жизни города, состояние его здоровья и недуги. В нынешнем своем положении Артистке было за что любить базар.
Она знала базар с детства. Бывало, чуть свет шла на базар, чтобы занять место за дощатым прилавком, куда потом являлась мать, с рассадой ли, с первой ли черешней, с молодыми малосольными огурчиками – всем тем, что давали огород и фруктовый сад.
Родительское хозяйство было разделено между шестью сыновьями. Выйдя замуж, Мария получила от братьев денежную долю наследства, по девичьей наивности возмечтав вскорости самой разбогатеть на мужнином доходном ремесле. Ее Микола унаследовал от отца несложное, но трудоемкое производство глиняных, крытых глазурью игрушек – «свистулек», как небрежно стала обзывать Мария то, о чем мать ее, бывало, говорила с почтением, похваливая будущего зятя: «Золотые руки у парня, приработок имеет, всегда лишняя копейка в доме, с ним не пропадешь, глины на его век хватит». Но не учла будущая теща ленивости зятя, который не только сам редко ходил за глиной, но и принесенную соседским мальчишкой Костей месил без охоты, да и то после тройного напоминания жены.
