И тут я вижу, что в руках у Борова обрез. Размышлять о том, заряжен ли он, уже нет времени.

Внезапно на меня наваливается какая-то усталость. Это никогда не закончится. Или закончится только тогда, когда Боров выйдет на кухню и кого-нибудь застрелит. Я оглядываюсь на Юлю и Ивана. Он аж побледнел, а вот она, похоже, хорошо знала о том, что лежит в сумке. Она нисколько не удивлена, а только расстроена, что все зашло так далеко.

– О-ой, – Юля кусает себя за пухлое запястье и зажмуривает глаза, словно собираясь разреветься.

Боров делает несколько шагов к двери, дуло обреза опущено вниз. Я становлюсь у него на пути и медленно протягиваю руку, как к собаке, которая может укусить.

– Антоха, ты че! – Иван пятится назад.

– Лучше отдай, – тихо говорю я Борову, – отдай, а потом спасибо скажешь.

– Антоша, не надо! – Юля повисает на его руке, она плачет. Дуло обреза по-прежнему смотрит в пол. Я понимаю, что для выстрела необходимо вначале взвести затвор.

Наверное.

В конце коридора маячит Васина фигура. Сейчас Боров его замочит, это как пить дать.

– Перестань, – страстным шепотом говорю я ему, – перестань, ты что!

– Х…! – хрипит Боров. Вася быстро приближается к нам, и я не могу понять, видит ли он оружие или нет. Я хватаю обрез за куцый ствол и тяну к себе. Ослабевшая рука Борова подчиняется мне.

– Держи, – я передаю обрез Юле, – спрячь это быстро. Спрячь куда-нибудь.

Юля исчезает с обрезом в глубине комнаты. Обезоруженный Боров внезапно слабеет и начинает сползать, держась за дверной косяк. Я подхватываю его подмышки и волоку назад.

– Не надо его бить, – говорю я ухмыляющемуся Васе, – не надо, он очень пьян. Но Вася с неприятным чавканьем еще раз втыкает кулак в окровавленные губы. Боров дергается у меня в руках, а его голова, откинувшись, больно ударяет меня в подбородок.

– Успа-акойся, – Лариса, сучья душонка, ловит Васины руки, как ядовитых змей, – не на-адо.

Я усаживаю Борова на диван, и он медленно обводит комнату уцелевшим глазом. Остановившись на Юле, он щурится:

– Г-где ствол? – спрашивает он зло и истерично, – к-куда ты п-положила ствол?!

– Не надо, Антош, – умоляюще произносит Юля, и ее губы вновь начинают дрожать.

– Г-где ствол, я с-с-спрашиваю?!

Ему никто не отвечает. Я подхожу к окну и пытаюсь прикурить сигарету. Руки дрожат, и в голове штиль.

– Л-ладно, – как-то успокоившись говорит Боров. Он вскакивает, но ноги изменяют ему, и Боров падает на четвереньки. Даже не пытаясь подняться, он ползет к сумке.

Второй обрез выглядит еще кустарнее, чем первый. Но одного выстрела будет достаточно, чтобы снести Васе полбашки или отстрелить яйца. Я просто не верю своим глазам, это безумие. Боров поднимается на ноги. Черное отверстие дула блуждает, как стрелка компаса в магнитной аномалии.

– Ну перестань, – говорю я ласково.

– Т-ты понимаешь, ч-что я с-сейчас его у-убью? – спрашивает Боров, едва ворочая языком.

– Конечно, понимаю. – Я тяну руку, но Боров отходит назад. Он направляет обрез на меня. Я готов усраться от страха, ни разу в жизни я не был на прицеле у пьяного, избитого до крови человека. Я отвожу взгляд в сторону, стараясь, чтобы Боров не понял, куда именно я смотрю.

– В-вот этого, – говорит Боров, качая обрезом, – этого х-хватит…

– Для чего хватит, Антон? – я медленно приближаюсь к Борову, пряча глаза.

Иван неслышно подходит в Борову со спины. Я становлюсь ближе и снова протягиваю руку, и когда Боров отводит ее в сторону, Иван быстро забирает чертов обрез.

– Отдай ей! – кричу я ему, кивая на Юлю. Вряд ли Боров будет пытаться забрать у нее свой ствол.

И он не пытается.

Растерянно посмотрев на нас, Боров медленно направляется к выходу.

– Ты куда? – взвизгивает Юля.

– За п-подмогой, – роняет Боров.

Он уходит, крадучись и не хлопая дверью. На кухне слышится пьяный галдеж. Некоторое время мы молчим, затем, словно по команде, закуриваем все разом.

– Где они? – полушепотом, выпуская дым в потолок, спрашиваю я у Юли.

– Там, – так же тихо отвечает она, кивая за диван.

– Пусть там и лежат. А ты не знаешь, кстати, куда он мог пойти?

– Наверное, к Алику, – Юля пожимает плечами, – это хорошо, Алик его успокоит. Он всегда его успокаивает.

– Кто такой Алик? – чуть насмешливо спрашиваю я. – Бандит, что ли?

– Нет, не бандит.

Я не верю, но, вообще-то, мне все равно. Неужели этот жуткий бред, наконец, закончился?

– Вот он дурак, – заявляет Иван, – ой дурак!

Водки больше нет, да никто и не хочет пить. Вот накуриться сейчас бы не помешало.

– А где трава? – спрашиваю я Юлю, – ты знаешь?

– Щас, – она встает и принимается перебирать книги, стоящие в серванте. Мне становится интересно, что же читает Боров, и я подхожу к серванту вместе с ней. Все больше боевики, романы Шитова, всякий прочий shit. В одной из книжек внутри лезвием вырезана прямоугольная полость, в ней лежит пакет.

– Давай, – я забираю у нее пакет и торопливо разворачиваю его. Трава сильно пахнет – это хороший признак. Неожиданно, без стука, открывается дверь, и я, перепугавшись, сминаю пакет с остатками травы в руке, а папиросу бросаю на пол. Чувство такое, словно меня застали в ванной за онанизмом.

Баба, та, что постарше, с таинственным видом приближается к нам и прикладывает указательный палец к сморщившимся, как две гусеницы, жирно накрашенным губам.

– Чего это они? – простодушно спрашивает Юля, – чего они дрались?

– Ууу, – тянет баба. Она объясняет, что Боров кого-то обрюхатил или, во всяком случае, собирался это делать.

Мы снова остаемся втроем. Я реанимирую косяк, остальные наблюдают за моими действиями.

Я поднимаюсь и, не говоря ни слова, выхожу на балкон. Летний зной обнимает меня. В пустом небе тает инверсионный след от самолета.

– Идите сюда, – кричу я в комнату, – здесь покурим.

Иван и Юля выходят за мной. Она сосредоточенно тиха. Ее лоб вспотел и оттого кажется словно вымазанным подсолнечным маслом. Солнце вытопило из нее пот и заодно женское обаяние. Мне жаль ее, как ребенка.

– Не бери в голову, – говорю я ей.

– Что? – она делает вид, что не понимает моих слов.

– Эта сука врет, – поясняю я, – у нее мозги от водки сломались.

– Я не знаю, – шепчет она, и мне хочется остаться с ней наедине и шептать ей пустое и ласковое. Меня возбуждают несчастные женщины – они так любят говорить о любви, а я бы многое мог ей рассказать.

Я прикуриваю папиросу, затягиваюсь едким дымом дважды и передаю по часовой стрелке. Иван курит маленькими затяжками – его легкие слишком утомлены никотином.

– Давайте-ка я пущу вам по паровозу, – говорю я. Никто не против. Я беру папиросу горящим концом в рот и выдуваю дым в подставленные трубочкой губы. Со стороны это похоже, как если бы двое решили поцеловать друг друга, но никак не решаются преодолеть последние три сантиметра. Я люблю пускать паровозы женщинам, они так простодушно приближают ко мне свои губки. А Юле я бы с удовольствием пустил настоящий цыганский паровоз, когда-нибудь я расскажу вам, что это такое.

Втроем косяк курится быстро, и уже спустя пару минут мы возвращаемся в комнату. Очарование марихуаны начинает наполнять мой мозг, не верится, что совсем недавно я забирал обрез у обезумевшего Борова.

– Подождем Антоху? – говорю я.

– Подождем прихода, – отзывается Иван. Это звучит двусмысленно, но пока не кажется смешным. Первый приступ смеха возникает, обыкновенно, через десять минут. Это и есть приход.

Мы сосредоточенно ждем, когда же нас, наконец, попрет, но, кроме алкогольной расторможенности, я пока не ощущаю ничего.

– Не бутор? – спрашиваю я Юлю, – ты уже курила эту траву?

– Хорошая, – говорит она, и я готов поверить, что она действительно хорошая. Юля мрачнеет на глазах, и я понимаю, что она начинает грузиться. Я перевожу взгляд на Ивана – в его глазах проступили красноватые прожилки. Все в порядке.