Мальчики немного помолчали. Коршун улетел пытать счастья в другое место.
— Майзе будет рада тебя видеть, — сказал Каспар нарочито скучающим тоном, косясь на друга. Стин встрепенулся и быстро спросил:
— Она спрашивала про меня?
На его боку ещё не до конца зажила тонкая полоска, оставленная гибкой веткой ветлы. Стину до сих пор было стыдно за слова, сказанные кареглазой девочке с пшеничными волосами, так стыдно, что не хотелось вспоминать о том дне. Потому-то он и не показывался в Лесу.
— Смеешься? Она гордая, не будет спрашивать. Но носом шмыгала. А ещё я кое-что услышал…
Каспар замолчал, и ехидства в его глазах было больше обычного. Стин повернулся к нему и начал трясти его за ногу:
— Что ты услышал? Что она сказала?
Синеглазый мальчик долго молчал, наслаждаясь видом изнывавшего от любопытства старшего друга. Сердечные муки были ему не знакомы, и, прикоснувшись к чужим, он сам чувствовал себя старше. Хотя, признаться, совсем не понимал, что сын Райнальда нашел в дочери Тристы. Девчонка как девчонка, да ещё и ударить может так, что три дня будешь охать.
— Не она сказала, — наконец заговорил Каспар, — а её мать. Видимо, своей ужасной шуткой про замужество Майзе…
— Не напоминай! — взмолился Стин, и Каспар вздохнул.
— Прости. В общем, задел ты мою посестру. И вчера я ненароком подслушал разговор Тристы и моей бабули. Они думали, что я спал, а не мог поймать сон, тебе на счастье.
— Ну о чем же они говорили, не томи!
Каспар вздохнул и медленно вытянул затёкшую ногу:
— Триста сказала, что боится твоих сватов. «Как же я смогу отдать единственную дочь в этот замок, пусть даже к славному братучаду и его жене!» — заохал мальчик, похоже изображая беспокойную тётку матери, — Лерхе, бабуля, успокаивала её, слёзы вытирала: «Если из дома бегут в лес, как сбежала я когда-то, почему бы не быть обратному? Девочка твоя пусть сама решит, люб ли ей рыжий Стин или нет. А уж в обиду её не дадут ни тут, ни там», — тихо договорил Каспар, по-бабушкиному положив руку на предплечье друга.
Сердце рыжего Стина было готово выпрыгнуть наружу, и он не понимал: то ли это из-за быстрой темноглазой Майзе, то ли от сомнений: выйдет ли из него герцог? а не лучше ли всегда быть младшим, но при вожде в Лесу?
Никому не говорил об этих мыслях юный рыжий Стин. Ни отцу, ни другу.
Каспар не дождался от юноши ответа, вытягивания дальнейшего рассказа, и закончил:
— Ну, а Триста сказала, что легко Лерхе говорить, когда её красавица замужем за младшим сыном вождя. Но говорила уже не так жарко. Против бабулиного слова трудно сказать слово поперек.
— Интересно, что Майзе бы сказала, — сказал Стин, почесывая горбатый нос.
Каспар недовольно моргнул синими глазами:
— Ты мне больше нравился, покуда не стал влюбленным. Раньше мы с тобой Лес обходили, игрища устраивали, битвы… а теперь только Майзе да Майзе, и поговорить будто больше не о ком, — зло выговорил мальчик, уронив голову на колени. Русые пряди закрыли его лицо.
Стин от удивления открыл рот. Не думал он, что Каспару так тошно от его первой любви. Сын Райнальда протянул руку к мальчику, но тут же убрал. Он никогда не считал друга маленьким и несмышленым и хотел тогда впервые сказать об этом вслух. Хотел Стин сказать синеглазому, что считает его братом, пока что куда более родным, чем те два комочка, над которыми ворковала его мать. Не зря их нарекли как давно живших братьев, не просто так дается человеку имя! Хотел рыжий и не по-мужски заплакать, выплеснуть всю тяжесть со своей души, рассказать о своих муках. О том, что святое причастие нисколько не приближает его к пониманию себя и Бога; о том, как на празднике Середины Лета ему почудилось, что из огня родового костра вышел к нему высокий воин, улыбаясь и поправляя на поясе ножны с длинным мечом…
Но Стин не успел сказать ни слова, ведь из Леса гибкой ланью выскочила тонкая Майзе. Светлые волосы развевались на ветру, на впалых щеках от быстрого бега горел румянец. Стин опустил глаза, боясь посмотреть на неё, внутренне готовя себя принимать новые тумаки. Но он ошалел, услышав не злые слова, а весёлый девичий смех. Каспару не пришлось оборачиваться, он узнал посестру.
— Ну чего тебе? — хмуро спросил он.
— Перестань дуться, сын Фальке! Вождь вернулся! Да не один, а с братом! Их сейчас обнимать не переобнимают! Мать ревет, Лерхе ревет, Энциан ревет, что творится!
Майзе с размаха упала на землю и крепко обняла Стина. Будто и не было той ссоры, тех слов, сдуру сказанных, той злой ветлы. Не о том ли грезил наследник Вестфалии? Руки сами сомкнулись на тонкой девичьей талии, а рот спросил то, чему удивились уши:
— Кто пришел, Майзе?
Девушка тут же оттолкнула его, ощутимым подзатыльником постаралась привести в чувства. Истинная дочь своей матери.
— Что же ты такой чурбан бестолковый, Стин! Как ты не понимаешь! Ты ведь их помнишь, вождя и старого герцога! Мы же вместе сидели у них на коленях, в плащи кутались от страха перед Морским духом!
Стин вытаращил глаза, не помня себя взял её милое лицо в руки, слегка встряхнул:
— Дед вернулся? Вождь? — только и смог спросить он.
Майзе кивнула. Она не вырывалась из его рук, не злилась. Только улыбалась, и слезы текли навстречу Стиновым пальцам.
Они не сразу увидели, что Каспар не стал слушать их разборки, сообразив, о ком говорила Майзе, и быстрее стрелы понёсся к родовому очагу. Мальчик так хотел наконец-то склонить голову перед вождём, давно оставившим своих людей, но всё же вернувшимся к ним… перед его братом, избранным для великого дела грозным Старейшиной. Ныне минул век Старейшин, настал век вождей. И вождь теперь не оставит их, как не оставит их его славный брат. Всё теперь будет иначе, это Каспар понимал. Он был неглупым мальчиком. Мать восхищалась своим отцом, бабушка постоянно молилась о его возвращении. Каспару столькое нужно узнать! Как он надеялся тогда, что кому-то из усталых путников нужно залатать рубаху или даже кожаный плащ…
Майзе потянула Стина за руку. Будет у них время наговориться, наплакаться друг другу, попросить прощения за все детские глупости. Сейчас им нужно было бежать к их главным героям. Майзе, недовольно подгоняя рыжего герцогского сына, мечтала еще раз крепко обнять Родерика и Герарда, которых щадило время. Годы не убавили сил в их телах, не изменили их добрые карие глаза. Вождь всё так же собирал волосы в длинный хвост, Герард же перестал прятать шрам на щеке, мудрёно сплетя пряди седых волос на правой стороне с побледневшей от времени лентой. В ногах у Родерика плакала от счастья Лерхе, дождавшаяся мужа. Сестру обнимал Герард, думая о том, как затрещит его хребет от крепкого объятия сына, как после он будет рассказывать о море укрытой землёй Равенне. Майзе снова заплакала, не стесняясь своих слез, и начала бежать быстрее.
Стин, конечно, гадал о том, как выглядели любимый дед и его молчаливый брат, через что пришлось им пройти в эти годы. Но главным для мальчика было то, что теперь ему было с кем обсудить все свои печали и тревоги. Герарду пришлось жить двумя жизнями: жизнью язычника и жизнью христианина, жизнью будущего вождя и жизнью герцога Вестфалии. Он, и только он сможет помочь внуку разобраться в том, что творилось в юной душе, услышать зов, который не сведет его с правильного пути. Родерик, напророчивший матери встречу с отцом, казался Стину ведуном, чьему взору открывалось больше, чем можно было себе представить. Мальчик не побоится спросить у него совета. Стину хотелось кричать от счастья так, чтобы его крик был слышен даже на вершине Эксерских камней. Он начал различать голоса и смех, жаждал выловить среди общего гомона слова Герарда и Родерика. Рыжий Стин совсем забыл о грядущих крестинах своих младших братьев, о том, что вскоре его посвятят в рыцари, о возможной свадьбе… тогда, мчавшись вглубь Тевтобургского леса за руку с Майзе, он думал только о том, как бы первому сказать отцу, что тот был прав.
Они действительно вернулись.
