– Выплюни! – ору я и вытаскиваю у мальчика изо рта травинки.

Гриб уже исчез – он его проглотил.

Мальчик смотрит на меня, но не улыбается.

– Собрался умереть, – говорю я, – не делай это как дурак. Тебя что, папа совсем ничему не учил? – Я протягиваю ему флягу. – Прополощи рот.

Мальчик набирает в рот воду, полощет и сплевывает. И все это время не сводит с меня глаз.

– И заруби на носу, – говорю я, – без еды ты можешь продержаться три недели, а вот без воды – нет.

После этого я закручиваю крышку на фляге и иду дальше.

Мальчик идет следом.

Спускаюсь с холма, иду быстро, хотя склон неровный. Здесь нет деревьев, но колючая трава и низкий чертополох цепляются за ноги.

Я слышу, как за спиной идет мальчик. Он не хнычет и не ноет. Даже когда спотыкается и падает, только коротко вскрикивает и сразу встает. Естественно, ему за мной не угнаться – у него ноги короче.

Я не жду его и не оглядываюсь.

Иду вперед и смотрю на горизонт.

За домом бабушки на Арране – холм. Он не где-то вдалеке, а начинается сразу за садом. В детстве я каждое лето забиралась на этот холм. Проходила мимо лодки на трейлере, выходила за ворота, пересекала болотистую лужайку и шла дальше вверх по тропинке. Потом – поросшие мхом валуны, а за ними – лес. Там низвергалась каскадами Лучрэм-Бёрн. Со временем я научилась через нее переправляться. Переходила вброд там, где река была шире и мельче, и шла вверх к «лошадке». Так я называла ствол дерева, он и правда был похож на лошадку, которая выпрыгивает из воды. Я часто садилась на него верхом, чтобы передохнуть, потому что знала, что до вершины холма еще далеко. Обманчивые горизонты. Я поднималась по склону и всегда верила, что доберусь до вершины. Но все не получалось. Каждый горизонт оборачивался ступенькой к новому.

Мама сказала:

«Мари, в нашей семье не принято пасовать перед трудностями. Мы – не слабаки. Если перед нами цель и мы в нее верим, мы к ней идем. И мы не сдаемся, каким бы тяжелым ни был путь».

Поэтому я иду.

Когда я впервые добралась до вершины того холма, мне было семь. Лес вдруг расступился, и я увидела небо. На западе я увидела зубчатую вершину Готфелл, а на востоке – сверкающую поверхность моря. А еще я видела – до сих пор вижу – трубу дома моей бабушки. Я знала, где я.

Я вспоминаю об этом, когда час за часом иду по незнакомым мне холмам Северной Англии. Я взбираюсь на незнакомые скалы, зря потею, добираясь до вершины, и вприпрыжку спускаюсь. Горизонты отступают, я иду, а они не приближаются. Мне не подняться на вершину. Это как нарушенные обещания. Миля за милей по холмам, названий которых я не знаю.

Все время в пути не было ни минуты, когда бы я не думала о доме. О моем доме. О том, какой он. Дом среди холмов моего детства. Шотландия.

И сегодня мне кажется, что дом – это то место, куда ты можешь дойти без карты.

Карта этого места в твоем сердце.

Я иду, пока не начинают болеть ноги и живот. Узелок с едой не развязываю. Пью воду. Воду набираю из ручья, вдоль которого иду большую часть дня. Наблюдаю за облаками. Облака за час стали темнее, но такими они могут оставаться несколько дней, и все будет в порядке. Да и погода весь день была хорошей.

Вот что могло бы помешать моему продвижению к цели и не помешало:

гроза;

город;

вооруженный человек;

река;

травма;

стена;

дождь;

колючая проволока;

мальчик.

В сумерки я начинаю подыскивать укрытие на ночь. На холме впереди вижу заброшенный коровник из тех времен, когда на этих холмах еще паслись коровы. Бабушка назвала бы его «хлев». Хорошее укрытие для местности, где есть всего пара рощиц, а на мили вокруг – вересковые пустоши. Если бы дело было в пустыне, я бы сказала, что все складывается слишком хорошо, чтобы быть правдой. Я бы даже сказала, что это мираж.

Ускоряю шаг, будто боюсь, что коровник может растаять в воздухе, а когда подхожу к краю леса, передо мной открывается новый чудесный вид. Как расстеленный под ногами ковер. Дикий чеснок.

О папа!

Это целый океан дикого чеснока на краю леса!

Сплошь – белые цветы с широкими зелеными листьями. Я бреду через них и вдыхаю поднимающийся к небу запах. А под землей, я это знаю, – головки чеснока. Скорее всего, маленькие, но терпкие и жгучие, и, когда их раскусываешь, можно слюной захлебнуться.

Папа, папа, папа! Этот мир прекрасен!

У меня даже голова начинает кружиться. Но я умная, я не стану запихивать в рот съедобные листья, как мальчик траву с найденным грибом. Не есть много и быстро, не спешить. Сначала понюхать, потом лизнуть, жевать медленно, не глотать все сразу, пусть желудок привыкнет. Этому я тоже научилась в пустыне. Если давно не ела, а потом вдруг набила рот едой, желудок ответит болью.

Поэтому я не тороплюсь. Выдергиваю дикий чеснок из земли и стряхиваю землю с белых головок. Сначала облизываю листья и только потом жую. Вдыхаю запах дикого чеснока. Он пахнет едой, которая была для меня привычной когда-то давно. Еда, которую готовила в моем детстве бабушка и которой тогда было в достатке: паста с томатами и чесноком; натертый чесноком жареный ягненок; креветки в сливочном масле с чесноком; нашпигованная чесноком куриная грудка. Я сосу белые цветы и представляю всю эту еду, вдыхаю воображаемые ароматы.

Не знаю, сколько я пролежала на этом лугу. Может, даже заснула. А может, нежилась на лугу и забылась на несколько секунд.

Когда прихожу в себя, он рядом.

Мальчик.

– Ты что, волшебник или чародей какой-то? – спрашиваю я.

На волшебника он не похож. Передо мной маленький, уставший до изнеможения мальчик. Его лицо в грязи, колени сбиты в кровь, на правом башмаке отваливается подошва.

И все-таки он здесь. Когда я в первый раз перебралась через Лучрэм, я и то была старше, чем он. Этот мальчик съел сырой гриб и не отравился. Природа умеет отсеивать слабых. Возможно, отец мальчика все же научил его чему-то полезному.

– Садись, – говорю я.

Мальчик садится, вернее, даже не садится, а оседает на землю. Я сажусь рядом и выдергиваю из черной земли головку чеснока. Вытираю с нее грязь, а потом разделяю пополам ногтем большого пальца.

– Ешь, – протягиваю мальчику одну половинку.

Он нюхает.

– Правильно, так и надо, – говорю я. – Но сейчас все в порядке, это – дикий чеснок.

Мальчик кладет чеснок в рот и разжевывает. Жует медленно.

Я даю ему попить из моей фляги и протягиваю вторую половинку головки чеснока. Потом разрываю лист на тонкие полоски и по одной скармливаю их мальчику. Даю ему цветы.

Пока он ест, я собираю листья чеснока и рассовываю их по карманам. Потом показываю на небо. Серые облака стали темнее, а в воздухе повисла тяжесть, которая давит на виски.

– Нам надо идти. Это недалеко. – Я показываю на коровник. – Идешь?

Мальчик кивает. Его губы слегка раздвигаются, и я снова вижу маленький сколотый зуб. И это напоминает мне о том, что все, кого я встречала за время в пути, умерли.

Может быть, в этот раз все будет по-другому.

Коровник не так уж и близко, как мне показалось сначала. Мы продвигаемся медленно. Подошва башмака хлопает под ступней мальчика. В башмак попадают веточки, камешки и сухие травинки.

Вспыхивает молния, гремит гром. В нынешние времена черные тучи могут по нескольку дней висеть в небе – и никакой грозы не будет, мрак рассеется, и снова появится яркое солнце.

Но бывает и по-другому.

Гроза начинается внезапно. Вторая вспышка молнии, а за ней почти сразу гром, и начинается дождь. А потом мы превращаемся в жуков, на которых обрушиваются каскады воды. Что называется – разверзлись хляби небесные.