И не было никаких смокинга и платья — циркового шатра. Эдвард вступал в брак в футболке с изображением трубки и надписью «Это не трубка» и старых джинсах, а я стала женой в белой футболке и джинсовом сарафане с большим нагрудным карманом. Не было и сотни гостей — только двое, помятые после бессонной ночи, устроенной сынишкой. Тусовки тоже не было — мы посидели в любимой кофейне и разошлись. Но эта крошечная свадьба была идеальной, потому что она была нашей.

— Что-то ты рано встала, моя русская дочь, — в кухне несмотря на ранний час я застаю Джона, отца Эда, варящего кофе в медной турке.

С семьей Эдварда я познакомилась еще четыре года назад, когда мы впервые приехали сюда на Рождество. Джон долго смеялся, повторяя жене «А я говорил, что он приведет нам рыжую девочку! У нас наконец-то появилась дочь!». С тех пор он зовет меня не иначе, как своей русской дочерью и утверждает, что ирландского во мне больше, чем в его сыновьях.

Я вздыхаю, ставя на обеденный стол ноутбук.

— Вы с Эдом хотя бы на праздниках отдохните от работы, она никуда не денется, — качает головой Джон, разливая кофе по чашкам. — Тебе с молоком?

Я с улыбкой киваю, садясь за стол и не спеша включать компьютер. Наблюдая за Джоном, ловлю себя на мысли, что наши с Эдвардом отцы очень похожи, и снова отдаюсь воспоминаниям, преследующим меня все сегодняшнее утро.

Эд познакомился с моей семьей тем летом. Тогда мы впервые столкнулись с проблемой языкового барьера — Эд не знал русского, мои родные еле-еле вязали слова на английском. Это было пыткой для нас всех. Понравившись друг другу, они толком не могли объясниться без помощи переводчика. К Новому году ситуация начала улучшаться. Обе стороны начали учить языки и уже могли похвастаться тем, что косноязычно, но могли говорить между собой. Год из года связь крепнет и теперь Эдвард моими стараниями свободно изъясняется на русском, а мои родные своими собственными стараниями — на английском. Не всегда правильно, но свободно. И все это — ради меня. С ума сойти можно, если задуматься, на какие трудности мои близкие пошли ради моего счастья.

С тихим стуком на стол передо мной опускается белая чашечка с кофе. Я благодарю Джона и открываю ноутбук. Фотографии для журнала сами себя не обработают.

За последние четыре года я успела вырасти как фотограф. Не хочу хвастаться, но весь прошедший год я разрывалась из-за количества предложений: как Соня и предсказывала, работодатели были готовы перегрызть друг другу горло. Моделям нравилось, что я предпочитала работать один на один, не терпя в студии присутствия посторонних во время съемок. В какой-то момент Алова Полина (мы с Эдом решили не афишировать смену моей фамилии) стала лакомым кусочком в мире фотографии. А теперь она берет передышку, потому что быть миссис Ширан, женой и матерью, — приоритетнее.

Матерью? — удивленно воскликните вы. Да, матерью. И вы, мои дорогие читатели, первые, кто узнает о том, что через несколько месяцев мы с Эдвардом станем родителями. Даже будущий отец еще не знает.

— Не буду тебе мешать, дорогая, — Джон чмокает меня в макушку и, напевая мотив рождественской песенки, удаляется в смежную с кухней гостиную.

Дом Ширанов полностью просыпается к десяти утра. Сначала на кухне появляется Имоджен, мать семейства, и принимается готовить завтрак. Когда я порываюсь ей помочь (да-да, я таки научилась готовить!), она отмахивается, говоря, что впереди еще целый день и напомогаться я еще успею. На запах жарящегося бекона из своей комнаты выползает Мэтью, сонный и растрепанный, будто целую ночь пил. Последним спускается со второго этажа мой муж, омерзительно бодрый и довольный, о чем ехидно ему говорит брат.

— Вот будет у тебя такая жена, как моя, будешь всегда просыпаться бодрым и довольным, — улыбается ему Эдвард, приветственно целуя меня в щеку.

— Боюсь, такая только в одном экземпляре, братец, — усмехается Мэтт. — И она досталась тебе.

— Дети, обменяетесь любезностями потом. Садитесь завтракать, я греть ничего не буду! — грозит им лопаткой мать и подмигивает мне. Парни одновременно закатывают глаза «ну маааам». — Что «мам»? У нас на сегодня еще куча дел. Джон, ты уже договорился на счет ёлки?

— Андерс привезет её после обеда, — отзывается мужчина, накладывая себе в тарелку бекон.

— Хорошо, — Имоджен кивает и принимается суетиться вокруг стола, пока все не просят её сесть.

***

После завтрака у всех есть задания. Джон, вооружившись списком жены, уезжает за продуктами. Мэтт отправляется на чердак за ёлочными украшениями, а заодно — ведь одно другому не мешает — наводить на чердаке чистоту и порядок. Эда и вовсе отправляют проведать бабушку и дедушку, чтобы помог там и не мешался под ногами тут.

Мы с Имоджен остаемся на кухне вдвоем: моем посуду, готовим обед и болтаем. Она мне почти как мама. Так же учит и наставляет, так же шутливо журит и так же заботится. Разомлев в её обществе (все-таки не каждый день я греюсь в лучах материнской заботы), я пробалтываюсь, раскрывая ей свой маленький секрет.

— Я стану бабушкой! — она восторженно смеется и забрасывает меня сотней вопросов. Что ж, это можно считать тренировкой перед встречей с моей мамой.

— Только никому не говори пока, — улыбаюсь я, замешивая тесто для печенья. — Хочу сказать Эду завтра, когда будем распаковывать подарки.

***

Назвать это гигантское колючее нечто просто ёлкой у меня язык не поворачивается. Трое наших мужчин с трудом затаскивают это нечто в дом и устанавливают на подставку. Это настоящая Ель, а не тот обрубок сосны, что принято ставить у нас в России. С одной стороны мне жалко срубленное дерево, а с другой я все никак не могу налюбоваться зеленой красавицей, занявшей угол гостиной рядом с камином. С каждым мгновением комнату все сильнее наполняет запах морозной хвои, смешиваясь с ароматом имбирного печенья, стынущего на подоконнике в кухне.

Мэтью притаскивает с чердака огромную пыльную коробку с украшениями. Как и каждый год около часа мы все сидим на ковре и под звуки «Унесенных ветром», транслируемых каждое Рождество на одном и том же канале в одно и то же время, распутываем километры гирлянд, привязываем к ёлочным игрушкам новые ленточки взамен утерянным, чиним и клеем то, что успело деформироваться за год. Имоджен приносит большие кружки с какао и еще теплое печенье с не успевшей застыть глазурью. Стоит ли говорить о том, что еще полчаса потом уходит на то, чтобы вычистить из ворса ковра крошки и кусочки мишуры, которая от старости и неаккуратности сыплется?

— Будешь моей Скарлетт? — Эд пихает меня плечом, попутно развязывая очередной узел на гирлянде.

— Спасибо, дорогой, что сравнил со стервозной алкоголичкой, угробившей двух мужей и бросившей двух из трех детей, — притворно ворчу я. Муж прекрасно знает, что романы Маргарет Митчелл я обожаю, а Скарлетт считаю образцом в ведении всех дел, не касающихся мужчин и детей. Уж силы воли и храбрости этой женщине не занимать. Я пихаю Эдварда в ответ, криво улыбаясь. — Или ты намекаешь, что я тебя гроблю, и мне надо присматривать нового мужа?

— Язва, — он закатывает глаза, смеясь. — Я буду твоим Реттом Батлером.

— Ага, ты уже намереваешься уйти от меня! — уличаю его я, сдерживая хохот.

— Чур, тогда я женюсь на Полине! — подает голос Мэтт, размахивающий рукой в надежде, что так клей быстрее схватится на кусочках ранее разбитого шара. Пока что он успешно приклеил к игрушке только свои пальцы.

— Так и так, дорогая моя русская дочь, из этой семьи ты все равно не уйдешь, — довольно говорит Джон, по самый нос погружаясь в кружку с какао. Когда он «выныривает» капельки напитка и пенка растаявших маршмэллоу висят на его усах. Хихикаю. Будто я собиралась уходить из этой семьи… — А Мэтти будет Мелани.

— Почему это я Мелани? — возмущается старший брат. — Может, я Эшли Уилкс?

— О, Э-э-эшли! — Эдвард тянет руки к нему, желая обнять и расцеловать. Мэтью отшатывается, опрокидываясь на спину и болтая ногами в воздухе. — Что же ты, не хочешь целоваться со мной?