Другой неприятный случай касался горковских медиков. Согласно закону, в ШИЗО дважды в день врач должен делать обход, выяснять, все ли хорошо себя чувствуют. В ШИЗО ИК-9 врач делал один обход в день, и то, кроме воскресенья. В субботу, сидя в ШИЗО, я простыл и на следующий день начал звать врача, чтобы он хоть как-то помог, поскольку в том чтобы температурить и кашлять на дощатом полу в легкой робе приятного мало. На все мои просьбы у контролера был один ответ: «Врача нет, сегодня воскресенье!» Да и зеки подтверждали: по воскресеньям врач не ходит. Но я знал, что это ложь. В каждой колонии в любой день недели и в любое временя есть дежурный врач, просто по скотскому обычаю этого учреждения ему лень вылезать из своего кабинета в санчасти и идти целых пятьсот метров только ради того, чтобы принести таблетки какому-то там зэку — авось до завтра не сдохнет!
Но даже все это — недостаточная причина для применения крайних мер. Повод появилась после того, как меня посадили в ШИЗО за отказ от работы. На этот раз посадили одного, и в довольно специфическую хату — она находилась в метре от «дежурки» контролера. Якобы для лучшего контроля. Но главным было не это, а то, что хата была угловая — находилась на углу барака. Казалось бы, какая разница? Камера и камера. Но постоянный посетитель ШИЗО хорошо знает, в чем разница. Знают это и менты. Дело в том, что угловые камеры — самые сырые и холодные. В них холодно даже летом, не говоря уже о зиме.[10]
Когда тогда, девятнадцатого мая, меня отвели в камеру № 16, я сразу закрыл окно, надеясь, что к ночи «надышу» на более-менее приемлемую температуру. Но эти надежды не оправдались.
Дальше началась самая тяжелая ночь в моей жизни. Когда пришел отбой, и я прилег на пол, то обнаружил, что он никакой не дощатый. Он был настолько холодным и жестким, что мне сначала показалось, что это бетон. Но, расколупав ее в одном месте, я понял, что она из ДСП, что в свою очередь тоже нарушение закона, так как, согласно регламенту, все полы в ШИЗО и ПКТ должны быть дощатыми.
Первый «раунд» сна длился у меня минут тридцать. И он же был самым длинным. Далее у меня не получалось поспать больше пятнадцати минут — не давало всепроникающее ощущение холода. В эту ночь я понял, насколько въедливым и беспощадным он может быть: отбирая одну за другой доли градусов тепла от вашего тела, он заставляет разум не думать больше ни о чем, кроме как о том, как согреться. Навязчивая мысль стучит в голове, как дятел, который никак не закончит свою работу, ощущается вечно голодным хищником, которого тебе нечем накормить. Холодно, очень холодно. Холодно рукам, холодно ногам, холодно спине, холодно носу и ушам. Заправленные в носки брюки и заправленная в брюки роба уже давно не помогают. Где-то в середине ночи перестали помогать и традиционные «согревалки» — отжимания и приседания. У организма уже не было в запасе свободных калорий, чтобы переработать их в тепло. Мало того, после нескольких сотен отжиманий и приседаний, не оставалось уже и сил, чтобы делать их дальше. Ситуация становилась безвыходной. Ближе к утру (как мне казалось, ведь часов, конечно, не было), начались своеобразные «сонные галлюцинации»: мне снилось, что я сплю у себя дома под огромным теплым одеялом. Мне очень хорошо и комфортно, приятно и легко… В голове пролетает мысль: и чего это я беспокоился, прыгал, отжимался и приседал, когда мне так хорошо спится? И тут мозг дает команду на пробуждение. Открываю глаза, и по всему телу проходят тяжелая и болезненная дрожь: я наконец понимаю, где я, и что опять надо вставать и пытаться выдавить из себя какие-то активные движения, чтобы повысить температуру тела и поспать еще хоть несколько минут. Атмосферу и общее впечатление дополнял яркий электрический свет сразу двух лампочек из-под потолка. Свет в ШИЗО на ночь не выключали, и я чувствовал себя в какой-то смеси сумасшедшего дома и пыточной.
Наконец пришло утро. Поев, я надеялся поспать, чтобы хоть как-то «отбить» часы, которые не добрал за ночь, и привести себя в норму. Контролер, конечно, написал на меня акт за это (за который мне потом добавили еще несколько суток), но мне было уже все равно.
После утренней проверки я прилег на пол и понял, что я наивно ошибался: даже дневная температура в камере не позволяла нормально спать. Получается, спать нельзя ни днем ни ночью… Я вспомнил мучительную ночь и понял, что у меня впереди еще минимум девять таких ночей, а скорее всего больше, так как, бесспорно, начальник зоны накинет еще. И тогда я понял — надо что-то делать.
Дальше в течение всего дня я требовал у ДПНК, который время от времени приходил в ШИЗО, перевода в другую камеру. Аргументы: температура в ней ниже, чем должна быть согласно законодательству,[11] а пол — ДСПшный, хотя должен быть дощатый, что тоже «не по закону». Он слушал мои просьбы и бросал безразличное «разберемся…» или «я уточню…», и ситуация не двигалась с места. Я тем временем понимал, что еще девять таких ночей — и выйти из СИЗО можно будет с целым букетом заболеваний в дополнение к имеющимся. Надо соскакивать любыми средствами. Я подготовил «мойку», которую пронес с собой в ШИЗО, несмотря на шмон (спасибо советам бывалых арестантов) и начал составлять план. Первоначально он был такой: сразу после вечерней проверки вскрываю вены на обеих руках и живот. Главным моментом здесь было вскрыться как следует, а не просто поцарапаться: насмотрелся я на таких, которые «вскрывались», чуть поцарапав руки, менты над ними только смеялись: перебинтуют прямо в камере и даже не спросят, чего хотел. Чтобы больше не мерзнуть в этой хате, надо резаться всерьёз, но в то же время и не «переборщить», так как, порезавшись слишком сильно, можно замёрзнуть уже навсегда. Решил так: сначала добираюсь до вен на руках, делаю точечные надрезы, кровь аккуратно сцеживаю в свою пол-литровую кружку, набираю полную (человек может выжить, потеряв до половины крови, а во мне — около пяти литров), после чего выливаю ее под дверь камеры (сразу после проверки там будет ДПНК и контролер — заметят, никуда не денутся), а после вскрываю живот (два пальца ниже пупка — так учили), желательно до брюшной полости — тут уж как болевой порог позволит.
В сотый раз попросив перевести меня в другую камеру, я понял, что делать этого они не будут и что нужно переходить к действиям.
Планы с самого начала спутал неожиданный сдвиг в ходе проверки, в результате чего я решил не ждать и начал вскрываться раньше.
Спрятался за «броню» (перегородка между туалетом и остальной хатой), чтобы меня не было видно из глазка, перекрестился, взял «мойку» и нанес первый порез — по левой руке. Было ли страшно? Конечно, да. Но я понимал, что и зачем делаю. Вопреки ожиданиям, кровь не пошла фонтанчиком, вместо этого выступила парой капель, которые потом слились в слабенький ручеек — я накапал в чашку совсем немного. Тогда начал наносить по руке уже не просто порезы, а порезы-удары, чтобы тоненькое лезвие «мойки» вошло как можно глубже. Пару раз бил лезвием дважды в один и тот же порез, чтобы его расширить. Некоторые порезы получились довольно удачными: добрые полсантиметра в глубину и сантиметр в ширину. Но крови по-прежнему было очень мало. Может, от волнения она отошла от периферии тела внутрь? Говорят, есть такой биологический механизм приспособления к опасности… Тут около моей хаты начали топтаться легавые — проверка! Я спрятал руки за спину, выскочил из-за «брони» и встал навытяжку, а-ля послушный зек. Теперь главное, чтобы они ничего не заметили — еще рано!
— Добрый вечер, — говорит ДПНК.
— Добрый вечер. Дедок. Всё в порядке.
— Точно всё нормально? — в глазах мусора отражается недоверие.
— Точно, — улыбаюсь.
Мусор подозрительно осматривает камеру…
— А чего не по форме одежды? — пока они заходили, я не успел надеть клифт, стоял в майке.
— Да не успел надеть, вы так быстро зашли! — снова улыбаюсь, а сам думаю: «Господи, только бы капли на полу не заметили!»
