Но как Хоккей был знаменитостью в ИК-15, так знаменитостью Могилёвской крытой была Ира. Одна из немногих повстречавшихся мне женщин-крытчиц, она сидела со мной в соседней камере: я был в 18-й, она в 19-й. Уровень помешательства, который она демонстрировала, был просто ужасающим. Каждый день из 24 часов в сутках примерно 5–6 часов — независимо от времени суток, это могло быть и раннее утро, и поздняя ночь — из её камеры доносился непрерывный бессвязный текст, представлявший собой поток больного сознания. Воспроизвести даже маленькую его часть я никак не могу — память отказывалась это фиксировать. Скажем так, она начинала говорить о чём-то, например, о самолётах, или об увиденном по телевизору, или о планетах и галактиках, говорила об этом несколько предложений, потом, цепляясь за последние слова предложения, начинала от них уже новую тему — и так бесконечно. Что было для меня самым поразительным, она не просто говорила, она кричала, орала настолько громко, что её было слышно на всём этаже, а если она подходила к окну — то и на всех остальных этажах. Свою речь она неизменно перемежала угрозами и матерщиной в адрес мусоров. Изысканно и вычурно материла их и когда её выводили на прогулку. Те легавые, что поумнее, просто молчали, более ущербные начинали лаять её в ответ.

Ира активно общалась с соседними хатами через «решку» — выпрашивала сигареты. И горе было той хате, из которой в её адрес была сказана грубость или проявлено неуважение: она вылазила на подоконник и часами поносила её обитателей — и это слушала вся тюрьма. В отместку ментам за то, что не дают сигареты, или просто ради развлечения она могла стать голой на ежедневной проверке. Или начать тарабанить в батареи глубокой ночью, лишая сна, фактически, весь этаж. В таком случае приходил врач и колол Ире аминазин.

А вот те зэки, кто с ней переписывался, говорили, что, судя по вполне осмысленным и даже литературным письмам-малявам 39-летняя Ира — вполне приличная женщина с высшим образованием, у которой на воле осталась дочь. Именно стремясь обеспечить её Ира, как говорят, и взялась таскать из России наркотики, за что и получила 12 лет колонии строгого режима…

Человека, потерявшего рассудок, администрация рассматривает, как досадное недоразумение. Если он «тихий», то есть своим помешательством не нарушает режим содержания (таких полным-полно), на него вообще никто не обратит внимание. Ну сошел с ума человек — с кем не бывает? Ни о каком лечении говорить не приходится: в тюремной аптечке есть только валерьянка (от всех нервных расстройств) и аминазин для успокоения буйных. Говорить про профилактику психических расстройств в ИУ и вовсе смешно. В каждом исправительном учреждении всего один психолог (кстати, мент в форме, что явно не способствует доверительным отношениям между ним и зэками). В зонах, где работа со «спецконтингентом» поставлена хоть на какой-то, пусть показушный, уровень, он встречает приезжающих с этапа и общается с ними, иногда — может организовать посещение молельной комнаты или церкви. На этом всё. По режиму он обязан проводить регулярные беседы с каждым осуждённым, но реально ли это, если в колонии, например, 1500 человек? В некоторых колониях я за всё время нахождения там психолога не видел вовсе. То есть человек числится в штате, заполняет какие-то бумажки, делает вид, что чем-то занимается, получает за это зарплату — но при этом реально не выполняет совершенно ничего. Ну а далее ДИН отчитывается в МВД о «психологической работе» и «индивидуальном подходе» к осуждённым, МВД, в свою очередь, вешает лапшу на уши международным организациям — как качественно и гуманно работает в Беларуси пенитенциарная система — и все довольны. Зато тюрьмы и колонии продолжают перемалывать чьи-то мозги, готовя к выходу на волю моральных инвалидов. Карательная система построена так, чтобы работать со следствиями, а не с причинами. Повесился кто-то в камере? Зачем выяснять, что к этому привело, лучше отобрать по всей тюрьме шнурки, ремни и нитки — чтоб не смогли повеситься, даже если очень захотят. Кого-то сорвало с катушек и он/она стал(а) молотить по дверям ногами с дикими криками? Вколоть аминазина — пусть на другой смене вопит, сколько хочет! И всем плевать, в чём причина: режимники отправили назад передачу от родственников, на воле мать умерла или просто отчаяние довело до неадеквата.

Психически больных в тюрьме никто не лечит. На пресловутое ПО в ИК-3, Витебск, отправляют только тех, кто уже полностью потерял дееспособность — не может работать либо держать его в ШИЗО стало уже невыгодно. Как и в любом аспекте Системы, их волнует только твоя функциональность: выполняй, что тебе сказано, и не отсвечивай, будь ты хоть сто раз параноик, шизофреник или просто дурак. О качестве же лечения в тюремной «дурке» ИК-3 мне судить сложно, но я ещё не видел ни одного человека, который хотел бы туда вернуться…

Осень 2012 года. Город Шклов, ИК-17. Я досиживаю свои последние месяцы в ПКТ — впереди суд на «крытую» и этап в Могилёв. Закончился обед — сегодня были макароны, разваренные до состояния однородной массы. Что ж, пришло время поспать. Подготовил свою привычную «лежанку», закрыл глаза и уже начал было отрубаться, как в начале продола раздались привычные звуки — жужжание электрозамка. Кого на этот раз? Дослушав, когда зэка доведут до дежурки, я уже почти заснул — и вдруг был выброшен из состояния полусна пронзительным голосом, похожим на карканье вороны:

Июль 2016

Замкнутое пространство со специфическими этическими нормами, извращенными понятиями о морали, где человеческое существо, будучи подчиненным одной лишь цели — выжить, рождает причудливые причинно-следственные связи.

Можно верить или не верить в судьбу, в способность Вселенной материализовать наши мысли и желания, в Карму, в правило бумеранга, в библейское «что посеешь, то и пожнешь», можно считать все вышеперечисленное проявлением Высших сил или логическим следствием наших собственных поступков, однако в определенных точках земного шара эти правила проявляют себя как непреложный и ультимативный факт.

Одна из таких точек есть и на территории Беларуси: учреждение под названием «Тюрьма № 4», более известное среди арестантов как Могилёвская «крытая».

Тюремный режим — одно из последних и самых жестоких дисциплинарных наказаний, предусмотренных УИКом для «злостных нарушителей установленного порядка отбывания наказания». Хуже, пожалуй, лишь 411-я статья УК РБ.[8] В «крытую» зэка могут отправить из исправительной колонии по решению суда на срок до 3-х лет. На тюремном режиме отбывание наказания происходит в условиях камерной системы: в камерах, где люди годами находятся друг с другом в режиме 24\7, от 3 до 12 человек; час прогулки в день, жёсткие ограничения по количеству дозволенных вещей, одна передача в год, и то далеко не всем (что, учитывая количество пайки означает, что крытчик находится в постоянном состоянии полуголода), и одно свидание в год: 2 часа разговора через стекло, которых также нередко лишают по решению начальника тюрьмы.

Однако центральная фишка Могилевской «крытой» не ее «голодный режим», а то, кем она управляется и по чьим правилам живет.

Изначально тюремный режим был рожден исправительной системой для пресечения лагерных бунтов и изоляции тех, кто мог их спровоцировать: блатарей, воров в законе, принципиальных и харизматичных политзаключённых.

С начала т. н. «криминальной революции» в странах СССР в пресловутые 90-е, «крытые» стали средоточием тех самых «отрицал» — живущих по воровским понятиям криминальных авторитетов, создающих головную боль для администрации лагерей; блатных, которых не брали ни лагерные ШИЗО, ни ПКТ. Их сплочённость, приверженность «понятиям» и готовность к насилию для насаждения своих порядков неизбежно требовали их изоляции в условиях камерной системы.