– Хорошо, Галчонок. Я думаю, он согласится. До встречи. Целую.

Повесив трубку, он, все еще улыбаясь, обратился к Нечаеву:

– Жена уже второй раз борщ разогревает. Она предложила продолжить нашу беседу за обедом. У нас, правда, довольно тесно, даже развернуться негде, но зато борщ – отменный. Я ручаюсь. И по рюмочке найдется. Как тебе эта идея?

– Прекрасная идея, – ответил Нечаев, обрадовавшись, но не столько от предвкушения хорошего домашнего борща – мать у него умерла несколько лет назад, и он питался в основном в столовках, – сколько от возможности наконец-то увидеть, какая же у этого красавца должна быть жена. Кстати, вся лаборатория точно так же изнывала от любопытства.

Вальды жили недалеко от химкомбината, в заводском общежитии, где у семейных были отдельные комнаты.

– Вас поставили на очередь? – спросил Нечаев.

– Да, сразу же. Но предупредили, что придется ждать.

– Я постараюсь поторопить.

– Спасибо.

Поднявшись на второй этаж, они прошли по длинному шумному коридору. Из-за дверей слышались громкие разговоры, споры, пьяная ругань; в коридоре, стоя у своих дверей, тоже громко разговаривали или переругивались; бегали, катались на трехколесных велосипедах дети. Вальд, который шел впереди, повернул к Нечаеву голову и, как бы оправдываясь, развел руками и улыбнулся. Нечаев улыбнулся в ответ. Наконец, Вальд остановился около одной из дверей, открыл ее и, отступив в сторону, сделал Нечаеву приглашающий жест: «Прошу». Комната действительно была крошечная и вдобавок еще без окна. Маленький раскладной диван, приткнувшийся к стене, накрытый к обеду столик, к противоположенной стене так же приткнулся шкафчик с одной створкой, и только детская кроватка была нормальных размеров, – вот и вся более чем скудная обстановка комнаты. Но, несмотря на эту скудность, в комнате каким-то образом было очень уютно. Над детской кроваткой склонилась женщина и что-то тихонечко напевала. Услышав, как они вошли, она повернула в их сторону голову, и на ее лице сразу засветилась улыбка. Она выпрямилась и шагнула к ним. Нечаев, увидев шагнувшую навстречу ему женщину, остановился так резко, что следующий за ним Вальд на него натолкнулся. Нечаев покраснел и, пробормотав: «Извините», сделал шаг вперед. Перед ним стояла жена Вальда: высокая, немного даже выше его, Нечаева, статная женщина с пшеничными волосами, заплетенными в тугую косу, перекинутую через плечо. Ее большие серо-голубые глаза, как и у ее мужа, искрились в улыбке, так же в улыбке изогнулись припухлые губы, образуя две очаровательные ямочки на раскрасневшихся щеках, в слегка приоткрытом рту сверкали, такие же как у мужа, ровные жемчужные зубы. Она словно была славянской копией восточной красоты Вальда. Движения у нее были слегка замедленные, которым Сережа почему-то сразу дал определение – величавые.

– Только укачала. Никак не хотела засыпать: все папочку ждала, – нараспев, очень приятным мягким голосом сказала она и протянула ему руку:

– Галя Вальд. Добро пожаловать…

Возвращаясь домой, он пытался понять, что его так поразило в ней. Она была несомненно красива. Но у него были женщины и покрасивее. Правда, ее красота была какая-то особенная – не яркая и совсем не вызывающая, а наоборот – мягкая и располагающая к себе. У нее была прекрасная фигура, но, на его вкус, она была слегка полновата – он любил худеньких. Он не заметил в ней ни какого-то особенного ума или интеллекта. За весь вечер, стараясь им не мешать, она произнесла всего пару слов: «Налить ли вам еще борща (он уже и так съел две тарелки)? Принести еще хлеба? Тонечка сегодня целый день капризничает, и я не успела приготовить второе, но есть прекрасный творожник, по старому рецепту, еще бабушка научила. Вкуснятина!» Обратившись к Нечаеву, она тут же возвращала свой взгляд на мужа, и ее глаза сразу менялись, теплели, освещаясь улыбкой. С Вальдом, когда он смотрел на жену, происходило то же самое: сосредоточенность сразу покидала его, и глаза начинали светиться.

Наблюдая за счастливым Вальдом, не отрывающим своего взгляда от жены, за Галей, не отрывающей своего счастливого взгляда от мужа, за очаровательной девчушкой, очень похожей на свою мать, Нечаев ощущал совершенно незнакомые ему чувства покоя и теплоты, которые полностью отсутствовали в его пустом доме. Сейчас он понял, почему он допоздна просиживал в лаборатории: ему не хотелось возвращаться в свой огромный дом, где совершенно не было места любви. В этой же совсем маленькой комнатенке, в которой и пройти-то можно было только боком, любви было тесно.

Нечаеву неожиданно стало плохо от непривычной для него зависти, и он приналег на водку, чтобы хоть как-то заглушить накатившуюся на него тоску.

– Вы откуда родом, Галя?

– Из Важин, под Ленинградом.

– Красивое название. Скажите, у вас там все умеют так любить?

Галя засмеялась.

– Как мы с Антошей? Вы смеетесь? У нас там не до любви. Прожить бы как люди. Но мой папа говорил, что очень любил мою маму.

До переезда в Ленинград, где Галя поступила в медицинское училище, она жила со своей старенькой бабушкой в Важинах, маленьком поселке городского типа. Ее мать умерла при родах, и Галя осталась с отцом и бабушкой в старой обветшалой избе, стоявшей прямо на берегу реки Важинка, недалеко от понтонного моста. На этом-то мосту одним ранним декабрьским утром отцовский самосвал свалился в речку, пробив еще не совсем окрепший лед. По словам свидетельницы, тетки Настасьи, чья изба стояла прямо напротив этого моста, ее «душегуб» гусь выскочил за калитку и прямиком поковылял на мост. Галин отец, вовремя не заметив гуся, резко затормозил, самосвал занесло на заледеневшем за ночь покрытии моста и, сбив старые мостовые перила, он полетел в речку. Когда Галя узнала, как погиб отец, у нее вдруг проскочила мысль: «Но ведь гусенка спасал». Она почему-то убедила себя, что это обязательно должен был быть маленький гусенок. «Вот такой у меня был папка!» – с гордость думала она. Ей совсем недавно исполнилось двенадцать лет.

Галя, прожившая детство без матери, отсутствие ее никогда не ощущала – отец был для нее всем. Когда Галина мама была еще жива, отец работал в местной газетенке журналистом. Зарплата у него была менее чем скромная, и он, как всем с наигранной улыбкой объяснял, сидел на шее у жены, работавшей на цементном заводе в отделе кадров (с тоже невесть какой зарплатой). После смерти жены, чтобы прокормить дочь и тещу, он бросил свою безденежную работу и, окончив шоферские курсы, устроился шофером на автобазу. На базе из-за его категорического отказа принимать участие в шоферских попойках от него сразу все отвернулись, а он с облегчением вздохнул: на нем была дочь и ему было не до попоек. Галчонок была его жизнью, а он был жизнью своей дочери, и больше ему ничего от этой жизни не было надо – жену ведь уже не вернешь.

Галя очень рано расцвела и уже в четырнадцать лет превратилась в девушку, вслед которой на улице оборачивались взрослые мужчины. В седьмом классе у нее появился первый мальчик – спортивная школьная звезда из девятого класса. Когда он впервые пригласил ее вечером в кино, она сразу с удовольствием согласилась, только предупредила, что сначала должна отпроситься у бабушки. «Чего?! – не понял воздыхатель. – Тебе сколько лет-то, что в кино надо отпрашиваться?»

– А мне и не надо. Но я хочу. Она старенькая. Зачем чтобы она волновалась?

Оставшись без отца, Галя решила, что ее старенькая бабушка теперь целиком на ней. Жили они настолько бедно, что, если бы не крошечный огородик, который хоть как-то выручал, им было бы совсем туго. После гибели отца и последовавшей за ней бесконечной волокиты автобаза выплатила им с бабушкой единовременное пособие, на которое бабушка просто насильно купила Гале зимнее пальто и туфли, так что Гале наконец-то было не стыдно ходить в школу.

В школе ее любили, но считали чересчур правильной. Она себя правильной не считала. Она просто жила, как ее учил отец.