— Раз вы так любезно просите, лейтенант, — почти повелительным тоном отвечает она, смотря на Альфреда сверху вниз, и протягивает ему руку. Офицеры хохочут, наблюдая, как тот берет предложенную руку и запечатлевает поцелуй на тыльной ее стороне. Когда Альфред поднимается и кланяется ей, она, не удержавшись, хихикает — так дурашливо всё вышло. Ее смеющиеся глаза находят глаза Мельбурна, и тот ухмыляется в ответ.

Позже, уже ночью, когда лагерь стихает, он стоит в снегу, не обращая внимание на колючий холод, смакуя остатки праздничного настроения, которое носилось по лагерю весь день. В этом году у него есть что праздновать.

Он вздрагивает, услышав за спиной ее голос, окликающий его. Он оборачивается, но она скрывается в столовой. Нахмурившись, он следует за ней.

Войдя в столовую рядового состава и обернувшись, он видит ее под омелой. Она закусывает губу, и он вертит головой, осматриваясь. В столовой пусто, как и полагается в столь позднее время: отбой был полчаса назад.

— Другого шанса еще долго не будет, — полузастенчиво-полуигриво шепчет она, и, ухмыльнувшись в ответ, он преодолевает разделяющее их расстояние за несколько коротких шагов и крепко целует ее.

Долгое будет ожидание, думает он. Скорее бы закончилась эта война.

***

8 мая 1945 года

Сообщение застает их у Брунсвика.

Он смотрит немигающим взглядом на телеграмму, раскрытую в его руке. Юный курьер буквально дрожит от восторга.

Вот и всё.

Он обводит взглядом собравшихся вокруг него людей и кивает.

— Война окончена. Сегодня утром подписана безоговорочная капитуляция.

В оглушительной тишине ошеломленные люди переваривают услышанное. Война окончена.

Они ждали долгие месяцы, неумолимо продвигаясь к Берлину, и ожидание казалось бесконечным. Когда русские заняли Берлин, Мельбурн подумал, что теперь-то они наверняка сразу что-то услышат, но прошло уже несколько дней.

Он опускает взгляд на карту, устилающую большой письменный стол, на маленькие цветные флажки, кружки и карандашные отметки, кажущиеся теперь почти ненужными, и снова смотрит на смеющихся и пожимающих друг другу руки людей, и не может думать ни о чем, кроме нее.

Но ему нужно сделать объявление, и он пожимает руки своим офицерам, а потом отходит туда, где стоит, неверяще тараща глаза, Альфред. Мельбурн коротко кивает ему и, боясь, что Альфред самовоспламенится, если не найти ему какое-нибудь занятие, посылает его за рупором.

Он с улыбкой наблюдает, как лагерь медленно накрывает волна ликования. Они ждали этого столько месяцев, столько лет, они заслужили каждую секунду этой радости. Развернувшись, он направляется обратно в здание штаба, где кто-то из офицеров откупорил бутылку виски, и все смеются и пьют, и он с облегчением расслабляет плечи.

Конец.

Он не знает, что делать. Ему ничего так не хочется, как обнять ее, покрыть ее губы, ее лицо и всю ее поцелуями, но ему страшно.

Он не видел ее три месяца.

Страх, что она могла передумать, мучает его перед сном, когда он позволяет мыслям о ней целиком заполнить его разум. Он не стал бы ее осуждать за это, он даже не удивился бы. Виктория молода и красива, а он в свои сорок пять уже не первой свежести.

Но она всё еще в Париже, а он пока не может уехать, поэтому если она в ближайшее время захочет его увидеть, придется ей сдержать обещание — а она ведь узнала новости максимум на несколько часов раньше него. Что проку теперь-то переживать, думает он, и он отчаянно пытается загнать мысли о ней в самый дальний угол сознания.

И когда двадцать минут спустя, посреди всеобщего веселья, вылившегося уже на улицы, Альфред сообщает, что его ждет срочное послание, он, ничего не заподозрив, направляется в свой кабинет.

========== Глава 6 ==========

Февраль 1945 года

Она возвращается в лагерь без сознания, на носилках — для ее дяди это станет последней каплей.

Это точно последняя капля для него самого.

До сих пор ей удавалось оставаться относительно невредимой: в основном, царапины и ссадины. Но это… Мельбурн — кадровый генерал. Идет война. Он повидал достаточно боев на своем веку, две мировые войны, но никогда еще ему не доводилось видеть таких тяжелых ранений на человеке, которого он любил больше жизни.

Тела жены и сына ему увидеть не позволили.

Они взяли город и добивали последних упрямых фрицев, когда разорвался снаряд. Позже он понимает, что слышал взрыв, но в какофонии выстрелов и очередей, и взрывов, и на расстоянии, отделявшем его от эпицентра боя, разобрать что-либо было сложно. Новости он получает от Палмерстона.

— Сто четырнадцать погибших, сэр. Единственный раненый офицер — капитан Кент. Ее сейчас везут в лагерь.

Мир перед глазами на секунду расплывается. Он сглатывает.

— Насколько всё серьезно?

Палмерстон морщится.

— Неразорвавшийся снаряд, сэр. В рапорте сказано, на нее и двоих из ее команды обрушилась стена.

Мельбурн моргает. Как бы ему ни хотелось, как ни требует каждая клеточка его тела, каждая частица его души сесть в грузовик и ехать в госпиталь… нельзя. Его место сейчас здесь. Нельзя так явно выдавать свои эмоции.

— Ясно. Держите меня в курсе. Мне нужны регулярные сводки. — Палмерстон кивает. — Кто-то должен телеграфировать Леопольду, когда у нас будет больше информации.

— Есть, сэр.

В лагерь он возвращается только через несколько часов, и несмотря на полученные сообщения о том, что она поправится, что у нее сломаны кости и имеются другие ранения, он велит водителю высадить его у госпиталя. Врач говорит (они стоят на приличном расстоянии от ее палаты, так что он ее не видит — он просто не готов сейчас видеть ее такой, и уж точно не перед врачом), что она спит под успокоительным, что у нее скверные переломы руки и ноги, а также огромное количество порезов и внушительных ссадин, но, при условии отсутствия осложнений от раны на голове и прочих сюрпризов, ожидается полное восстановление. «Она надолго выбыла из строя, генерал. Я бы сказал, месяца на два, как минимум», — предупреждает доктор. Мельбурн кивает.

Она жива. Она поправится.

Он предупреждает доктора, за что тот ему крайне благодарен, о возможном визите сверху, и на автопилоте бредет в свой кабинет.

Нельзя сейчас об этом думать. Нужно закончить зачистку, связаться с другими генералами, укрепить позиции в городе и окрестностях. Он отодвигает мысль о ней, лежащей без сознания всего в пятистах футах от него, и сосредоточивается на других мыслях. Поскорее закончить проклятую войну.

Чуть погодя он слышит от двери голос Леопольда.

— Мельбурн, — зовет тот и выходит на улицу. Чувствуя на себе взгляды всех присутствующих офицеров, Мельбурн с тихим вздохом выходит следом. — Я ездил навестить племянницу, — начинает Леопольд. Мельбурн кивает. — Она под успокоительным, но врач прогнозирует полное восстановление.

Мельбурн кивает, насупившись.

— Да, сэр. Мне было сказано то же самое.

— Она некоторое время будет непригодна к службе.

— Да, сэр.

— Я считаю, что в интересах ее отряда и самой Виктории будет перевести ее из вашего лагеря на время восстановления.

Он должен был этого ожидать, и всё же слова Леопольда бьют его прямо под дых.

— Это решать ШМО, а не мне, сэр, — выдавливает он.

— Я в курсе, генерал. Я лишь ставлю вас в известность — из вежливости.

— А капитана Кент вы в известность поставили? — колко спрашивает он. Леопольд щурит глаза. Обоим прекрасно известен ответ на этот вопрос: за последние сутки Виктория не приходила в сознание больше, чем на несколько минут.

— Я поговорю с ней, когда она будет готова. — Мельбурн кивает. Ее реакцию он знает заранее.

Впрочем, пусть ему мучительно будет ее отпускать, пусть она его за это возненавидит, тут он на стороне Леопольда. Понятно, что она профессионал, понятно, что это был ее выбор, и он не принудит ее ни к чему, чего она не желает делать, но он просто не сможет. Еще раз — не сможет.