Второе переживание настигло его при чтении «Белки Наткина» Беатрикс Поттер (1903). Хотя в ту пору Льюис любил все книги Поттер, что-то именно в этом сочинении вызвало сильную тоску по чему-то, что ему с трудом удается описать как «Образ Осени»[31]. На него опять нахлынуло то же пьянящее чувство «острого желания». Третий случай – за чтением шведского поэта Эсайаса Тегнера (1782–1846) в переводе Генри Лонгфелло[32]:

Эти строки ошеломили мальчика. Словно открылась дверь, о существовании которой он не подозревал, и Льюис увидел за пределами собственного опыта новое царство, в которое стремился войти, которым стремился обладать. Все остальное словно утратило смысл. «Я ничего не знал о Бальдре, – вспоминает он, – но в тот же миг вознесся в бескрайнее пространство северных небес, я мучительно жаждал чего-то неведомого, неописуемого – беспредельной шири, сурового, бледного холода»[33]. И прежде чем он вполне осознал свое желание, оно рассеялось, оставив лишь тоску по себе, стремление вновь его испытать. Оглядываясь впоследствии на эти три переживания раннего детства, Льюис признал в них аспекты или проявления одного и того же феномена: «неудовлетворенное желание, которое само по себе желаннее любого удовлетворения. Я назвал это чувство радостью»[34]. Поиск этой «радости» станет центральной темой творчества Льюиса и его жизни.

Как же нам осмыслить этот опыт, сыгравший ключевую роль в развитии Льюиса и особенно в формировании его внутренней жизни? Возможно, нам придет на помощь классическое исследование «Многообразие религиозного опыта» (The Varieties of Religious Experience, 1902), в котором гарвардский психолог Уильям Джеймс (William James, 1842–1910) попытался разобраться с теми сложными и сильными переживаниями, что обнаруживаются в опыте многих религиозных мыслителей. Опираясь исключительно на широкий спектр опубликованных трудов и личных свидетельств, Джеймс определил четыре характерных свойства такого рода опыта[35]. Во-первых, этот опыт «невыразим», его нельзя адекватно передать словами. Во-вторых, Джеймс высказывает предположение, что люди, пережившие такой опыт, «проникают в глубины истины, закрытые для трезвого рассудка». Иными словами, этот опыт ощущается как «откровение, полное значимости и смысла». Он порождает «огромное чувство внутренней правоты и близости к истине», преображая понимание человека, переживающего такой опыт, и часто воспринимается как «откровение новой глубины истины». Подобные темы отчетливо слышны в ранних описаниях «радости» у Льюиса, особенно когда он утверждает, что по сравнению с этим все бывшее прежде утрачивает значение.

В-третьих, Джеймс подчеркивает преходящесть подобного опыта: «Его невозможно удержать на долгое время». Обычно он длится от нескольких секунд до нескольких минут, и качество этого опыта не удается в точности запомнить, хотя если подобное повторится, оно будет сразу опознано: «Когда переживание меркнет, его качество воспроизводится памятью несовершенно». Этот аспект типологии религиозного опыта по Джеймсу явно отражается в прозе Льюиса. И наконец, Джеймс высказывает предположение, что каждый, столкнувшийся с подобным опытом, чувствует себя «как бы захваченным высшей силой». Этот опыт не продуцируется активным субъектом, он «находит» на человека, зачастую с неотразимой силой.

Красноречивое описание этих моментов «радости» у Льюиса явно укладывается в классификацию Джеймса. Льюис считает свой опыт глубоко значимым, открывающим двери иного мира, которые почти сразу же вновь захлопываются, оставляя мальчика хотя и осчастливленным тем, что с ним случилось, но с почти безнадежной мечтой о повторении этого мига. Это мгновенное, преходящее откровение, в такие моменты все проступает отчетливо и резко, но свет быстро меркнет, и видение рассеивается, оставляя только воспоминание и тоску.

После таких переживаний Льюис ощущал утрату и даже порой чувствовал себя покинутым. Но даже если этот опыт разочаровывал и сбивал с толку, он ясно давал понять, что видимый мир – всего лишь завеса, скрывающая огромное неисследованное царство таинственных океанов и островов. Этот образ, однажды укоренившись в сознании мальчика, никогда не терял свой эмоциональной мощи и заманчивости для воображения. И все же, как мы увидим, вскоре Льюис придет к выводу, что это всего-навсего иллюзия, детские мечты, а укрепляющаяся взрослая рациональность разоблачит жестокий обман. Идея царства Божьего – «ложь, дышащая сквозь серебро»[36], – и тем не менее ложь.

После смерти королевы Виктории британский престол унаследовал в 1901 году Эдуард VII и правил до 1910-го. Эдвардианский век теперь часто описывается как золотое время длительных летних вечеров и элегантных чаепитий в саду, как идеал, разрушенный Первой мировой войной 1914–1918 годов. Хотя этот в высшей степени романтизированный образ эдвардианской эры в большей степени воплощает послевоенную ностальгию 1920-х, несомненно, многим та пора представлялась стабильной и безопасной. Кое-какие тревожные процессы уже начались, и в первую очередь рост военной и промышленной мощи Германии, а также экономического потенциала Соединенных Штатов, в чем некоторые распознавали ощутимую угрозу имперским интересам Британии. Однако в обществе господствовало представление о мощной и прочно стоящей на ногах империи, чьи торговые пути надежно оборонял величайший в мировой истории флот.

Ощущение стабильности явно присутствует и в раннем детстве Льюиса. В мае 1907 года Льюис писал Уорни: все уже почти решено, часть каникул им предстоит провести во Франции. Заграничная поездка – существенное новшество для семейства Льюисов, которое обычно выезжало летом на месяц-полтора на курорты Северной Ирландии, например, в Каслрок или Портраш. Отец, загруженный адвокатской практикой, обычно присоединялся к жене и детям на несколько дней, уезжал и вновь возвращался. Во Францию же он и вовсе не поехал.

Льюису выпали спокойные и счастливые каникулы с братом и матерью. 20 августа Флора Льюис доставила обоих сыновей в пансион Пти-Валлон, семейный отель в маленьком городе Берневал-Ле-Гран (Нормандия) поблизости от Дьеппа, и там они пробыли до 18 сентября. Открытка, дошедшая из первого десятилетия прошлого века, поможет нам понять сделанный Флорой выбор: успокоительная надпись «Здесь говорят по-английски» красуется над снимком эдвардианских семейств, безмятежно расположившихся на территории пансионата. Зато надежды, что мальчики усвоят сколько-то французских слов, испарились, как только выяснилось, что все постояльцы – англичане.

Идиллическое лето на закате эдвардианской эры и ни единого намека на грядущие ужасы. Попав во Франции в пору Великой войны в госпиталь всего в 18 милях (29 км) к востоку от Берневал-Ле-Гран, Льюис ностальгически вспоминал те драгоценные, навеки утраченные дни[37]. Политической возможности войны никто не предугадал, как не предугадал и масштабы причиненных ею разрушений и как никто в семье Льюисов не мог бы предсказать, что это последнее их лето в полном составе. Через год Флора Льюис умерла.

В начале 1908 года стало ясно, что Флора тяжело больна. У нее диагностировали рак желудка. Альберт попросил своего отца, который к тому времени уже несколько месяцев прожил в «Маленьком Ли», съехать: комната понадобилась для сиделки. Ричард Льюис очередного потрясения не перенес, в конце марта у него случился инсульт, и в апреле он умер.