На фоне послышался звонок второго телефона шефа.

– Ладно, бойцы… – голос его был непривычно теплым и человеческим, даже как будто непохожим на привычный деловой, иногда с издевкой тон, – все под одним Богом ходим. Даст – встретимся по эту сторону. Все, отбой.

Трубка щелкнула и замолкла. На несколько секунд воцарилась тишина. Бойцы соображали, что теперь делать.

– Покормить, – выдохнул Яков.

Он перешагнул лежащее на полу тело и подошел к холодильнику. Достал оттуда хлеб, сыр, колбасу, конфеты.

– Док вроде ходячих колбасой не кормил, – сказал Сагитай.

– Думаешь? – усомнился Яков. – Ладно…

Он отрезал кусок хлеба и сверху положил толстоватый кусок сыра.

– На, Док, угощайся… Только колбасы тебе не положил.

Трофим одними глазами, подернутыми серой пеленой смерти, следил за движениями. Увидев бутерброд, он протянул руку, сграбастал его плохо гнущимися пальцами левой руки и засунул в рот. Легкий звук, похожий на стон, вырвался из его открытого рта. Часть бутерброда посыпалась на пол, другая, безжалостно зажатая в руке, была изломана, но очень скоро также последовала в рот. Бойцы зачаровано смотрели на этот процесс. Ученый, доев то, что было в руке, наклонлся и потянулся за лежащими на полу кусками.

– Э, нет! Мы тебе с пола есть не дадим! – кинулся к нему Сагитай, поднимая на ноги.

Яков уже со слезами на глазах делал второй бутерброд. Быстро собрав нехитрую конструкцию, он снова подал ее Трофиму.

– На, мой хороший, кушай. Ни в чем себе не отказывай… Ты, если захочешь, – Яков стоял напротив него и помогал за локоток подносить хлеб ко рту, – кивни.

Боец кивнул головой, показывая, как надо кивать.

– Тогда я сразу тебя покормлю… На-ка вот еще кусочек, Трофимушка… Я ж тебя, мой свет, на ноги поставлю-то…

Турбированный двигатель объемом два и восемь литра мягко урчал. Белый внедорожник выбрался на трассу М3. Московские пробки хоть и поредели, но все равно задерживали машину в плену заторов в общей сложности около часа. Вообще, автомобиль принадлежал Якову, однако сейчас за рулем был Сагитай. Погруженный в свои мысли, он тем не менее зорко следил за трассой, вовремя сбавляя скорость, реагируя на пешеходные переходы, на которых нет-нет да и появлялись люди. Рядом сидел Сагитай, позади – Док, тупо и бессмысленно пялившийся перед собой. Яков скормил ему полбулки хлеба с сыром, а затем прекратил кормежку, поскольку Док ел все, что ему давали, без всякого выражения. Бойцы справедливо обеспокоились, как бы не перекормить фактического мертвеца и не навредить ему. Машин, едущих в одном с ними направлении, было очень мало, а вот встречных, двигающихся в столицу, намного больше. Они ехали без перерыва, в три-четыре полосы.

– Куда прут-то? – отвлекшись от своих мыслей, не обращаясь ни к кому конкретно, спросил Сагитай.

– Куда… Защиты ищут, – ответил Яков.

Он часто оборачивался на заднее сиденье, где находился Док. На Трофима накинули какую-то куртку, чтобы скрыть пятна крови, и теперь, освещаемый светом встречных машин, он казался живым, замершим с открытыми глазами. Некоторое время они продолжали ехать молча. Свет встречных машин утомлял, и Сагитай нацепил желтые очки для ночного вождения. Помощи от них было немного, но все-таки резкий свет фар перестал настырно колоть глаза.

– А если в Москву ядерным ударят? – спросил он Якова.

– Кто?

– Ну свои же… Населения миллионы, через пару суток, если гнус пройдет, эти миллионы расползутся дальше. Лучше уж на месте всех положить.

– Нет. Не ударят, – возразил Яков.

– Почему?

– Потому что если с Кремлем что-то случится, то включится система «Периметр», она же Dead Hand. И полетят ракеты, которые еще не вылетели в сторону потенциального противника. А они тут вообще ни при чем, – пояснил Яков.

– Что, из-за одного Кремля?

– Практически. Я узнавал. Система в нескольких точках Москвы размещена, на высотках. Если везде прерывается сигнал, то считается, что был произведен ядерный удар, уничтоживший руководство страны, что автоматически является спусковым крючком. Так что никто на Москву ядерную бомбу не сбросит.

– Хреново… – неизвестно чему сказал Сагитай.

Яков пожал плечами.

– Сейчас везде так.

Снова замолчали. Трасса М3, она же Киевское шоссе, практически ровной стрелой тянулась в ту сторону, откуда двигался встречный поток машин. Появился указатель развязки с направлением на Калугу.

– Сага, давай притормозим где-нибудь в теньке, переоденемся. Не на свадьбу же едем… – предложил Яков.

– Не рановато?

– Тут не угадаешь. У меня в кунге все барахло едет, и инструмент, и спецовка. Заодно и отольем, поедим, вон Дока покормим. Итак целый день за ним гонялись, поесть нормально не получалось, так и сейчас гоним.

– Правильно говоришь. Загнались мы, – согласился Сагитай.

Сбавив скорость, они свернули на примыкающую дорогу, проехали по ней дальше еще с километр. Заглушив мотор и выключив фары, они остановились и вышли, погрузившись в благословенную тишину и покой ночной грунтовой дороги, по краям которой стройными рядами тянулись деревья. Тихо потрескивал остывающий мотор, пахло осенью, листвой, и холодный ветерок приятно освежал лицо. Яркие звезды следили за ними с чистого неба.

– Красота! – потягиваясь и хрустя позвонками, протянул Яков.

– Солидарен! – энергично скручивая корпус и делая одновременно мах ногой, ответил Сагитай. Затем он растер лицо. – Вода есть?

– У меня-то? У меня все есть! Я уже два дня как при всеоружии, сейчас поедим, приоденемся, инструмент в кабинку возьмем и тронем.

– Ну давай.

Яков открыл заднюю дверцу кунга, в будке включилась лампочка освещения. Кунг на три четверти был забит оружием и припасами. Тут были канистры с топливом, пятерки с водой, армейские сухпайки в ящике, отдельно ящик с консервами. Три солидных пакета с медициной, отмеченные красным крестом, броня и оружие. Тюк Сагитая с его спецовкой, а по существу, военной амуницией занимал свой скромный уголок и на фоне всего остального скарба выглядел одиноко и сиротливо.

– Да я смотрю, ты далеко собрался… – удивленно обвел все это добро глазами Сагитай.

– А-то! – просиял Яков, вытаскивая пятилитровую канистру чистой воды. – Мыло надо?

– Давай, – протянул руку боец.

Громко фыркая и отплевываясь, оба умылись и, посвежев, подышав прохладным воздухом, почувствовали зверский аппетит. Открыв нижнюю дверцу, которая образовала собой полку, Яков вытащил пару консервов, хлеб, тюбики горчицы, хрена, пару огурцов и, подмигнув, достал бутылку водки.

– Мы ж за рулем, – хмыкнул Сагитай.

– А пусть они нас еще и остановят, – хохотнул Яков. Там ни одного поста дальше, да и не в этом дело, – он вздохнул. – Помянуть надо и покормить…

– А, – Сагитай махнул рукой. – Давай, брат, сегодня мы о нем позаботимся, а завтра о нас, может, позаботятся. Сейчас время такое, на потом откладывать нечего.

– Да… – протянул Яков. – Ну что, ему руки мыть будем?

– Давай. Что он не человек, что ли?

Они подошли к двери, выволокли оттуда покорного Трофима, раздели его до пояса, сняли окровавленную рубашку и, намочив тряпки, стерли пятна крови с тела. Док стоял словно кукла, ничего не понимая и не сопротивляясь. Когда ему поднимали руки, он так их и держал, когда его наклоняли, он упрямо выпрямлялся, по-прежнему держа в правой руке статуэтку химеры.

– Смотри, как ему ключицу расщепило, – освещая фонариком выходное отверстие, протянул Яков, оглядывая осколок кости с левой стороны. Серое мясо вокруг раны подернулось бледным налетом. – Может, обработать чем-нибудь?

– Оставь. Вирус сам его заштопает. Вон видишь, он уже кушать захотел, – сказал Сагитай, глядя на то, как мертвец повернул голову в сторону стоящих на откинутой дверце продуктов.

Действительно, Трофим сделал несколько жевательных движений и повернулся в сторону «стола».

– Сейчас, сейчас, – придержал его Яков, надевая на Дока куртку, словно заботливая мамаша на дитя. – Рубаху выкинем, эту куртку тоже, что-то она замаралась, а свежий куртофан наденем. У меня тут как раз старый валялся…