— Четвёртая? Это невозможно, — качнул головой Эдвард, — я бы узнал. Что Томас вам рассказывал о семье?

— Про мать — ничего. Про вас — что вы много путешествовали и промотали состояние. Люсиль говорила, что вы жесткий человек. Сломали ногу своей жене, она долго болела… Еще она говорила, что мать тоже была жестокой. Била их, запирала в мансарде, не позволяла спускаться вниз. Про жен — это правда! Я нашла в подвале сундук Энолы, и была ее собака с мячиком — Люсиль убила собаку, когда Томас отказался убивать меня. Еще были призраки и фотографии в том сундуке, и фонограф…

Старший Шарп поставил кружку на столик, потёр переносицу.

— Всё это очень странно. Возможно, дело в проклятии и том, что мы не люди. Я видел в доме неупокоенную душу одной незнакомой мне женщины и тень леди Шарп, моей жены. Но где тогда ещё трое? Вы позволите мне рассказать то, что мне известно? А потом мы сравним наши истории.

— Да, конечно, — кивнула Эдит. — И еще расскажите мне про проклятие. И про сидхе. Я ничего о них не знаю.

— Я расскажу. Вам удобно? Рассказ будет долгий.

— Да, спасибо.

— Мой отец получил титул баронета из рук короля Иакова первого в тысяча шестьсот двенадцатом году. Тогда в нашем графстве сидхе жили среди людей открыто. Я второй баронет Аллердэйл, родился в тысяча шестьсот девяносто пятом году от Рождества Христова. Наш предки, туатта, приплыли в Британию раньше римлян. Сидхе нас называют потому, что мы живём в холмах, сидах или ситтинах. Мы похожи на людей, но не люди. Мы живём долго, не можем лгать, у нас бывает несколько обликов, мы владеем магией, можем путешествовать между мирами, видим призраков и прочих созданий. С людьми мы можем иметь общих детей, торговать или воевать, довольно часто живём мирно. Сидхе живут во многих странах, но я не знал, что кто-то из народа холмов перебрался в Америку. У вашего отца была борода?

— Да, была, он ею очень гордился, — кивнула Эдит.

— Значит, он был человеком, а ваша матушка — сидхе. Ваша кровь сидхе от неё. От неё же ваша способность видеть призраки. Полагаю, вы видели в Аллердэйл и одного из наших слуг, чёрное существо с длинными пальцами?

— Так это был слуга? Я подумала — призрак… И еще удивлялась, что все лампы горят, печи топятся, комнаты не заросли пылью. А ведь слуга-человек только за лошадьми ходил. Но эти бабочки… Так странно, правда — бабочки зимой.

— Бабочки выдумала Люсиль, давным-давно, — мельком улыбнулся Эдвард. — Ей нравились бабочки, а Томасу — механические игрушки. Та паровая конструкция во дворе — это его игрушка?

— Да, — кивнула Эдит. — Мы познакомились, когда он приезжал к моему отцу, чтобы найти денег на ее постройку.

— Денег? Что ж, о деньгах чуть позже, — старший Шарп сделал ещё глоток чая. — До моей свадьбы Аллердэйл выглядел совсем иначе — у нас часто бывали гости, что люди, что сидхе, никаких дыр в крыше. Никаких призраков. Сорок лет назад мой отец решил уйти в холмы насовсем, передал мне титул и официально стал считаться умершим. А я нашёл себе жену, вторую дочь одного из северных графов. В ней тоже была кровь сидхе, очень дальняя, но их женщины ходили под благословением одной из старых богинь, и она могла родить детей в нашем союзе. Я просил её руки у старого графа, получил согласие на брак и уехал готовить ситтин к приезду моей леди. Она привыкла к человеческим удобствам, я приказал провести водопровод в дом, установить газовые лампы и оборудовать подъёмник. Когда я вернулся за невестой с разрешением на брак, что-то изменилось. Я тогда не понял, что, решил, что меня просто беспокоит свадьба. Но на самом деле я не мог выпустить мою невесту из вида, меня злило, когда она разговаривала с кем-то чужим, особенно чужим мужчиной, — Эдвард отвернулся, уставившись в огонь.

— Что же случилось дальше? — мягко спросила Эдит.

— Дальше было только хуже, — старший Шарп повернулся и посмотрел на свою невестку. Даже не слишком похожий на человека, он выглядел тяжело больным и смертельно уставшим. — Вам не стоит слышать всю историю. Когда родилась Люсиль, я уже просто не мог находиться рядом с моей женой. И не мог её оставить. А она, мне кажется, совсем не обрадовалась дочери. И когда через два года родился Томас, она велела слугам держать детей в комнатах в мансарде. Честно сказать, тепло к тому моменту было уже только там. Я видел, что ситтин разрушается, но меня это не трогало. Я словно всё время был пьян. Не заметил, что гости к нам больше не приезжают, а из слуг остались только конюх и броллаханы, даже сторожевые баргесты ушли. Однажды осенью, Томасу исполнилось четыре года, ко мне приехал вестник Охоты, был мой черёд собирать Охоту. Он вытащил меня из ситтина, и я почти увидел, что с нами стало. Но я не мог мыслить трезво, не мог контролировать мою ярость. Я уехал. Испугался, что могу убить детей.

— А теперь? Вы принесли жертву, значит, проклятие с вас снято? И что это было за проклятие?

— Это был приворот на крови, с жертвой крови одной из старых богинь. Сейчас проклятие снято с меня, на вас его след ещё остался. Когда вам станет лучше, Эшу, это маг, вы видели его — мужчина в чёрной одежде с чёрными волосами, снимет остальное. Но я хочу сказать вам главное — то, каков мой дом, то, каковы мои дети — ваш муж и его сестра — это безумие, жестокость, их связь — это не они. Это исказивший их приворот. И я прошу вас, прежде чем вы решите, хотите вы остаться с Томасом или оставить его, подождите, пока проклятие будет снято, и вы все вернётесь к жизни.

— Почему для вас это так важно? — спросила Эдит.

— Я вижу, что у моего сына с вами есть будущее.

— Потому что он любит меня? Разве это так важно? У них с Люсиль был ребенок, я видела его призрак. Я не могу этого понять.

— Потому что ваша любовь взаимна. И она реальна, это не призрак, не проклятие. Это то настоящее, что помогло вам выжить. Люсиль… — Эдвард помолчал. — Вы понимаете, что любовь может быть разной? Дочери к отцу, сестры к брату, жены к мужу, матери к детям? Это всё — любовь. Люсиль под влиянием своей матери и этого проклятия выросла с уверенностью, что существует только любовь женщины к мужчине, не важно, брат и сестра это, муж и жена или отец и дочь. Я уехал, мать их ненавидела. У Люсиль просто не было больше никого.

Эдит вздохнула. Она чувствовала, что ей еще только предстоит обдумать эту историю, и все же она сочувствовала Томасу и Люсиль. Особенно Томасу.

— Я понимаю, — наконец сказала она. — Вы, наверное, хотите отдохнуть? Вы выглядите усталым.

— Я хотел бы уснуть и не просыпаться месяц, — улыбнулся Эдвард. — Боюсь, мой рассказ вас утомил. Вы голодны?

— Да. Я попрошу здешних духов накрыть на стол. Вы ведь тоже их видите?

— Да, к вам приставлены двое, вон они стоят, — кивнул старший Шарп. — Составить вам компанию или вы хотите побыть в одиночестве? В этом доме вы действительно в безопасности.

— Да, я чувствую это. Ведь это тоже ситтин? Такой он должен быть правильный? Значит, Туу-Тикки и ее муж — тоже сидхе?

— Такой он может быть правильным. Ситтины — разные, как и сидхе. Хозяева этого дома — сидхе-полукровки. Но создавали ситтин не они. Это закрытый от людей ситтин, Аллердэйл открыт для людей.

— У меня так много вопросов к вам, — улыбнулась Эдит. Она откинула плед и встала, опираясь на трость. — Но вы правда очень устали. Я задам их позже.

На кухню Эдит вошла, опираясь на трость правой рукой и на свекра — левой. Стол был накрыт, ароматный пар поднимался над тарелками с супом, пахло печеным мясом и пирогом с яблоками.

Когда Эдит и Эдвард уселись за стол, в кухню, которую Эдит оглядывала с неимоверным удивлением, вошел Грен.

— Эдвард, — сказал он. — У меня вопрос про вашего коня. В ситтине нет конюшни, но есть возможность поставить его на конюшню неподалеку. Вы задержитесь у нас, сейчас осень, в неприспособленном помещении коню будет плохо. Вы не будете возражать, если я перевезу его?

— Боги, — Шарп положил ложку на стол и сделал жест, который в современной Америке называли «фэйспалм». — Я забыл про Эмриса. Просто отпустите его в большой ситтин, он уйдёт скрытыми путями. В случае нужды я позову его.