«Привычно стало видеть мне…» Привычно стало видеть мне, Как много зим и лет, Встаёт в синеющем окне Кроваво-чёрный цвет. И отблеск красит лунь небес Под колокольный вой. Предчувствую: не Бог, не бес, Не мёртвый, не живой. Но кто-то сеет цвет и звон, Чернеет, где серел, И слышится со всех сторон: «Сгорел, сгорел, сгорел…» Вновь опускает век кайму Тот неизвестный Он, Надеясь, наконец пойму И разгадаю сон. …Брожу средь скопища теней: Крик хриплый, чей-то смех, На фоне туч, земли темней, – Распятый человек. Я всматриваюсь: тих и строг, Безмерна грусть в глазах – Она в лучах священных строк, Жива на образах. Угарна площадная брань, Всё ощутимей злость. Вдруг свет сквозь облачную рвань Высвечивает гвоздь. Кровавый гвоздь зардел огнём, Горит, как тает плоть. Среди толпы во мне одном Святая грусть поёт. Гармонию её сберёг, Мгновенье – он б воскрес, Но красно-чёрный заволок Обуглившийся крест. 1979–1980 гг. «Совсем немного избранных осталось…» Совсем немного избранных осталось Людей, в которых есть ещё душа. Но, подменив прогрессом эту малость, Бредут народы, к пропасти спеша. Да, мало нас. И ждет, увы, забвенье И чувства лучшие, и мысли, и слова. Мы чуждые – не их цепи мы звенья, Но знаем истину – толпа всегда права. В мученьях мы влачим существованье, Лишь изредка нас посещает новь. То вечное, что движет мирозданьем, Зовётся просто и смешно – любовь. А что душа? Выгуливаем тело, Ведь финиш, вроде бы, ещё далёк. Вершим ненужное, пустое дело. В дела нас любопытства бес завлёк. Бежим, спешим. Куда? Зачем? – не зная. Но, впрочем, будем делать так до пор, Когда доска дубово-гробовая Поставит точку, завершая спор. Но коль пока мы живы и упруги, Коль вжились в трепетанья пестроту, Коль с нами зодиаковы зверюги Сцепившись, улетают в пустоту. То интересна жизнь: вкус, звук её и краски. Пульсирует пока души оплот И, не желая с Вельзевулом пляски, На Ноев лезем, задыхаясь, плот. 1979 г. «Лист лениво скользит по уснувшей воде…» Лист лениво скользит по уснувшей воде, Жёлтой каплей вписавшийся в гладь. Всё спокойно, дремотно: ни звука нигде, Очарованный сон – благодать. Высоко в небесах проплывает журавль, В дымке золота крон – алтари. Всё казалось – плывет долгожданный корабль Цвета ало-пурпурной зари. Как милы эти сказки из девичьих грёз И чисты, как зимой облака. Только жизнь не даёт нам поверить всерьёз, Извратив, обманув, оболгав. Этой сказке сто лет, и скажу я сейчас: Мило всё и красиво, но, Грин, О прекрасной Ассоль, о любви ложен сказ, Алый парус, как воздух, незрим. 1979 г. «Белёсый снег избороздили тени…» Белёсый снег избороздили тени, То чёткие, то видные едва, Два дерева стоят в нём по колени, Как два седых языческих волхва. О, чародеи! верящие в диво. Они зовут весеннее тепло, Но падают неслышно и тоскливо Снежинки на замёрзшее стекло. Царица льда, опять твои метели Живое заставляют замерзать: Саванный пух, где кроны зеленели И простиралась водяная гладь. Голубизна, сгущаясь и темнея, Равнину перекрашивает в синь. Два дерева в безмолвии томленья И холода, что неразлучен с ним. 1981 г. «На полях гуляет ветер –…» На полях гуляет ветер – Необузданный конёк. Синий полдень далью светел, Холодам конец далёк. Мятно пахнет от сермяги, На дворе – унылый пёс. Под окном поют бродяги, Кто в мученьях правду нёс. Для людей они как травка, Обречённая на корм, И церквушки малой главка Предвещает новый шторм. Снова виден лик пречистый Под заснеженным стожком. Мчится колесница, мчится С новоявленным божком. 1979 г. Посвящение Сергею Есенину «О, Сергей! Мне близок, стал до боли…» О, Сергей! Мне близок, стал до боли Твой напевный, искренний язык. С ветром ты, с простором, с небом, что ли, В душу журавлиную проник? Для людей готов был сердце вынуть, Бесшабашный, грустный хулиган. Не хотел ты край родной покинуть, Но ушел безвременно в туман. До сих пор слова твои простые Очищают внутреннюю муть. Край полей, с названием – Россия, С ними смог счастливее вздохнуть. |
