…Судьба предначертала Вареньке Воеводиной стать химиком. Прадедушка Вари был известным химиком, Варины дед и отец посвятили себя химии, и Варина мама работала лаборантом на кафедре химии. Варваре вообще казалось, что у нее в роду вплоть до Адама с Евой все были химиками. Ну и какой у нее после этого оставался выбор? Особенно если учесть, что вместо сказок на ночь дедушка рассказывал ей истории о каждом элементе из таблицы Менделеева, о том, как его открывали и чем он примечателен.
В школе учителя называли Варю «девочка-край». Все у нее было как-то неровно: по гуманитарным предметам училась плохо, при этом по всем естественно-научным – недюжинные способности (учитель химии так вообще ее боялась, чувствуя, что уступает в знаниях этой странной, угрюмой девочке с желтыми волосами и вытянутым, «лошадиным» лицом). Одноклассники некрасивую, умную Варю прозвали Молекулой, частенько прикалывались над ней: «Слышь, Молекула, а че такое аш два о? А какая формула у спирта?» – и откровенно ее не любили.
Вареньку вообще никто никогда не любил, кроме дедушки-бабушки и родителей-химиков; в нее не влюблялись мальчики, с ней не хотели дружить девочки. Но до поры до времени Вареньку это не очень-то огорчало – ей вполне хватало химии и осознания своей будущей миссии в науке. Варя готовила себя к научной деятельности и запланированным великим открытиям, когда вдруг на ее горизонте совершенно незапланированно появился Дмитрий. И началась новая эра Варенькиной жизни. Тридцатилетний красавец Дмитрий – жгучий брюнет с опасными синими глазами и стильной бородкой – заставил Варю забыть о любимой химии, о тех важных исследованиях в области психофармакологии, которые она проводила, и даже о ее лабораторных мышах.
В тот месяц, что они с Дмитрием прожили вместе, Варя летала от счастья и растворялась в любви, однако вчера ее любовная эйфория и полеты закончились, и последовало жесткое приземление. Ее мягкий, обаятельный Дмитрий неожиданно сделался непривычно жестоким и поставил Варю перед выбором: либо она соглашается на его предложение, либо они расстаются. Узнав, что возлюбленный предлагает ей стать соучастницей жуткой криминальной аферы, Варя ужаснулась и отказалась. Тогда Дмитрий сказал: «Раз так – мы не вместе», – и бросил Варю.
Еще вчера расцвеченный любовью, многоцветный, огромный мир вдруг съежился до размеров предательства Дмитрия, до размеров Варенькиных обиды и горя. Варина боль была такой огромной, что жить с ней не представлялось возможным. Жизнь без Дмитрия была для Вари жизнью с содранной кожей.
И Варенька приняла решение.
Приготовить надежное – надежней не бывает – снотворное для химика Воеводиной не составило труда. Белый порошок – верное избавление от боли – был изготовлен и манил Варю. И вот – до свидания, Варенька! Прощай блестящая научная карьера, прощай вероломный Дмитрий, – Варя Воеводина выпила приготовленное для вечных снов «снотворное».
Комната, предметы, белый свет поплыли у Вареньки перед глазами и исчезли.
…Как ее остывшую, уснувшую «вечным сном» вынесли из комнаты какие-то люди, Варя Воеводина, разумеется, видеть уже не могла.
Пробуждение оказалось неприятным. Очнувшись и застонав, Варя обнаружила себя лежащей на столе с наброшенной на лицо простыней. Ужаснувшись, Варя сдернула простыню и увидела, что она в морге – совершенно голая, с биркой на ноге и в окружении тех, кто уже никогда не проснется. Варя закричала и вдруг увидела идущего к ней человека в белом одеянии.
Некто в белом облачении (то ли ангел, то ли патологоанатом), равнодушно скользнув взглядом по голой Варе, спросил:
– Ну что, очухалась?
Из Вариных глаз покатились нереально крупные слезы.
– Нехорошо, – с укором заметил незнакомец. – Химия – славная наука, принесшая человечеству много пользы, а вы, голубушка, использовали свои знания для такого богопротивного дела!
«Я на том свете, – мысленно простонала Варя, – и это начинается „страшный суд“».
Некто в белом халате, словно услышав Варины умозаключения, хмыкнул:
– Да на этом вы свете, на этом, и пока еще есть возможность здесь подзадержаться. Впрочем, решать вам. Либо вы, Варенька (а в школе вас звали Молекулой, не так ли?), остаетесь здесь, в этом милом заведении с биркой на ноге – она вам, право, так идет! – либо отправляетесь со мной на встречу, где вам предложат кое-какую работу.
Голая Варя вскочила со стола – она выбирала жизнь.
Иван
Проснувшись среди ночи, Иван Шевелев взглянул на часы и тяжело застонал: опять четыре утра, будто кто проклял! Погасив свет, он нырнул под одеяло, как в нору, и изо всех сил, собрав волю в кулак, постарался уснуть, однако ничего не вышло.
Вот уже на протяжении года всякую ночь Иван сначала долго не мог заснуть, а позже неизменно просыпался в промежуток с четырех до пяти утра, словно кто-то пробуждал его некой таинственной кнопкой, и дальше уже совсем не спал. Однажды, заметив закономерность «включения кнопки» именно между четырьмя и пятью утра, он заинтересовался этим обстоятельством и, погуглив в интернете, узнал, что это время называют «часом волка». Иван внутренне согласился с таким образным определением; в этом часе, когда, согласно статистике, умирает больше всего людей и совершается больше всего самоубийств, действительно есть что-то волчье, ощерившееся, опасное; как будто в мироздании в это время открывается бездна, засасывающая жизни. «Час волка» лучше проспать, потому что те, кому не спится, оказываются наедине со своим внутренним волком и, бывает, проигрывают битву.
Вот и сегодняшнюю битву Иван проигрывал. «В такое время, будь оно неладно, и впрямь разве что удавиться!» – подумал Иван. Он встал, подошел к окну и закурил, вглядываясь в темноту.
Ночь, полная луна, разливающаяся ядом, и где-то там, в глубине двора, очертания маленькой, детской фигуры. «Он опять пришел», – с тоской вздохнул Иван. «Он» приходил к нему уже два года. Каждую ночь. Иван, здоровый тридцатишестилетний мужик, боец спецназа, прошедший не одну войну, боялся в жизни только одного – вот этого полночного гостя. «Он» – мертвый мальчик из уничтоженной отрядом Ивана деревни в стране на Ближнем Востоке – вновь смотрел на него своими ненавидящими глазами и снова в сотый, тысячный раз повторял сказанные перед смертью слова – последние проклятия своему убийце. Иван знал о наложенном на него проклятии, потому что после смерти мальчика его жизнь словно раскололась, треснула.
Иван задернул штору: скорей бы утро… Но до утра было еще далеко – на часах только начало пятого.
Ночную тишину взорвал пронзительный дверной звонок. Иван подошел к входной двери, посмотрел в глазок – никого. «Это просто расстроенные нервы», – успокоил себя Иван. В дверь постучали.
– Кто там? – спросил Иван.
Ему ответили детским голосом, тихо, но требовательно:
– Откройте!
Иван вздрогнул – нет, он не испугался бы и роты вооруженных до зубов наемников, пришедших его убивать, или самой инфернальной нежити, но этого гостя он боялся, потому что уже знал, кого увидит, открыв дверь.
Так и оказалось. На пороге стоял мальчик— черноволосый, черноглазый, похожий на того мальчика…
– Вам письмо! – Ребенок протянул ему конверт.
Иван смотрел на мальчика как загипнотизированный и не решался взять конверт. Тогда мальчик улыбнулся – Ивану стало жутко, – положил письмо на порог и ушел.
Иван долго держал конверт в руках, наконец раскрыл. Руки задрожали: письмо начиналось со слова, написанного арабской вязью, – проклятия, что бросил ему в лицо умирающий мальчик. Ивана прошиб холодный пот: как найти рациональное объяснение тому, что сейчас произошло, учитывая, что о той истории, случившейся на Востоке, никто, кроме него самого, не знает?! А может, все это ему только показалось и к нему подбирается – уже подобралось – обычное безумие?
Он заставил себя прочесть странное послание до конца. Некто, обращаясь к нему по имени, предлагал ему встретиться, чтобы «кое-что обсудить»; и далее – место и время встречи. Речь шла о сегодняшнем дне. Иван тяжело вздохнул, мысли в голове путались: «Ну, если это за мной, то я пойду».