Эльфы в темноте видели так же хорошо, как и драконы, так что обошлись без факелов. Оказавшись в сокровищнице, Талиесин рот раскрыл от удивления: столько золота разом он никогда не видел. Эльфийские сокровищницы и вполовину не были так богаты!

— Ничего не трогай, — предупредил Дракон, взбираясь на золотую кучу слева, — сейчас отыщу для тебя венец.

Он добрался до самого угла и теперь рылся в золоте, отбрасывая одну драгоценность за другой. Золото звякало. Талиесин, как зачарованный, бродил от одной стороны кучи к другой, но какой-то иной блеск, мерцающий на самой вершине, всё время отвлекал его от сокровищ. И эльф, несмотря на предупреждение, за несколько шагов взлетел на кучу золота, чтобы взглянуть. Взглянул — и замер: в янтарном саркофаге покоилось тело юноши. Сердце у Талиесмина опять как-то странно взыграло. Он наклонился, разглядывая, протянул руку, чтобы дотронуться до янтаря и убедиться, что это не иллюзия.

«Если он так выглядит после смерти, как же он выглядел при жизни?» — подумал Талиесин, и у него засосало под ложечкой. Всего лишь человек, но и среди эльфов не было никого прекраснее.

— Не трогай! — рявкнул Дракон, который как раз нашёл венец и собирался перекинуть его ждавшему — уже не ждавшему — внизу эльфу. Он подлетел к Талиесину, отбил его руку. Вокруг разлетелись драконьи искры, и теперь Эмбервинг в своём драконьем обличье стоял на куче золота, янтарный саркофаг — между передних лап. Талиесин проворно отпрыгнул в сторону, заслоняя лицо рукой: подумал, что дракон дыхнёт огнём. Но Эмбервинг только оттеснял его всё дальше, пока эльфу не пришлось спрыгнуть с кучи золота обратно вниз.

— Я только взглянул! — с оправданием воскликнул Талиесин. — Зачем так сразу выходить из себя?

Дракон обернулся человеком, зорко оглядел саркофаг, смахнул с него упавшие во время превращения монеты и чешуйки и тоже спрыгнул вниз. Талиесин невольно попятился.

— Предупреждал ведь, чтобы ты ничего не трогал, — относительно спокойно сказал Дракон и протянул ему алмазный венец.

— Это… тот человек, которого ты хотел воскресить? — не удержался Талиесин. — А он точно человек? Я и не думал, что люди бывают такими… красивыми.

— Тебя это не касается, — оборвал его Дракон и подтолкнул к выходу. — Идём, выведу тебя из подземелья.

Неподдельный интерес эльфийского принца к менестрелю ему не понравился.

«Моё!» — желчно подумал он. Драконья натура в нём буйствовала как никогда.

Эмбервинг вывел эльфа из башни, но до портала провожать не стал. Сказал слова прощания и дверь закрыл. Талиесин долго ещё стоял у порога, находясь под впечатлением от увиденного, потом вернулся в свой мир.

Дракон же пошёл обратно в сокровищницу, неясно мыча сквозь зубы. Взобравшись на вершину, он встал на колени возле янтарного саркофага, бережно и ласково оглаживая его ладонями, несколько раз поцеловал янтарь над лицом менестреля.

— Голденхарт… — проговорил он с болью, обвивая саркофаг обеими руками и прижимаясь к нему щекой. — Прости, не вышло. Никто, видимо, не в силах вернуть мне тебя. Смотри, что я принёс тебе в подарок. — И с этими словами Дракон вытащил из-за пазухи Эльфийский камень и положил его на саркофаг. — Если бы только я умел плакать… О, Голденхарт, Голденхарт… Как же рано ты меня покинул!

Он бормотал свою пьету довольно долго, снова и снова повторяя имя менестреля и сетуя, что ничего уже не исправить, потом обвил саркофаг крепче, по-прежнему находясь в человеческом обличье, и, кажется, заснул, но не оцепенелым драконьим сном, а обычным, как и все живые. Дыхание у него было тяжёлое, лицо подрагивало нервной дрожью: снились кошмары. В крае глаза блеснуло что-то, и выкатилась на янтарь маленькая прозрачная капля — слезинка.

Эльфийский камень вспыхнул, засиял всеми цветами радуги; слеза, как намагниченная, подкатилась к нему, всосалась внутрь, разбавляя сияние, и камень засветился бледным желтоватым светом, похожим на солнечный. Пульсация его стала отчётливее и напоминала скорее сердцебиение. Камень потерял форму, превращаясь в колышущийся комок, и стал просачиваться через янтарь, тяня ниточки-щупальца к телу менестреля. И чем глубже пробирались эти нити, тем тоньше становился янтарь, а потом и вовсе пропал. Добравшись до бездыханного тела, камень вспыхнул особенно ярко и исчез, вернее, провалился менестрелю в грудь. Тело испустило секундное сияние, ярче сверкающего вокруг золота, и медленно с ним начали происходить метаморфозы: смягчились застывшие черты лица, истаяла со щёк бледность, сменяясь нежным румянцем, ресницы увлажнились слезами. Последним ожило сердце: гулко стукнуло, ударилось в грудную клетку, отпрянуло и уже не останавливалось.

— …бер… — вырвалось вздохом с губ менестреля.

Дракон всё ещё спал и ничего не видел и не слышал.

Голденхарт с трудом разомкнул веки, повёл глазами по сторонам. Зрение пока не вернулось, слух только-только начинал возвращаться.

Менестрель ровным счётом ничего не помнил о своей смерти, последним его воспоминанием было лицо склонившегося над ним Дракона, печальное лицо, изуродованное внутренними страданиями. «Я болен, — вспомнил юноша, — оттого Дракон и печалится».

Слух прояснился немного, и Голденхарт расслышал хрипловатое дыхание где-то рядом. «Эмбер», — понял он. С глаз постепенно спала пелена, и менестрель с удивлением осознал, что лежит на куче золота в сокровищнице. Тело казалось чужим и бесконечно тяжёлым: он едва смог приподнять голову, прочее не слушалось. Видимо, слишком ослаб за время болезни. Но этого хватило, чтобы увидеть Дракона: тот спал, прижавшись лицом к его коленям. «Отчего вернулось заклятье?» — поразился менестрель, заметив морщины на его лбу, и с трудом дотронулся пальцами до впалой щеки мужчины.

Эмбервинг что-то пробормотал сквозь сон. Кошмары сменились пустотой, в которую повеяло тёплым ветерком. Дракон открыл глаза, расширенные зрачки сократились до маленьких точек, потом вытянулись в две привычные стрелки. Он поднял голову и… встретился взглядом со смотрящим на него менестрелем. Голос к тому ещё не вернулся, он только шевелил губами, но совершено точно был жив: зрачки сокращались, грудь колыхалась неглубоким дыханием, от тела исходило тепло.

В первый момент Дракон опешил. О том, что произошло, пока он спал, Эмбервинг, разумеется, ничего не мог знать, но беглого взгляда хватило, чтобы понять, что Эльфийский камень исчез, должно быть, выполнив своё предназначение. Но Дракон всё же основательно ущипнул себя за скулу, чтобы убедиться, что это ему не привиделось.

— Эмбер? — вполне ясно произнёс Голеднхарт, не понимая, что творится с Драконом.

А тот сидел, покачиваясь, как пьяный или будто его невидимым ветром шатало, и по его щекам градом катились из глаз слёзы, падая и превращаясь в драгоценные камни.

Дракон, который в часы скорби не проронил и полслезинки, теперь сидел и плакал навзрыд… от счастья.

========== Двое из Серой Башни ==========

Эмбервинг, наказав менестрелю из башни не выходить, отправился на облёт Серой Башни: дни стояли жаркие, дождей уже несколько недель не было, высока была вероятность пожаров. Голденхарт, конечно же, и не думал выполнять его наказ: слишком много мыслей теснилось в голове и не давало покоя, нужно было со всеми разобраться.

Надо признать, вел себя странно Дракон в последнее время.

Хронологической справедливости ради начать стоит с того самого момента, когда менестрель открыл глаза и обнаружил, что лежит на куче золота в сокровищнице. Как он туда попал или почему — он не помнил. Смутно помнилось, что он захворал, а Дракон пытался его лечить. Но почему вдруг сокровищница? Над этим Голденхарт долго голову ломал, пока не припомнил, что в алхимических трактатах, в которые он нос сунул, ещё будучи принцем Тридевятого королевства (вроде бы прапрадед, король Ирстен, прозвищами не обделённый, всех и не перечислить, занимался алхимией, от него и осталась порядочная библиотека), золоту приписывались чудодейственные свойства. Вероятно, Дракон тоже об этом знал, поэтому и перенёс больного в сокровищницу. И, судя по ощущениям, сработало: чувствовал себя юноша вполне сносно.