Взгляд вампира следовал за ним по пятам, впитывал каждое движение.
Но, в конце концов, и ему молчать надоело.
— Хорошо, сдаюсь. Тебе, кажется, все равно, что я соскучился, плевать на то, что я сотворил с твоим братом, ты предпочел мне Марию. Но скажи мне правду. Неужели ты ничего не испытывал, когда рвал со мной, когда уехал, когда вы, будто сговорившись, начали травить мне душу? Скажи мне правду, Зеро! — Канаме вскочил и заходил по комнатке из угла в угол, от стены до стены, будто загнанный зверь.
То, как он себе воображал эту встречу было не похоже на то, что происходило в реальности.
На худой конец, Зеро мог быть радушнее.
Но вампир тут же дал себе по голове — даже последний слепец видел, как Канаме зажимает по углам младшего близнеца, пару раз их ловили в укромном уголке чуть ли в одном белье — чистокровный очень старался забыться и отвязаться от воспоминаний тела Зеро. Но в итоге понял, что с одной стороны, близнецовая идентичность ему мешает это сделать, а с другой, тело Ичиру было все равно другим, со своими эрогенными зонами и особенностями.
Например, у Зеро были адски чувствительны ушки. Куран случайно это обнаружил и все время забывал их приласкать как следует — на его взгляд, было полно других аппетитных местечек, таких, как бедра или ягодицы.
У Ичиру на уши была странная реакция — как правило, парню просто было щекотно, и попытка приласкать ту же часть сводилась на нет.
Зато чувствительными оказали запястья, нежную кожу которых было так приятно кусать.
У Зеро же наоборот, именно кисти и пальцы, будто он был опытным пианистом, чьи пальцы, по слухам, являются очень чувствительными к ласкам, особенно подушечки.
В общем, это было только начало обширного списка различий, а Курана уже слегка подташнивало, насколько они одинаковые и одновременно разные.
А еще однояйцевые близнецы, называется.
Пока Канаме ждал ответа, Зеро плавно закипал, не зная, что бы такого сказать, чтобы до вампира дошло, насколько мучился он сам. Пару раз бывший охотник прохрустел всеми суставами на руках, крутил пальцы вбок, пытаясь от подобного саморазрушения получить хотя бы капельку успокоения, но успокоение не шло, и даже напротив. Сердце билось тяжело и часто, и будто бы неохотно проталкивало вдруг загустевшую кровь по сосудам.
В голове крутились мысли, злые, горькие, и Зеро гадал — не сорвется ли он на крик, не схватит ли вампира за грудки, встряхивая, пытаясь каждым своим движением донести ту простую истину, которая в какой-то момент открылась ему, тогда, в начале летних каникул.
Истину, что на самом деле, для Курана, все, что не делается и делается — просто сложная игра, зарядка для мозга, совершенно не затрагивающая самых главных вещей — сердце и душу.
Наконец, парень высказал все, что мог высказать, не уходя слишком далеко от поставленных ему вопросов, хотя под конец и он сорвался:
— Мне не плевать на то, что ты соскучился — хотя бы потому, что я видел, как ты соскучился, Куран, — щелчок — и какой-то особенно тугой состав хрустнул, сдаваясь под набором давящего груза остальных пальцев. Зеро на миг сморщился, ибо от невинного вроде бы действа, боль прострелила половину кисти.
— Не плевать на то, что ты сотворил с моим братом — я знаю, что вы были также близки, как и мы с тобой, — дыхание тяжелеет, сердце будто пронзает молнией — очень больно понимать, что тебе быстро нашли замену, дыхание на миг перехватывает, и Зеро вынужден на минутку сосредоточиться на том, чтобы не захрипеть, потому что горло сдавило, будто путами связало голосовые связки.
— Мария? Ты сам вынудил меня найти того, кто будет меня понимать, и так уж вышло, что это оказалась она, — ложь, пусть и небольшая. Однако, Зеро опускает голову, трет щеки, пальцами массирует виски, пытаясь взять себя в руки и прекратить, остановить волна за волной накатывающие эмоции. Что бы с ужасом понять — он уже не может просто взять и остановиться.
— Ничего не испытывал, когда рвал с тобой? Ошибаешься, чертов эгоист! Мне было больно понимать, что я — просто игрушка для тебя. Ты хоть раз сказал мне, что любишь меня?! Хоть раз пытался вести себя так, как полагается вести себя человеку или вампиру, который встречается с кем-то?! Ты можешь хоть вспомнить, что ты повел меня на свидание?! Нет, нет и еще раз нет! — Голос у Зеро был твердый и злой. Чуть хриплый. Неожиданная злость жгла глаза слезами, которые парень скорее по привычке удержал в себе, пусть голос и сорвался в итоге в хрип, потом в злой шепот. — Ненавижу тебя, ненавижу, ненавижу! Ненавижу за то, что ты так быстро нашел мне замену, ненавижу за то, что никогда не держал, за то, что никогда не был заинтересован в том, чтобы любить и ухаживать за мной. Думал, что если ты меня трахаешь — тебе все прощается, потому что король соизволил, видите ли, обратить внимание на скатывающегося в класс Е охотника? Ха! Черта с два!
Зеро встал, вернее вскочил и открыл окно, оперся руками о деревянную раму, жадно ловя губами воздух. Он злился. Очень злился. Вообще, поговаривали, что подобные выкрутасы, когда ты любишь — это истерика.
Ведь, когда любишь — прощаешь же, да?
Но парень просто не мог иначе дать понять чистокровному, научить его тому, что с любимыми подобным образом не обходятся. Просто столько уже накипело за все это время, столько всяких вещей острыми когтями впивались в сердце и рвали его ошметками, что когда все это снова и снова обрушивалось на парня, он мечтал вырвать себе сердце, забыться.
Особенно тяжело было ночами, когда он был наедине с собой в той квартире. Каждая, будь она проклята, вещь, напоминала о первом их разе, о том, как все начиналось. О стонах и звуках соударяющейся плоти, об украденных поцелуях, о жизни, которая, возможно, ни с кем другим так бы не шла. Так и мирно, и опасно, и одновременно — так счастливо. Просыпаться с кем-то в одной постели, отдаваться ему без остатка, позволять целовать свое нагое тело и без стыда избавляться от одежды, самому водить руками по идеальному телу короля.
Без ссор и интриг, когда он видел Курана спящим, слабым и беззащитным, укрывал его под утро, когда вампир, как ребенок, скидывал одеяло, потом мерз и лез к Зеро греться.
Парень потряс головой, смахивая злые слезы.
Он заслужил хотя бы немного той новизны и того счастья, заслужил простых отношений, с подарками и свиданиями. Он был простым, простым человеком с вампирскими способностями, и не был готов к «браку по рассчету», в который его втянул вампир.
Браку, где у Зеро прав было на уровне любовника или собаки.
— Уходи, — выдохнул парень, сжимая деревянную раму до боли в побелевших пальцах, потом — до разлетевшихся в стороны щепок. — Уходи, я сказал!
Дверь хлопнула. Тишина, которой вроде бы полагалось быть звенящей, разбилась на осколки — первый всхлип, слезы — горькие, но привычно терзающие глаза и что-то глубже, возможно, не положенную вампирам душу.
Зеро зажал рот с каким-то испугом и отчаянием. Куран еще не так далеко ушел, нельзя, нельзя пока что расслабляться.
Никто не должен увидеть и услышать, с каким стуком Кирию опустился на колени, не в силах сдержать ту крупную дрожь, которая стала хозяйкой его тела теперь, когда он остался один, и совершенно точно указал на дверь тому, кого все еще хотелось целовать, чье тело так хотелось найти рядом со своим утром, потрогать, проверить, что прошлая ночь — не сон.
Пусть задница после их забав неизменно ныла, пусть он ходил пятнистый и искусанный, но даже подобное проявление желания как-то грело душу, и Зеро подолгу витал в облаках, проигрывая в голове такие драгоценные воспоминания каждой прошедшей ночи, каждую ласку и жестокость.
Прижаться лбом к стене под подоконником в непростительной слабости, жалея, что нельзя просто слиться со стеной, стать такой же безразличной, всеведущей до чужих секретов, но совершенно не заинтересованной в том, чтобы что-то с ними делать, кому-то выдавать.
Пальцы заскребли по краске, когда Зеро позволил себе наконец-то рассыпаться, расплакаться, едва сдерживая рвущиеся крики и плач, начать рычать, глухо и яростно, кусая собственные пальцы до крови, потом неожиданно замирая и затихая от странного звука за своей спиной.
