Что Зеф и объясняет Марту, разлепив наконец глаза.

— Пацан меня вчера выручил, сегодня моя очередь.

— Понял, — лаконично резюмирует Март и встаёт с дивана, взяв в пригоршню Вуглускра. — У тебя есть кофе? Я поработаю вместо тебя, скажи только, куда ехать. У меня же здесь машина. Развезу я твою пиццу, не боись.

Услышав такое, Зеф махом садится на постели и пялится на этого полоумного.

Полоумный, оказывается, успел снять тельняшку, которая валяется в изголовье дивана. Мыться, что ли, ходил? Но зато он завернулся в простыню, как римский патриций в тогу… и вообще очень на такого патриция походил. Или на гладиатора. На Рассела Кроу в роли Максимуса, если бы ему надеть латы. Зеф посмотрел этот фильм раз шесть, из-за Максимуса, само собой.

Март так же жадно смотрит на Зефа, как тот на него. Просто ест глазами.

Они бы, наверное, так и пялились друг на друга, как последние придурки, если бы Вугля не начал выворачиваться из большой ладони Марта и недовольно вякать.

— Кофе в шкафчике над плитой, — откашлявшись, информирует Зеф. — Турка на холодильнике. Но ты ебанулся, Март.

— Мы это уже выяснили, — величественно отвечает Март и удаляется походкой льва. Походкой гладиатора, выходящего на арену. Господи Боже!

Невольно морщась, Зеф кое-как сползает с дивана, надевает сброшенную Мартом тельняшку и ковыляет вслед за ним, как утёнок за мамой-уткой. Произошёл импринтинг, думает он меланхолично. Грёбаное запечатление. Он запечатлел Марта, он обречён на него… и что ему теперь прикажете делать?!

— Ну, чего притепался? Иди, ляг, — ворчит Март, глядя на него с тревогой… и с радостью, что ли? Да, именно с радостью, точно. Зеф снова не может отвести от него глаз.

— Я с тобой поеду, — брякает он, опускаясь на табурет. — Я… без тебя не могу.

Ну вот, он всё-таки это сказал, дурак недоделанный!

Март вдруг бросает турку, садится перед Зефом на корточки и утыкается башкой ему в коленки, не прикрытые тельняшкой. Волосы у него щекотятся, щетина колется. А лоб горячий. Зеф глубоко вздыхает. Ему опять катастрофически не хватает воздуха.

— Сань… — шепчет Март ему в коленки. — Так ты со мной поедешь?

— Я же сказал, — отвечает Зеф, беспомощно проводя пальцами по его волосам, по сильной шее, по смуглым плечам.

На левом плече у Марта длинный шрам, белёсый, неровно заросший. Надо будет спросить, откуда такой. Март немного отстраняется, вскидывает голову, простыня сползает ниже, и Зеф судорожно сглатывает, потому что впервые видит другие шрамы, располосовавшие мощную грудь Марта. Свежие багровые шрамы. От пуль и от хирургического скальпеля.

— Нет, не только сейчас, а вообще, — твёрдо говорит Март. Он снова натягивает простыню на плечи и смотрит Зефу в лицо своими невозможно синими глазами. — Ко мне домой. Жить. Поедешь?

Зеф не верит своим ушам.

— Ты что! Как это — жить? — бормочет он, хватая Марта за широкое запястье. — Мне нельзя, ты точно ебанулся! Твои бойцы охуеют!

— Пускай хуеют, — спокойно отвечает Март. — Кто-то уйдёт, а кто-то останется. А Наталья Михайловна всё время про тебя спрашивала. Она за тебя волнуется. И вообще… ну как я без тебя? Ты моё сокровище.

Слыхали?!

Зеф вспыхивает, ему хочется отвернуться, спрятать покрасневшее лицо. Никто никогда не говорил ему таких слов. Но он упрямо бормочет в ответ:

— Ага, как же, сокровище! Сокровище Нибелунгов, знаешь про такое? Проклятое, которое одни несчастья приносит?

— Начитанный ты пацан, — после паузы как ни в чём не бывало отзывается Март.

«И весёлый. Люблю таких», — машинально вспоминает Зеф слова, сказанные ему Мартом тогда, ночью, возле парикмахерской. По глазам Марта видно, что он тоже это вспомнил.

— Накроется весь твой… этот… ноблесс оближ! — торопливо выпаливает Зеф, пока Март не ляпнул что-нибудь ещё. — Твоё, блядь, общественное положение!

— Не знаю никакого оближа, — по-прежнему невозмутимо заявляет Март, — и вообще мне на него начхать, я в Госдуму, прости Господи, баллотироваться не собираюсь. Оближ я буду делать тебе. Каждую ночь.

Он хохочет, глаза его довольно блестят.

— Ма-маньяк, — лепечет Зеф, сгорая от смущения и удовольствия. — Блядь, ты меня пугаешь.

На самом деле его пугает совсем другое.

Смуглая ладонь Марта сжимает его руку, синие глаза серьёзнеют.

— Давай, скажи уже, — негромко просит он. — Только честно. Ты меня простил?

Кажется, он даже перестал дышать.

Зеф закрывает глаза, чтобы не видеть его застывшего от напряжения лица, и бормочет срывающимся голосом:

— Я на тебя запал, гад ты такой. Сразу, как только увидел. Меня, наверно, потому так и переконоёбило, когда ты… ну в общем… — он вздыхает длинно и прерывисто, но не открывает глаз, даже когда рука Марта крепко его обнимает. — В общем, да, я тебя простил, хоть ты и гондон штопаный.

Он наконец начинает лыбиться. Он влюбился! Жизнь удалась.

Март притягивает его взлохмаченную голову к своему плечу и тихо произносит:

— Спасибо.

А ещё через несколько мгновений:

— Слушай, а что это там за… звуки?

— Тоже мне загадка! Вуглускр скребёт в углу! — Зеф прыскает со смеху, уткнувшись ему в плечо. — Этот босяк тебе весь особняк уделает!

— И пускай, — преспокойно отвечает Март.

*

Чёрный «бумер» подкатывает к особняку, но Март, покосившись на сидящего рядом и отрешённо уставившегося на свои руки Зефа, решительно сворачивает на обочину, а вовсе не к воротам.

— Мя? — удивлённо вопрошает Вугля из переноски на заднем сиденье. Типа: ну и какого лешего тормозим, если меня не выпускаем?

— Сань, что? — негромко спрашивает Март, поворачиваясь к Зефу.

— Трусит меня что-то, — честно признаётся тот, хотя мог бы привычно растянуть рот до ушей и чего-нибудь спиздануть. Но не Марту же!

Они провели в Питере ещё девять дней после явления Марта с Вуглей и ландышами. Облазили и Невский, и окрестности до гудящих ног. Катались по каналам, валялись на траве в Петергофе и летали над городом на воздушном шаре (идея Марта). Были в Эрмитаже, Кунсткамере, в Исаакии и Спасе-на-крови.

Работу Зеф всё-таки бросил, к великому расстройству Тин-Палны. Но ей он заговорщически сказал, наклонившись к её уху:

— У меня медовый месяц.

И чмокнул её в щёку.

Вот тогда Тин-Пална разулыбалась. Всё-таки девчонки больше всего на свете любят романтические истории… даже если им за сорок.

Но не век же Марту с Зефом было кататься, настала пора возить саночки. Со своей ролевухи вернулись Томка с Анюткой, раскудахтались над Зефом, восторженно попырились на Марта, затискали Вуглю… но медовый месяц на том закончился. Пора было возвращаться в реальный мир. Тук-тук, Нео.

Зеф знал, что никогда не забудет эту тесную квартирку, где они с Мартом — что? Кончали, не просыхая? И это тоже. Будто хотели налюбиться впрок. А ещё трындели обо всём на свете, валяясь на постели этакой пирамидкой: внизу Март, на нём — Зеф и Вугля у Зефа на спине, чертёнок царапучий.

Зеф думает сейчас об этом, как о чём-то безнадёжно миновавшем. Думает и чуть ли носом не шмыгает. Ну что за нах!

— Сань, всё будет нормально, —твёрдо заявляет Март.

— Что может быть нормального в ненормальном? — бесцветным голосом говорит Зеф.

— Всё хорошо, — терпеливо отвечает Март. Терпения у него, как у буйвола, Зеф давно это понял. Он видел такого буйвола в передаче Дроздова: стоит, здоровенный, рога на спину закинул, моргает длинными ресницами, весь оводами облеплен, а из воды крокодил подкрадывается, чтобы ухватить его за жопу. И оператор, гад, хоть бы предупредил животину! Нет, ни фига, ему же надо экшен снять, гниде!

Зеф длинно выдыхает и поднимает беспомощный взгляд на Марта.

— Я без тебя не могу, — немедля сообщает тот. Не стесняется. Раз, наверное, в пятисотый докладывает, но каждый раз это действует, как в первый. — А ты бы без меня смог?

— Манипулятор хренов, — сварливо ворчит Зеф. — Нет, не смог бы. В монастырь бы ушёл. В женский. Заезжай уже.