– Ой, спасибо тебе, Дункан. – Разворачивая подарок, она рассказала ему про хаггис.

– Черт, вот невезуха! Ладно. На следующий год съедим его в Шотландии.

Она достала браслет: неограненные аметисты, вправленные в серебро.

– О! Красивый, как раз такой, какой я хотела. Спасибо, милый.

– Тебе тоже, Джен. – Он обнял ее и рассеянно поцеловал.

На поцелуй она не обратила внимания. Большинство поцелуев теперь, включая ее собственные, были просто дружескими, словно любимую собаку за ухом потрепать.

– Что тебя тревожит, дорогой?

– Да нет, все в порядке.

Она слишком хорошо его знала.

– Что… Чего я еще не знаю?

– Тут становится все опаснее и опаснее. С каждым часом. Когда ты вышла из комнаты вместе с Паулой, Ноггер рассказал нам, что они приехали из аэропорта. Ее рейс «Алиталии» – чартерный самолет, зафрахтованный итальянским правительством для вывоза их граждан, который два дня продержали в аэропорту, – получил разрешение на взлет в полдень, поэтому он поехал ее проводить. Взлет, разумеется, все откладывался и откладывался, потом, когда уже почти стемнело, рейс опять отменили, весь аэропорт закрыли, и всем сказали ехать обратно. Весь иранский персонал тут же исчез. Затем, почти сразу же, все помещения стали заполняться группой до зубов вооруженных людей, и он действительно имел в виду увешанных оружием революционеров. Большинство из них носили зеленые повязки, но у некоторых на повязках было написано «ИООП». Джен, Ноггер раньше таких не видел. «Иранская организация освобождения Палестины».

– О боже! – охнула она. – Значит, это правда, что ООП помогает Хомейни?

– Да, а если они тут замешаны, то игра идет совсем другая. Гражданская война началась, и мы в самой ее гуще.

БАЗА «ТЕБРИЗ-1». 23:05. Эрикки Йокконен голым лежал в сауне, которую он построил собственными руками, температура была около ста градусов, пот струйками сбегал с него, его жена Азаде лежала рядом, тоже убаюканная теплом. Сегодняшний вечер получился отменным: много еды и две бутылки лучшей русской водки, которую он купил на черном рынке в Тебризе и разделил с двумя своими механиками-англичанами и директором их базы Али Даяти.

– А теперь – сауна, – объявил он всем перед самой полуночью, однако они, по обыкновению, отказались, сил у них едва осталось на то, чтобы, пошатываясь, добрести до своих коек. – Пошли, Азаде!

– Только не сегодня, ну пожалуйста, Эрикки! – взмолилась она.

Но он только рассмеялся и подхватил ее своими огромными руками, завернул ее в шубу и вынес через входную дверь их домика, зашагав мимо отяжелевших от снега сосен; на воздухе температура была чуть ниже нуля. Нести Азаде было легко, и он вместе с ней вошел в небольшую бревенчатую пристройку позади их домика, прямо в тепло предбанника, потом, сняв одежду, в саму сауну. И вот теперь они лежали здесь: Эрикки – совершенно расслабившись, Азаде, даже после года замужества, – ощущая себя не вполне привычно посреди этого ночного ритуала.

Он приподнялся на вытянутую руку и посмотрел на жену. Она лежала на толстом полотенце на скамье напротив. Ее глаза были закрыты, он видел, как поднимается и опускается ее грудь, видел ее красоту: волосы цвета воронова крыла, точеные арийские черты, прелестное тело и молочно-белая кожа. И как всегда, глядя на Азаде, совсем крошечную по сравнению с его ростом – шесть футов и четыре дюйма, – Эрикки наполняло ощущение чуда.

Боги моих предков, благодарю вас за то, что вы дали мне эту женщину, думал он. Какое-то мгновение он не мог сообразить, на каком языке он это подумал. Он говорил на четырех языках: финском, шведском, русском и английском. Да какая разница? – сказал он себе, снова погружаясь в блаженное тепло и отпуская свое сознание плавать вместе с паром, который поднимался от камней, уложенных им с предельной аккуратностью. Ему доставляло огромное удовлетворение то, что эту сауну он построил сам – как и положено мужчине, – срубив и обтесав сосновые стволы, как его предки делали это веками.

Это было первое, что он сделал, когда получил назначение сюда четыре года назад: отобрал и повалил деревья. Остальные считали, что он сошел с ума. Он добродушно пожимал плечами: «Без сауны жизнь – ничто. Сначала ты строишь сауну, потом дом; без сауны дом не дом; вы, англичане, ничего не понимаете, то есть не понимаете про жизнь». Его подмывало рассказать им, что он и родился-то в сауне, как многие финны, – да почему бы и нет; если разобраться, это вполне разумно: сауна самое теплое место в доме, самое чистое, тихое, почитаемое. Им он этого так и не рассказал, только Азаде. Она поняла. О да, думал он с глубоким удовлетворением, она понимает все.

Снаружи на краю леса было тихо, на ночном небе – ни облачка, звезды ярко сияли, снег приглушал звук шагов. В полумиле от них проходила единственная дорога через горы. Дорога, извиваясь, выходила к Тебризу, до которого было десять миль, оттуда вела на северо-восток, к советской границе еще несколькими милями дальше. В юго-восточном направлении дорога петляла через горы и в конечном счете, пробежав триста пятьдесят миль, выводила к Тегерану.

База «Тебриз-1» служила домом для двух пилотов – второй сейчас был в отпуске в Англии, – двух механиков-англичан и иранцев: двух поваров, восьми поденных рабочих, радиста и директора базы. За холмом лежала их деревня Абу-Мард, а в долине ниже стояла целлюлозная фабрика, принадлежавшая лесозаготовительной монополии «Иран лес», которую они обслуживали по контракту. Их 212-й доставлял лесорубов и оборудование в лес, помогал строить лагеря и прокладывать маршруты тех немногих дорог, что могли быть построены, потом обслуживали эти лагеря, доставляя сменные вахты лесорубов и оборудование и вывозя пострадавших на лесоповале. Для большинства лагерей 212-й был единственным связующим звеном с внешним миром, и к пилотам относились с большим почтением. Эрикки любил свою жизнь здесь и эти места, настолько похожие на Финляндию, что иногда ему казалось, будто он вернулся домой.

С сауной ему больше нечего было желать. Их домик загораживал спрятавшуюся позади него крошечную двухкомнатную избушку от других домиков, и построена она была согласно традициям, со мхом, проложенным между бревнами, чтобы хранить тепло. Топившаяся дровами печка, на которой разогревались камни, имела отличную тягу. Часть камней, самый верхний слой, он привез из Финляндии. Его дед вытащил их со дна озера, оттуда брали самые лучшие камни для саун, и отдал ему, когда Эрикки в последний раз был дома в отпуске полтора года назад. «Возьми их, сын мой, вместе с ними в твою сауну обязательно переберется добрый финский банный тонто – маленький коричневый эльф, дух сауны, – хотя зачем ты хочешь жениться на одной из этих иностранок, а не на девушке своего народа, я так и не понимаю».

– Когда ты увидишь ее, дедушка, то тоже станешь ее боготворить. У нее сине-зеленые глаза, темные волосы и…

– Если она подарит тебе много сыновей… что ж, посмотрим. Тебе, конечно, давно уже пора жениться, такому статному молодцу, как ты, но на иностранке? Ты говоришь, она учительница в школе?

– Она член Иранского учительского корпуса, это молодые люди, мужчины и женщины, которые добровольно работают на государство. Они едут в деревни и учат читать и писать деревенских жителей и их детей, но большей частью детей. Шах и шахиня основали этот корпус несколько лет назад, и Азаде вступила в него, когда ей был двадцать один год. Она родом из Тебриза, где я работаю, преподает в нашей наспех построенной школе. Я познакомился с ней семь месяцев и три дня назад. Ей тогда было двадцать четыре…

Эрикки засветился изнутри, вспоминая тот первый раз, когда он увидел ее: в аккуратной форме, волосы волнами сбегают на плечи, она сидела на лесной поляне в окружении ребятишек, потом улыбнулась ему, он прочел в ее глазах изумление – его размеры поразили ее – и тут же понял, что именно эту женщину ждал всю свою жизнь. Ему тогда было тридцать шесть. Ах, подумал он, лениво глядя на нее, в очередной раз благословляя лесного тонто, который в тот день направил его в ту часть леса. Всего три месяца еще, а потом два месяца отпуска. Будет здорово, что я смогу показать ей Суоми.