– Мам.

Селеста глянула на нее поверх скомканной в руке салфетки. Ее глаза припухли, словно она действительно всю ночь плакала.

– Привет, детка. – Она улыбнулась и тут же снова сморщилась. – Пожалуйста, можно я поеду с тобой? Я угощу тебя обедом, помогу украсить комнату.

– Я могу сама купить себе обед, – сказала Пенни. – К тому же тебе придется ехать за мной на своей машине и возвращаться обратно одной. А мне придется садиться в свою машину и ехать за тобой, чтобы убедиться, что ты добралась домой. Порочный круг.

Селеста сглотнула.

– Знаешь, я не думала, что мне будет так больно, – она выглядела искренне удивленной. Ее узкие плечи задрожали, как у нервной чихуа-хуа.

Пенни вздохнула и обняла мать, думая, что будет скучать по ней.

«Черт, я что, сейчас расплачусь?»

Она зажмурилась крепче, выдавливая ответную влажность.

Не-а.

– Я так тобой горжусь, – отстранившись, сказала Селеста с отважной улыбкой.

Пенни посмотрела на нее. Селеста выглядела маленькой, даже тщедушной, и вялой. При предвечернем свете в джинсах и выцветшей футболке с надписью «жги, подруга» Селеста напоминала первокурсницу, такую же, как Пенни.

Жаль, что их отношения так испортились.

Когда Пенни ходила в начальную школу, они были близкими друзьями. Тогда Пенни не могла представить ничего лучше, чем кофе мокка с соленой карамелью из «Старбакса» на завтрак, и считала, что ей очень повезло: мама – ее лучшая подружка. Пенни позволялось не спать допоздна, краситься, одалживать у мамы одежду и красить волосы во все цвета радуги – жизнь была праздником, бесконечной вечеринкой.

В средней школе Пенни стала видеть все иначе. Она больше не писала маме по тысяче раз в день, прося оценить наряд или дать совет. Селеста и Пенни стали полными противоположностями. Селеста гордилась своей воспитанной, прилежной дочерью, учила ее подделывать свою подпись на письмах из школы и выдала собственную кредитку на случай «чрезвычайной модной ситуации». Селеста подтолкнула Пенни получить права досрочно, в пятнадцать, и не из-за необходимости, а потому что, по мнению Селесты, если дочь сможет возить друзей на машине, это сделает ее популярнее. И чем больше старалась Селеста, тем больше отдалялась Пенни. Она обижалась на то, что в какой-то момент Селеста решила, что Пенни может сама себя воспитывать.

Пенни шла к машине; мама следовала за ней по пятам. Пенни обернулась, чтобы обнять ее одной рукой. Представляя себя работником службы контроля за животными, который ловит питона в однокомнатной квартире, она все время удерживала взгляд Селесты. А потом – без резких движений – ловко открыла дверь машины свободной рукой и скользнула внутрь.

Застегнув ремень безопасности, Пенни отъехала от дома на свободу. Отчасти она боялась ехать в колледж одна. В версии для «историй» в инстаграме отец грузил бы коробки с ее вещами в большой грузовик, они бы спорили, какую музыку включить по пути, и он уступил бы ей выбор, потому что будет очень по ней скучать. Уезжая, он бы прослезился, вручил ей пятьдесят долларов, бормоча что-то про хорошо проведенное время, и Пенни знала бы в глубине души, как сильно он ее любит.

– Я люблю тебя, малышка! – всхлипнула Селеста, вырвав Пенни из ее мыслей. Пенни опустила окно.

– Я тоже тебя люблю, мамочка. Я позвоню тебе позже, обещаю.

На этот раз у Пенни что-то дрогнуло внутри. В носу защипало, как от хлорки – так бывает, когда вот-вот расплачешься. Она посмотрела в зеркало заднего вида, где ее и без того маленькая мама уменьшалась, но махала все сильнее.

Через полтора часа Пенни въехала на изогнутую подъездную дорогу перед общежитием «Кинкейд».

– Господи, – прошептала она, вцепившись в руль и разглядывая здание.

«Кинкейд» было одним из самых старых общежитий университета Техаса и выглядело отвратительно. Пенни гадала, будет ли чувствоваться это уродство внутри. В восемь этажей, покрашенных поочередно в синий и лососево-розовый, здание больше напоминало отель в Майами семидесятых, чем студенческое общежитие. Восемьдесят комнат визуального кошмара, самая безвкусная часть кампуса. Кислотные цвета напомнили Пенни пеструю форму с изображениями животных, которую носили врачи в детской онкологии. Позитивчик делал все депрессивным.

Толпы нервных родителей и первокурсников роились вокруг джипов, перетаскивая огромные пластиковые контейнеры, корзины для белья и торшеры. Когда Пенни опустила окно, чтобы оценить ситуацию, веснушчатая брюнетка сунула голову к ней в машину так, что они оказались нос к носу. Выпуклые глаза девушки горели желанием помочь, граничащим с угрозой.

– Фамилия? – зевнула девушка. От нее пахло чипсами.

– Ли, – сказала Пенни. – Пенелопа.

– Хм… Ли? – Девушка провела по списку на планшете и триумфально щелкнула по одной из строчек. – Вот она ты, милочка.

«Милочка? Брр». Да девице самой не больше девятнадцати.

Взгляд девушки задержался на красной помаде Пенни. Пенни обнаружила ее в кармане рюкзака вместе с запиской «Улыбайся чаще!». У Селесты была привычка засовывать косметику или вырезки об эффекте позитивного мышления в вещи Пенни. Внезапные подарки, которые выглядели как критика.

– Милочка? – пропела в ответ Пенни. – Можешь отойти немножко? Твое лицо практически у меня в машине! – Она постаралась как можно точней передать интонации девушки, заканчивая все вопросом.

Маленькая «мисс техасские чипсы» не сможет своей «милочкой» заставить ее подчиняться.

Девушка быстро убрала голову.

– О господи, – чирикнула она, сверкая отбеленными зубами. – Родители – так те часто меня вообще не слышат! Я часами кричу! – Она снова посмотрела на помаду Пенни. – Постой, я прямо запала на твою матовую помаду. Что это?

– Разве не фантастика? – восхитилась Пенни, потянувшись за тюбиком в сумку. – Too Thot to Trot, – прочитала она наклейку снизу. Господи, ей казалось, что зачитывание названий косметики вслух отбрасывает борьбу за права женщин на несколько десятилетий назад.

– Ой! Я так и знала! Обожаю наборы для губ от Staxx! Ты же знаешь, что T-T-T-T уже везде распродано, да? Почему хороший красный всегда разлетается?

– Ой, правда?! – воскликнула Пенни, не имея ни малейшего представления, о чем говорит. – Это ужасно!

Девушка театрально закатила глаза в знак согласия.

– Итак, ты в 4F, – сказала она, постукивая шеллаковыми ногтями по папке-планшету. – Лифты сзади. Выгружаться можно везде, где видишь синий знак. Но-о-о… – Она поставила на приборную доску фиолетовый ламинированный пропуск. – Это обеспечивает тебе парковку до конца дня. Просто верни его на ресепшен, когда закончишь.

– Спасибо! – бодро сказала Пенни. – Ты моя спасительница.

Девушка просияла.

– Я знаю!

Лицо Пенни болело от натужной улыбки. Поразительно, как зависимость Селесты от модной косметики и то, что какая-то дурочка запала на помаду, как звереныш на ферме, смогла обеспечить ее парковкой. Еще немного болтовни и хохот со шлепками по бедрам над древними шутками обеспечили Пенни тележку, одолженную у соседа по коридору. Правила дружелюбия жгли.

Вскоре Пенни – студентку колледжа будут обожать не меньше, чем Селесту. Правда, ей придется сделать лоботомию, чтобы соответствовать образу, но, может быть, оно того стоит.

Открыв дверь, Пенни сразу же отметила запах: освежитель воздуха с верхней нотой затхлого ковра. Сама комнатка оказалась обескураживающе маленькой для двоих. Кроме того, она уже не пустовала – на кровати у окна сидела темноволосая девушка. И это была не Джуд Лэнж, соседка Пенни по комнате. За лето Пенни и Джуд Лэнж дважды говорили по скайпу, а эта девица в солнцезащитных очках и широкополой шляпе точно не была Джуд. Она даже не удосужилась поднять глаза от экрана своего мобильного.

Пенни начала затаскивать в комнату свои вещи.

– Привет!

Девушка продолжала молча набирать текст. Пенни кашлянула, прочищая горло. Наконец незнакомка сняла свои очки, усыпанные стразами, и смерила Пенни взглядом. У нее были брови как у знаменитостей, и на ее замшевой коричневой жилетке болталась бахрома в фут длиной.