– Игорь Николаевич?!
– Да уж верно не Будда, – сказала Адка, вновь удивленно посмотрев на Ленку и намереваясь сказать ей что-то еще, но тут к Адке подошел высокий красавец, взял ее под руку, и они оба побежали в сторону выхода.
– Во мне наслаждение чувства, которое было в Астарте. Во мне упоение созерцанием красоты, которое было в Афродите. Во мне благоговение перед чистотою, которое было в «Непорочности», – продолжала говорить со сцены Марина Сергевна. – Но во мне всё это не так, как было в них, а полнее, выше, сильнее. Это новое во мне то, чем я отличаюсь от них, – равноправность любящих. Тогда она любит его, как он любит ее, только потому, что хочет любить, если же она не хочет, он не имеет никаких прав над нею, как и она над ним. Поэтому во мне свобода. Моя непорочность чище той «Непорочности», которая говорила только о чистоте тела: во мне чистота сердца. Я свободна, потому во мне нет обмана, нет притворства: я не скажу слова, которого не чувствую, я не дам поцелуя, в котором нет симпатии… Я всё сказала тебе, что ты можешь сказать другим, всё, что я теперь. Но теперь царство мое еще мало, я еще должна беречь своих от клеветы не знающих меня, я еще не могу высказывать всю мою волю всем. Я скажу ее всем, когда мое царство будет над всеми людьми, когда все люди будут прекрасны телом и чисты сердцем, тогда я открою им всю мою красоту. Но ты, твоя судьба, особенно счастливы; тебя я не смущу, тебе я не поврежу, сказавши, чем буду я, когда не немногие, как теперь, а все будут достойны признавать меня своею царицею. Тебе одной я скажу тайны моего будущего. Клянись молчать и слушай.
На этом постановка закончилась. Немногие оставшиеся зрители не спеша покидали зал. Владимир Павлыч встал перед Мариной Сергевной на колени и стал ее всячески обнимать. Ленка подошла к подмосткам.
– В чем же тайны будущего? – спросила она.
– Разве ты не слушала меня? – удивилась Марина Сергевна.
– Слушала, – сказала Ленка.
– Тогда в чем же дело? Ах, вот оно что: тебя сбила с толку концовка. Тебе показалось, что учитель чего-то недосказал, что-то важное скрыл от тогда еще необтесанной публики, чтоб не смущать ее? Глупая! Учитель сказал всё, и это всё в той фразе, которая уже прозвучала с этой сцены: Она любит его, как он любит ее, только потому, что хочет любить, если же она не хочет, он не имеет никаких прав над нею, как и она над ним. Поэтому во мне свобода. Полная, неограниченная свобода любви, которой подчиняются все когда-то приобретенные обществом привычки. Если же что-то стоит на пути у этой свободы, тó должно быть выкорчевано из нашей жизни. Нет больше брака и других общественных и религиозных анахронизмов. Нет больше мужчин-донжуанов и женщин-подстилок. Равноправность любящих – во всем. Мужчина любит женщину до тех пор, пока хочет ее любить. А когда нет, то не насилует себя брачными узами, а выбирает себе другую, чтоб полнота чувства и здоровое возбуждение нерв, необходимо развивающее нервную систему, не прекращалось ни на минуту. То же и женщина. Вот почему Владимир Павлыч, как видишь, теперь со мной, глупая!
Ленке всё сказанное Мариной Сергевной не понравилось, потому что обосновывало права Марины Сергевны на Володьку, и Ленка разозлилась.
– Хорошо, – сказала она, – если муж не любит свою жену, это не вызывает у него здорового возбуждения его нервов…
– Что подводит мужа к опасному депрессивному состоянию, – зашептал на ухо Ленке Игорь Николаевич.
– … что подводит мужа к опасному депрессивному состоянию, – не желая того, повторила Ленка. – Он уходит от жены и начинает заниматься возбуждением своей одряхлевшей нервной системы. Взамен этого уже его жена впадает в опасное для нее депрессивное состояние. Что же тут хорошего?
– Зачем? – удивилась Марина Сергевна. – Зачем? – повторила она. – Чего ради жена должна корчить из себя обиженную девочку? Разве мало на свете мужчин, что ей дорог только один? Глупости! Страсть к одному со временем угасает, так что смена постельных декораций пойдет ей только на пользу.
– Но может же случиться так, что страсть жены к мужу еще не прошла, в то время как муж уже успел разлюбить жену? Тогда новая общественная привычка к свободной любви оказывается для жены не менее опасной, чем старая привычка вступать в брак и сохранять его независимо от обстоятельств. Или для мужа, если он продолжает любить жену, а она уже любит другого.
– Что ж, если жена не желает принять наши правила игры, пусть мучается одна, а не мучает вместе с собой мужа. Всё лучше для общего благополучия. Но у нас, милочка, я тебе скажу, такого не бывает, чтобы кто-то обиделся на кого-то из-за такого пустяка. Ты пришла к нам из тумана, и тебе не понять… пока не понять той свободы, которая достигнута нами в отношениях между мужчиной и женщиной. Стань свободней, глупая, и тогда мужчина перестанет быть для тебя объектом, над которым ты готова лить сейчас свои никому ненужные слезы и ради которого ты готова идти на жертвы, поступаясь своими личными потребностями, а превратится в субъект удовлетворения тобой твоих желаний.
– Но разве мужчины не будут тогда относиться к женщинам так же?
– Боже мой, ну, конечно, милая! Как же им по-другому стать свободными?
– О какой же любви вы говорите в своей постановке? Это вовсе никакая и не любовь, а удовлетворение животной страсти.
– Мне жаль тебя, – вздохнула Марина Сергевна. – В твоей голове – сплошной туман и ни капли света.
– Но я знаю много женщин, которые хотели бы, чтобы мужчины относились бы к ним не как к каким-то субъектам, которые способны служить им, как какая-то вещь, удовлетворяющая их потребность, а как к живому человеку, родному существу, единственному, которым дорожили бы по-настоящему.
– Дорожили… – проговорила Марина Сергевна. – Разве можно дорожить тем, что имеется в избытке: сигаретой, куском мыла, услугами человеческого тела? Дорожат тем, чего не хватает. Жена – деньгами мужа, если они ей нужны, его положением в обществе, если она им пользуется; муж – домашним уютом, который создает жена, если создать его больше некому, приготовленным ею обедом, если пообедать больше негде; сочувствием, если оно оказывается, поддержкой, если она требуется, если всё это ты не можешь получить нигде, кроме своей семьи. Но этого мало для той любви, о которой ты заговорила. Ты хочешь быть его рабыней, чтобы он был твоим рабом. Это неприлично, милая. Да и невозможно при той свободе любви, которую мы выбрали. Доступность тела уничтожает чувства, которые ты привыкла считать высокими, и возвращает нас к прозе нашего существования. Потребности нашего тела растут, требуя от нас из раза в раз всё новых ощущений. Разве ты не чувствуешь этого? – Марина Сергевна внимательно посмотрела на Ленку и громко рассмеялась. – Чувствуешь, девчонка! Пора выбить этот туман из твоей головы вместе с твоими замшелыми предрассудками. Надеюсь, Игорю Николаевичу не составит большого труда сделать это. Запомни, грязь, чистенькая среди нечистых – чернее сажи. Будь с нами, и станешь бела, как снег. Пошли, Владимир Павлыч.
Они развернулись, чтобы уйти.
– Хорошо, свободная любовь, так свободная любовь, – согласилась Ленка. – При такой системе, я так понимаю, у каждого на каждого равные права, и каждая вправе рассчитывать на успех у мужчины, – сказала она и скинула с себя платье.
Марина Сергевна и Владимир Павлыч обернулись.
– Володька, неужели эта старая мымра привлекает тебя больше, чем я?
Володька с сожалением посмотрел на Ленку.
– Ха-ха-ха! – громче прежнего рассмеялась Марина Сергевна. – Володька, неужели эта голая девка привлекает тебя больше, чем я? – передразнила она Ленку. – Если б ты, дрянная девчонка, спросила меня: «Можно ли мне иметь по нескольку мужей каждые два часа?» Я б тебе сказала: «Да!» Но ты требуешь к себе моего собственного мужа! Ну до такой наглости у нас еще никто не доходил. А что же скажет Володька?
– Идем отсюда, – вымолвил Володька, глядя на Ленку, потом взял Марину Сергевну под руку и вывел ее из зала.
